Аннотация: Красноярские Столбы. Чтобы влюбиться, нужно только туда попасть. Чтобы понять - прожить жизнь...
В старину, когда наши бабушки называли себя девочками, кто-то очень лихой за-брался на Второй Столб. Второй вам не Первый, там и ногу сломить можно, и ухо покарябать, а подлец затаранил целое ведро краски. СВОБОДУ ему нарисовать удумалось. Ну, навалял буквами белыми в полный рост, чтобы лучше видать было, а не прибавилось той свободы.
Тут ведь как в деревне на пожаре. Набегут кучей, рты шире хари раскрывают, ка-раул кричат, а ведра пустые. Егеря прискакали, околоточного из постели вытащили, да в двуколку засунули в одних подштанниках. Иди, разбирайся, брат. Да какой хрен полезет туда с ведром полным воды? Если и может, усмехается в кулак грязный, от дел усталый. Революцию родемому подавай, воли треба. Год девятьсот пятый - за алтын, грит, не доберусь.
Неделю таскали воду с ключа бочками. Веревками через Помойки, ведрами и драили буквы ветошью. Ветошью, чтоб блестело. Да где там... Свободу ветошью не отмыть, она штука заразная. Больше десяти лет мыли, а тут грянула революция.
Шутники в руки обрезы понахапали, золотишком в Красноярске разжились, дума-ли ноги сделать, да им руки пообрубали, чтоб не повадно. И тут началось такое! Война гражданская, мать ее эдак. Белые придут - портки у мужиков от крови крас-ные. Красные придут - головы летят белые, с плеч долой. Бунт крестьянский.
Голод, метели. Сибирь огнем горит, а Москва подбивает в гроссбух сполохи. Но где ей нас понять, перемерить аршином и удавкою. Только беды чуть поутихли, шут-ники опять надпись подновили - подавай им традицию. СВОБОДА во весь рост, в грязных разводах и с косой за плечами вместо трехлинейки. Глаза страшно пучит, скалит зубы гнилые. Тайга, темень, да разруха. Где с этим выжить и детей нажить?
После войны Отечественной (она у нас всегда одна, истинно народная), времен смутных, разбойных и голода этому народу хлеба дали нажраться досыта. Часы ра-боты убавили для ленного жирка. Воля называется, чеши пузо, у печки грейся на-пролет. Но ведь неймется, как есть, не та свобода!
Соберутся в субботу опосля баньки, шею хреном натрут, лыжи намылят и айда на Столбы - воздухом таежным дышать, карабкаться по скалкам крутым. И зачем это им надобно? Не знает никто.
Изб граждане понакатали, на грязных нарах друг к другу жмутся, водку в глотку заливают, орут песни вещие. А песни-то какие? Про Ржевского поручика, про князя Голицына. А власть народная (была у нас и такая), она дури не терпит, принимает очевидно-наказательные меры.
Заповедником тайгу, как плотиной перегородили, комиссаров посылают, беседы ведут строгие. Да где там! У нас революции начинаются через волю вольную. А во-ля, когда нажраться от пуза можно, сквозь кожу из пор сочится. Такими мы уроди-лись.
Под ногами тайга ветром - волнами. Нет-нет и дохнет хвойной свежестью. Лис-точки на березках колышутся, догорают огнем пряным. Осень значит, цвета багро-вые. Рябиновки бы сейчас глоток, да чтобы с градусом, да под тридцать. Горло про-мочить для рассказу.
С Первого Столба видно многое. Тайга землю обнимает, разлапилась в зелени, что тебе океан. Ни обойти, ни окинуть взглядом. До полна разлилась. Из земли на пригорках скалы столбами повылазили, да так величать и повелось это место див-ное.
Ели кряжистые и высокие, но где им дотянуться до скальных вершин и небушка синего. Первый столб, почитай, метров на сто вверх поднялся, огромный, как целый город. Чего в нем только нет, кого только не встретишь. От земли наверх глянешь, шапка сама с головы долой. Высота. А ходов на него сколько. В неделю вам не пройти.
Проще прочего на Первый докарабкаться катушками. От Слоника вправо и по тропе вокруг скалы. У елок стволы в два охвата, слева стенка Коммунара вертикаль-ная, гладкая. На нее и не думай, пока лет пять сюда не походишь. Не терпит она людской шалости.
Ножками пройди по корням елей, и двигай по тропе. Ножками мимо Собольков, да под самые катушки. Калошики на ноги тесемками подвяжи, встань к скале, бока ее шершавые погладь, обувку не забудь вытереть о трико. Попадет на подошву зе-мелька, поскользнешься, считай каюк.
Ну вот, можно двинуться по полочкам вверх. Тут тропа целая, а не ход. Иди не спеши и руками держись за карманы. Не мои да свои, а скальные, вниз-то уже мет-ров двадцать. Под первую катушку подберешься, сядь и глянь на тайгу. Сверху, оно подсобнее.
Ты катушек не бойся, сперва только страшно. Они пологие. Ноги, главное, акку-ратно ставь, зело старайся не наступать в пыль и на мох сырой. А так держит как надо. В щель, что слева, забиваться и не думай. Там еще хуже. На коленки не ста-новись, не клацай зубами и позвоночником. Ножки в углубления, и накатывай. Давай, дружище!
На полку вылез, отдохни пару минут. В первый раз никому не грех. Чуть вправо Вторая Катушка. Сложнее, но уже почти привычно. О высоте забудь, хошь пошуткуй, хошь доглядывай за девками глаза краешком. Благо девок нам на Столбах завсегда достаточно. А гарные какие, оторопь берет.
После Второй Катушки - зашагивай влево по полкам. Ну и что, что страшно. Ру-ками держись - под ножками, считай, колея. Первый ты здесь что ли? На жопу не са-дись, не дребезди конечностью. Вальнешься, а под тобой добрых сто метров. Одни уши до низу и доедут. Давай, двигайся. Вот и Садик.
Внизу в Садике растут березки. Плита лежит большая, пологая. Хошь садись, хошь ложись и задери ноги, как таракан, наверх. Раздолье. Тут рядом Родничок есть в пещерке маленькой. Водичка там по капелькам падает, в отстойнике собирается, сладкая, почти как медовуха.
Только чур здесь не гадить! Бумагами и прочим не сорить. Для кого постой, для кого дом родной. Поотшибаем вмиг лапы. Так-то у нас. Хватит валяться, давай дви-гай. Времени перебор. Вверх не по щели, рядом чаль, вправо. Ноги на скале классно стоят, чего надо, есть под руками. Бери и зашагивай.
Щелка вертикальная? Неудобно? Левую руку в щель пробкой заклинь, будет вме-сто зацепы. Правой рукой возьми горизонтальный карман. Чего ноги, как сопли, вниз вытянул? Ставь на полочки. Пузо подбери, а то покарябаешь амуницию. Ну вот, уже лучше. Видишь - справа камень с вертикальной стенкой? Залезешь? Размечтался. Неспроста он называется Мечтой, ой неспроста. Если полгодика под ним помечта-ешь, ручки - ножки в кровь собьешь, может и выйдешь один ход. Не для тебя Мечта, она штука общая.
Считай приехали, дальше совсем для хилых любителей. Не скачи козлом-то, не на тротуаре чай. Под нами добрых полтораста метров каменной горки. Да не торо-пись ты! Иду, иду.
Дует. На самом верху всегда дует. Сядем. Смотри. Вон там, далеко в дымке Крас-ноярск, Енисей. Тут ты и вырос. А за спиной Столбы. Рядом, что огромный, нас выше - Второй Столб. Слева Перья и Дед с Бабкой. Маленькая которая? Это Смотровая. А вправо Третий и Четвертый. Что еще? Там, глубоко в тайге, Манская Стенка. Даль-ше - Дикарь и Крепость. Туда сегодня не пойдем, ноги сотрутся. До них по тайге ки-лометров двадцать.
Близко к отвесам не подходи. Мне вниз смотреть можно, тебе не знаю. С высотой разговаривать нужно на Вы и более. Учись пока. Вон там, вон здесь, вот тут все и началось. А было это или не было, не знает никто. Нечего пялить губу на воротник. Садись и слушай.
Дело на вокзале
Хмурые, не выспавшиеся с утра дворники лениво шаркали метлами по асфальту. Прибывшие поездом граждане, отягощенные разноѓобразными котомками, разбре-лись по вокзальной площади в поисках средств дальнейшего передвижения. Да и потерялись грешные, в пыльных закоулках зданий и недрах машин.
Площадь была удивительно пуста. Солнышко чуть выглядывало из-за шиферных треугольных крыш зданий, съеживало тени, мягкой теплотой опускалось вниз. Све-жая к началу лета зелень нежилась в ласковых утренних лучах, но напрасно. Опять примется день, и поднятая тысячами колес городская пыль припорошит их несбыв-шиеся ожидания.
На одной из одиноких скамеек, рядом с киоском, где любому без разбора, правда за деньги, отпускают необходимые абонементы на автобусы и троллейбусы, сидел гражданин прелюбопытѓнейшего вида.
Был он не молод и не стар, довольно упитан, и костюм его видавший виды, но не знавший утюга, изрядно смешковался прямо по выпуклостям справной фигуры. Со-средоточенно уставившись на бренное личное пузо, гражданин будто ушел в себя, думал о чем-то вкусном и слега пришлепывал жирными, знающими толк в пище гу-бами.
Особенный интерес вызывал пухлый, дряблый портфель, мирно лежащий на ска-мейке рядом с одинокой персоной. Сделанный когда-то из кожѓзаменителя под ши-карное крокодиловое обрамление, портфель тот видел в своей недолгой жизни ни-как не меньше, чем его умудренный хозяин.
Тертое средство для перетаскивания было необычайно дорого своему обладате-лю. Важно ему настолько, что тот, не мудрствуя лукаво, приковал себя к оному но-веньким милицейским наручником фабричного производства. Да так и оставил соб-ственное тело отягощенным на всю жизнь, с откровенно неудобными бытовыми и прочими последствиями. Деньги в портфеле или россыпи, нам неведомо.
В это же самое утреннее время неожиданно разлетелись массивные створки во-кзальной двери. Из них наружу вывалился заспанный и непричесанный, более чем выше упомянутые дворники, молодой человек.
В руках отрок держал огромный зеленый рюкзак кустарного самошива. Глаза па-ренька лихорадочно, ищуще метались из стороны в сторону. Как будто не приехал он давешним поездом, а вконец опоздал и теперь наверстывал нелегкое упущенное.
Одет был молодой человек, мягко скажем, неброско. Синие, давненько бывшие олимпийскими штаны, еще не являли дырам его молодое тело, но претерпели такое количество стирок, что истончились и болтались марлевой тряпкой. Видавшая виды обыкновенная красная футболка имела линялый развод и, напротив, на часто сти-ранную не походила. Но сам детина подтянут, имеет ладно спортивную, широкопле-чую фигуру. Хотя ростом он оказался судьбою обижен, и сантиметров десять к ниже среднему не дотягивал.
Руки молодого человека плотно упирались в рюкзачные постромки, но при беглом осмотре производили благоприятное впечатление. В норме привешенные к рельеф-ным плечам, они бугрились развитыми бицепсами и венчались непропорционально большущими кулаками удивительного размера.
Торопливый пассажир мигом слетел с гранитных ступенек вокзала, расчеркнул площадь и сразу же оказался на остановке у киоска. Развернувшись телом в сторону индивидуума на давешной скамейке, он выдохнул в его сторону первую в этот день, но очень важную фразу:
- Папаша, Столбы где?! А то хлопот со мной не оберешься.
Приподняв ленивый взгляд, Боб (а так его звали, уж мне поверьте) почмокал мя-систыми губами и задал встречный вопрос :
- Телеграфные или те, на которых оглоедов вешают?
- Красноярские! Ты что не знаешь, или шутить со мной удумал?
- Ну и выбирай средь Красноярска. Я что, мешаю? Можешь, к примеру, ближай-ший фонарь освещения занять, никто супротив не будет. Площадь нынче свободна.
Оторопев от столь непосредственного обращения, молодой человек скинул на скамейку рюкзак и уселся рядом с Бобом.
- А ты не из наших? - неловко спросил он у более старшего сотоварища.
- Из ваших, из ваших. Понаприедут из всяких Удмуртий. А ты давай, родемый, разыскивай, хоть с собаками, хоть без. Как величать-то, тебя?
- Юра.
- Ну так вот, Юра, счас поедем, и поселишься хором у Квасца. Он парень доб-рый, да резвый. На пиво в честь прибытия не налегать. Ты нам тепленьким не ну-жен, не затем тебя сюда выписали.
- А зачем?
- Зачем? Рекомендовали тебя, голубца, уж больно хорошо. В секции, говорят, тренируешься, к разрядам стремишься, и получается. А нам такие люди сегодня ох как нужны.
Тут говорящий как-то неловко развернулся и воровато огляделся по углам. По-винуясь новому, таинственному настроению, Юра съежился и осмотрел стороны света вслед за аборигеном.
Аккурат в эту минуту, поднятая солнечным вращением, на скамейку наползла тень от близ стоящего дома. Шорохом дунул холодный сибирский ветерок, и потянуло тоскливой сыростью. Добродушный до того толстяк, разом посерьезнел, отер белым платочком из кармана улыбку с лица и стал походить на усталого милиционера в отставке.
- Творится, понимаешь ли, черт-те-что, - продолжил рассказчик пониженным, а от того скрипучим голосом. - Легенда, понимаешь ли, в жизнь воплощается. А все ее ведают и лезут теперь на Столбы, как говно на мух этих самых.
- А как-кая легенда? - волнительным голосом вопросил будущий столбист.
- Ну е-мое, это уж ни в какие ворота, - ответил Боб и продолжил...
Приворот
Острог, он, конечно, острогом, но начальство и тут принимать умеют. Избу у купца Ходатного позаймили на постой. Он вниз по реке на добычу в Севера ушел, вот и дворовые пообтянулись ленным жирком. Баба его на скамейке сохнет с утра до но-чи. Одно развлечение - семечки лузгать.
Пятистенок, да в два этажа, бревнышко к бревнышку подогнано. Изба светлая, ни мух, ни клопов, ни прочей нечисти. Расположился гость знатный, и по поселению гульба коромыслом. Как водится, бабе точно битой к осени быть, зато губернской казне прибыль.
В светлой, широкой горнице, служащей нынче предбанником, за большим свеже-струганным столом сидели его сиятельство Хвостов Федор Никонович с губернато-ром Петром Ивановичем. Дело было в понедельник, и чины изволили разглагольст-вовать. Утомленные воскресными развлечениями и полуночной банькой высокие особы находились в приятном, расслабленном состояѓнии.
Озабоченные первой утренней чаркой, Федор Никонович осоловели, ушли в себя, то и дело закатывали глазки и говорили тихо, порой душевно.
- Петя, - обратились они к губернатору, - люб ты мне, и как хозяин, и как чело-век люб. Но ведь скучно, Петя. Вроде и тело сыто, и душе благостно. Но не поется мне, как есть не поется. А все Россея. Я до твоей дворни добирался год цельный. У Демидова гостил. Во выродок, сам мильонами ворует, а за копейку кого угодно в гроб загнет. Как гулеванить умеет, видеть надобно. А и ему скучно. Дышать, говорит, нечем. Россея... Если мне до восточного моря повелят ехать, так считай, еще один срок надобен.
Сиятельство надолго замолчал, залез перстом в зубное дупло и принялѓся выта-ращивать оттуда остатки вчерашнего жаренного сижка.
Узрев, что пришло его самое время, Петр Иванович чуть придвинулись к держав-ному телу и предрасположили беседу :
- Живем мы тут, ваше Сиятельство, как во тьме тараканьей. В потемках плодим-ся, в потемках баб щупаем. А народ - быдло. Совсем работу нейѓмет, не ведает грамоту.
- Хуже, Петя, хуже. Нет в мужике, кроме лени да дури, радости никакой. Куда ето годится, баб оглоблей поучать, и убить ведь можно. Темнота...
Чуя негаданный, а потому гадкий подвох, губернатор мигом растерял успокоен-ность, вспотел хуже, чем в баньке, и аж привстал от негодования.
- Да где ж это, Федор Никонович? Что вы такое удумали? У нас городовой год назад как запретил. С той поры и слыхом не слыхивали.
- Да всю ночь орали под окнами. Я уж сам выйти думал, да сил не нашѓлось. Не-порядок на улице у тебя, ой непорядок.
- Прости, Ваша Светлость. Христа ради прости, - проблеял ревностным голо-ском хозяин. - Счас выбегу, этому конюху лично хозяйство с корнем оторву, счас же.
- Да сиди ты, Емеля - пустобрех. Настроение у меня нынче не то. Что-нибудь для души просится, а ты - хозяйство...
- Может, на заимку и поохотимся? Зверье потравим, воздухом таежным проды-шимся?
- Не то, ох не то, голубь мой ласковый. Видно к бумагам приступать придется. Ревизия, оно дело нешуточное, оно счет любит, точность.
- Имеется у нас одно место, - спохватился губернатор. - В тайге есть камни ди-ковинные. Из земли, как грибы повылазили, аршин на трисѓта. Полнеба заслоняют. А наши умельцы наверх умудряются выскребатьѓся. Притом не за деньги, прутся по беспричинной храбрости. Народ словно бы очумелый. А байки каѓкие сказывают, за-слушаешься. У костерка, да штоф под дичину, дух захватит и голову.
- Вот, енто дело. Чуешь, брат, в какую сторону ветру дуть. Говори, чтоб дворо-вые двуколку закладывали, развеемся.
- Двуколка там не пройдет, Ваше Сиятельство, - смежевался губернатор. - Верхом, на лошадях там надобно.
- А и верхом можно, живот растрясти. Давай, брат, давай, поехали.
После переправы, продышавшись свежим речным духом от батюшки Ениѓсея, сия-тельство взбодрился и пришел в себя окончательно. Взгляд вороной, усы в разлет, борода топорщится. Орел, а не мужчина.
Озле самого берега Петр Иванович поставил завод деревный. Плоты с Маны на-род подгоняет, и на обработку. Из листвяка томленого, как из дерева красѓного ме-бель тачают, гарнитуры, столешницы с рисунками наборными. Горѓдость, да и толь-ко. Но сиятельство ни на столы накрытые, ни на устѓройство и глазом не глянул. В седло и вверх по тропам горным. Диковиѓну ему подавай, душа просит.
К обеду добрались и до камней. Ходит гость московский, дивится. Правда, смот-рит - лепота. Подошли к камню первому, а он величиной, как город. Подошли ко вто-рому, а тот еще выше. От крутости захватываѓет дух.
Пускай, грит, милостивое сиятельство, молодежь карабкается наверх, а я снизу посмотрю. Тут ему налили второй штоф. Забыл контролер про ревизию, про все бумаги поганые забыл. Изволил орешки кушать кедровые.
Вдруг, глядь, а на верхотуре самой, почитай на небесах, стоит баба. Смеется над их развлечением, рукавом отирается. А место где стоит, ну такое, что достичь его, ну ни еть. Пропасти под ней отвесные, страх един, да и только.
- Эй, баба! - зычным голосом заорал ей Федор Никонович. - Ты как туда забра-лась? Шальная что ли!?
- Да вот повыше всех быть захотелось, то и пришла, - ответила бойкая говору-нья.
- И как тебе там сверху? - вопросил добрый на дню начальник.
- А вот смотрю на вас вниз, и вижу, какие вы там маленькие. Копошиѓтесь, будто жучки в кучке. А здесь и широко и свободно. Да где вам понять-то снизу.
- Ты с кем разговариваешь, короста поганая! - взревел стоящий рядом с сия-тельством губернатор. - Ты что в пояс не кланяешься?! Как ведешь?!
Но гость высокий его остановил, видно, блажь у него была, и опять вопрошает бойкую:
- А еще что ты там сверху ведаешь?
- А еще ведаю я, батюшка, что нет на свете никого вольнее, чем птица певчая. Она колос по зернышкам клюет, влагу сладкую по капелькам собирает. Но нет нико-го в целом свете счастливее ее и свободнее. Небо для нее - дом родной, крылами она у Бога соринки с глаз сдувает. И дал ей наш Боѓженька, за благость эту, силу та-кую - других наделять счастием своим. Вот, коли кто сможет с ней ростом да удалью сравняться, залезет на камни ходом заветным, тот всех выше, счастливее будет. А коли повезет тебе, то проси у птицы желание любое, и исполнится оно.
- А ты ту птицу ведала?
- Да они у меня в ладони живут, и с губ моих сыты бывают, - крикнула шальная баба и расхохоталась. И показалась всем, кто под камнем стоял, что прямо из рука-вов ее рукавишника, птицы выпархивают и взлетают в небо. То ли чудо такое, то ли злостное колдовство.
Тут уж озорства не стерпел и гость московский.
- А ну, дрянь эдакая, слезай немедля! Иначе и тебе, и семье твоей туго будет! Давай баба, говори как есть, кто ты такая? Чьих людишек ты в подчинении?
- Не твоя я, друг сердешный - Манская. Коли хочешь меня найти да хворь свою душевную истончить, иди на юг тропами артельными. Там и свидимся. А прощения будешь у меня за дурь просить, может и смилостюсь. Но вряд ли, упрямый ты. Так и сляжешь от чуди своей. И не видать тебе ни моря восточного, ни дворов московских, ни руки царской. Болен ты, барин. Да Бог судья, временем нас рассудит.
- Это как это? Властям перечить! - зверем заорал на нее губернатор. Но бабу только разобрало.
- Нет, батюшка, в тайге твоей власти, и не будет никогда. Может, только если у птиц попросишь добром и смирением? Или они по счастью донесут на крыле своем? А уж рядом со мной все одно вам не бывать. Ты волкам мясо, а я небу сватья, где нам приравняться. Прощевайте, барин.
Сказала так и исчезла. Будто ветром с лица тень сдуло. А властям грех один. Уж как они ее искали, сулили награду златом. Да где там. Сказывают только, что после встречи той скрутила Федора Никоновича хворь поганая. Ни встать ему, ни лечь, ни в баньке попариться. Хандра одна и душевная пустошь.
И так он до моря и не доехал, в Московию обратно не возвратился. А только рас-сорился с губернатором красноярским. Бумаг кривдых на него гору сыскал, да и ка-нул в долгом пути сердешный. Не любил он дорог, поворотов, ухабов наших. Дока-нали они его, крест поставили.
Губернатор же осенью с повинной и дарами в столицу отбыл. Но не повезѓло ему. Застрял в снежном перемете, а рядом бродила волчья стая голодная. И стала власть губернская рванью волчьей.
А легенда осталась. Неспроста это. Вдруг кто на самом деле найдет ход тот за-ветный, дружить станет с птицами. А если попросит у них чего? Тайга, она темнее темени. Что скажет, то и будет. А власть людская в тайге так и не прижилась.
Полный Квасец
Кто резво и громко щелкнул пастушьим хлыстом. Веки дернулись вверх, их реза-нуло страхом. Дернулось в тугую нить тело, но расслабилось. С высокой крыши во-кзала, будто с лобного терема, вспорхнула в небо стая городских голубей и сыпану-ла веером, отрицая и таежную чудь, и серую будничность.
Юра аж оторопел. И чего ему спать прямо с утра удумалось? Во второй раз, то прибытие поезда прозевал, то среди разговора задремал. А в голове толи сон, толи сказка? Встрепеѓнулся, оглянулся - рядом все тот же Боб сидит, фыркает, клюет гай-моритным носом. Вокзальная площадь залилась солнцем, до краев наполнилась людьми и задышала суетой. Открылся давешний киоск. Бабка абонементы покупает и ссорится с продавщицей.
- Ты, милая, не так посчитала, я тебе на пять дала, а ты три оторвала.
(Старая история: у лавки два дурачка - один продавец, другой покупатель).
- Так это же не трамвай, бабушка, - терпеливая билетерша отвечает. - И дали вы мне пятнадцать копеек. А на автобус двадцать пять.
Но старушенция на веру не сдавалась, доказывала святую истинность и право-ту.
- А я трамвайный прокомпостирую. Я ведь старая, что мне он твой сделаѓет? Не-ту такого закона, чтобы на трамвайном, в автобусе ездить нельѓзя. Нету!
- А я вам трамвайных не дам! - строго утверждала молоденькая продавщиѓца и супила тонюсенькие, выщипанные брови.
- А я жалобитца буду! - надрывалась нетерпеливая старость и совала абоне-менты наѓзад, в темное окошко кассы. - Короста поганая, - неожиданно обозвалась она.
- Во- во, короста, - не по делу громко встрял в привычный каждому спор Юра. Спросонья, не вовремя встрял в нелепость ругательной ситуации, сказками в ней не прожить.
- Милиция! Милиция! - благостно завопила продавщица, наклонившись и смеш-но вытягивая губы дудочкой в отверстие для подачи денег.
Не мешкая, Боб схватил мальца за шкворень и засунул в перѓвый попавшийся ав-тобус.
- Там договорим. Адрес Квасца у тебя в левом кармане. Я сам вас найду.
История у Плохиша была простая, да рваная, как три рубля. Родился он в сол-нечной Удмуртии, где автоматы Калашникова делают и вечно зеленые помидоры произрастают (никогда не успевают вызревать).
Судьба его не баловала, на чай с конфетами не давала, и жил отрок с отцом и двумя шальными старшими братьями. А они хорошему не научат. Лет в двенадцать вошел малый во вкус дворовых компаний и пристрастился из мужиков пьяненьких выбивать деньги на водку.
Дом его у самого парка, а пивная к нему рядом. Как выходные, мужики вином на-грузятся и лежат по кустам в драбадан. Тряси, их тепленьких, не хочу. Все одно мы-чат, теряют подштанники. Русский мужик с похмелья ничего дурного не помнит, и сходило пацанам с рук. Но не всегда. И драки случались, и приводы в милицию. И разговоры с участковым, что ведут не к добру, а в дома казенные.
Так бы и повелось, но зима в Удмуртии дюже длинная. Озерца в лед застывают, ворота - два скинутых башмака, клюшки наголо и в хоккей с утра до ночи. Команда Ижевска видная, в высшей лиге играет, другим спуску не дает. И мальчишкам через нее выбор - спортом заниматься или идти в фазанку. На завод, тачать детали для пулеметов и автоматов восемь часов в смену. Кому понравится?
Юре сначала повезло, тренера подобрали. Стал за молодежную команду высту-пать, и дорога просмотрелась на самый верх, в сборную. Да опять не судьба - шай-ба ему прилетела в лоб.
Потом прошел через больницу и сложные операции. Пластину в голову вживляли, чтобы кости срослись правильно. Вроде на ноги встал, и вернулось здоровье. Но с хоккеем уже никак. Толчок сильный или удар - сплошной нокаут.
Да не хотел малец со спортом расставаться, ну ни в какую. В походы с туристами хаживал, баловался спелеологией. И понравилось ему по скалам лазить. В Удмур-тии скальных выходов мало. От Ижевска целых два часа добираться, чтобы на Марьин утес попасть. Но разве это проблема?
А получалось у Плохиша на скале очень здорово. Уже через год он чемпионат Ижевска среди мужчин выиграл, подбирался к уровню мастера спорта. Но разгиль-дяйство подвело.
После Ижевска Крым, это как после зимы Мухосранска сентябрь в Гаграх. У нас в апреле еще зима, а в Крыму весна, что сибирское лето. Солнце шпарит, будто июль, а море прохладное, иссиня-черное, чистое. Веточки деревьев в зелени, колы-шутся на ветру, полнятся небом. Благодать.
Юра терпел все сборы. На соревнованиях удачно выступил, застолбил место при-зера в тройке. Народ на него пальчиками кажет, ставит в пример. Принялись мальца Кибальчишом прозывать. Маленький, аккуратный, серьезный до безобразия. Трени-руется по правилам, с большим секундомером. К старшим уважителен. В блокнот что-то пишет, запоминает. А тут приспел банкет послесоревновательный. Ну и рас-слабился напоследок.
Недалеко от пляжа, рядом с пивной, что Крабиком величают, есть оросительные автоматы для знойных мужчин. В Крыму вина собственного производства хоть за-лейся. Классное винишко, кисловатое и с хитрецой. Автоматы из-под газводы под торговлю винцом умельцами переделаны. Двадцать копеек за стакан.
Стаканов на активно желающих не доставало. Народ потел, дергался, сучил но-жонками. Ильич (представитель спорткомитета от Удмуртии) от похмельного нетер-пежа топтался в очереди и дергал слабо бритым кадыком вхолостую. Трое в детских панамках и голым пузом навыкат нагло оккупировали место раздачи. Очередь росла и тихо зудила на воротник.
- Закусывать посреди стакана, полное безобразие! - не выдержал маленький волосатый мужчина с интеллигентной бородкой. Очередь подалась вперед.
- Точно геморрой, - поддержал некий дядя из рабочего класса.
- Кто это там!? - повернулась к народу обширным желудком троица, но мигом присмирела. Ждущих чуда собралось человек пятнадцать.
- А мы разве против, если кто залпом? Даже каждый второй за наш счет, - по-шли напопятную в меньшинстве.
Плохиш тут же протянул руку за стаканом.
- А тебе можно? - засомневался за спортивно - внешнастного мальца кто-то из очереди.
- Можно, можно, - разрешил уставший Ильич. - Я его личный тренер. В авто-мате забулькала жидкость и сравняла края стакана.
- Оп-па! - восторженно приветствовала очередь, когда единым взмахом винцо очутилось внутри тренированного желудка Плохиша. Отрок шмыгнул лихим носом и с почином погладил пузо.
Тут группу пассивно ожидающих ножом разрезал решительный мужчина в белом халате и тремя стаканами для других. Киоскер. Очередь повеселела. Кто-то из трои-цы распределял стаканы.
- А второй!? - с жаром продолжил дядя из рабочего класса.
- Что второй?! - засомневалась троица.
- Второй, обещанный на халяву? - толпа организовала полукруг.
- Давай! - смилостивились к Плохишу грешные отцы и опустили двадцать ко-пеек в зев машины.
- Оп-па!! - приветствовала новоявленное чудо толпа, когда второй стакан опустел столь же быстро, как и первый. Малец на глазах таял душой и вызывал мужское расположение. Монеты посыпались в автомат с учетверенной быстротой.
- А третий слабо? - вопросил у Плохиша все тот же мужичина, вытирая лично удовлетворенное сусало широким рукавом.
- А заплатишь? - среагировал трезвый с виду Юра и зачем-то стукнул по авто-мату огроменным кулаком. Третий наполнился до краев. Ильич тут же опорожнил емкость на халяву.
- Да не ты. А пацан, - не унимался рабочий класс, и совестливая очередь при-нялась собирать двадцатикопеечные в общую копилку. На пляж никто не уходил. Ильич осоловело посмотрел на Плохиша и вдруг пьяно заорал:
- Можна-а!!!
Плохиш выпил залпом. Очередь разразилась восторгом. Рабочий класс искренне пустил скупую слезу.
- Есть значит еще продолжатели...
Через час граждане знали друг друга по именам и частично отчествам. Некоторые уже икали. Помочиться за угол успели сходить все. Привычный к неудобствам Пло-хиш не давал гражданам спуску и в этом. Ильич тихо, по-ижевски покоился под кус-точками рядом.
- И вот захожу я к ней с заду... - с жаром, будто на охоте рассказывал бывший интеллигентный мужчина с бородкой и сивым носом, - а она, как!
- Можна-а! - в двадцать пятый раз орал Плохиш и протягивал кулак за очеред-ным халявным стаканом.
- Ну, он у тебя дает, - умильно трясли сонного Ильича, но тот не понимал ни тяти, ни мамы.
- Двадцать девять стаканов залпом! Ну, надо же? Никогда такого не видел.
Хуже всего пришлось утром, после пьяного ночного буйства Ильича. Устроители соревнований накатывали на мальца, как на главного виновника предыдущего. Буд-то не он тащил Ильича, а Ильич его, как Маресьев рацию на плечах и до лагеря. А кто в кемпинге дебош устроил? Приставал к девкам с похабщиной?
- Мы-то думали! - возмущенно вопил старший тренер сборной Пират, теат-рально хватаясь обеими руками за лысину. (Пиратом тренера прозвали за хитрость, крикливость и явно разбойничьи замашки).
- По наивности своей считали, что он для сборной находка. И место ему в ко-манде обеспечили! А он, стервец, спаивать тренеров?!
- Какая сборная?! - вопрошали тренера рангом поменьше, соблюдая свои узко местнические интересы. - Зачем команду пришлыми людьми засорять!
Хмурый Ильич молчал, соображая как бы самому выбраться из гадкой ситуации. Звания лишат, в Крым больше не пустят...
- Дисквалификацию! - абордажно бесновался Пират, лихорадочно прикиды-вая, кого из своих протолкнуть в команду заместо Юры.
- Кибальчиш - Кибальчиш! Пионер сраный! Плохишом его величать надо! А то придумали в пример алкоголика юниорам ставить. Сплошное безобразие!
Так кличка Плохиш к Юре и прилипла. Намертво, никак не отстанет. Уже поздно вечером к виновнику неудач подошел хмурый, дышащий новым перегаром Ильич.
- Ты, Юра, в Красноярск собирайся. Денег я тебе дам, проживешь на Столбах лето, переждешь бучу. В этом году Пират от тебя не отстанет. А рыпаться будем, правда, дисквалифицирует и тебя, и меня. Ему мест в сборной не хватает для своих воспитанников. Надобно переждать.
- А что я там буду делать? Лучше вообще спорт брошу.
- Ну, ты даешь! Нос вешать, после первой же оплеухи. Я уж договорился. Встретят тебя как родного. Среди сильных спортсменов, чемпионов страны потолка-ешься, опыта наберешься. А там, с новыми силами и вперед. Лебедь - тренер крас-ноярцев настоящий сибиряк, лично за тобой проследит, устроиться поможет, про-дуктами подмогнет. Не пропадешь, не дрейфь. Я то знаю.
Так Юра в Красноярск и попал. И пусть теперь величают его Плохишом, на вся-кий случай для конспирации.
На остановке у кинотеатра 'Экран' народу толкалось предостаточно. Ветер об-рывал с деревьев белый тополиный пух. Пешеходы дышали им вперемежку с авто-мобильным угарным газом, чихали и кашляли семенами куда попало. Можно б схо-дить в кино, да денег только на пропитание. А как домой на поезде возвращаться?
Плохиш прочитал бумажку, спросил, где тут улица Коммунаров, и зашагал в нуж-но избранном направлении. Справа от асфальтовой мостовой белела оградка го-родского парка. Из зеленых недр лесонасаждения веером взмывали вверх сидения карусельки со счастливыми отдыхающими. Их радостный визг перекрывало всесо-юзное вещание музыкальных шлягеров радио "Маяк".
Скомканные обертки мороженого и пустые бумажные стаканчики вызывали слю-ну, но Плохиш их презрительно не замечал. Уперев руки в постромки рюкзака, он бодро шагал к назначенной цели, не желая размениваться на гулянки. Дело, надо быть, вперед всего. Пусть отдыхающие пляшут, ему не до этого.
Прочитав скромную надпись 'Энергосбыт' на обветшалой, шелушенной дождя-ми табличке, отрок двинулся влево, в тенистую прохладу узкого двора. День при-нялся окончательно. В десять часов утра проживающие граждане на скамейках не сиживали, разбредались кто куда. Пришлось искать подъезд самому, по номеру квартиры. Но Плохиш мигом справился со столь легким заданием.
Подъезд оказался внутренний, на сгибе стоящего буквой 'Г' обычного дома. Че-тырехэтажка старая, сложенная из красного, щербленного временем кирпича. Этаж-ные пролеты - длинные, сталинские, а окна, точно бойницы - узкие, навороченные хоть куда, только не в солнечную сторону. Ступени в подъезде высокие, сточенные сотнями ног, будто специально для старушек с их продуктовыми сумками. Споткнет-ся милая - и в иной мир, освободит место следующим поколениям.
Внутренний сумрак строения не признавал глупого освещения. Глазки немногих окон, ведущих наружу к свету, страдали несмываемой пылью, а лампочки утянул кто-то хозяйственный, но чужой. Плох скоро прочерпал до верхней площадки и тут же стал свидетелем откровенно несуразной сцены.
Не замечая вновь прибывшего, на пологости бетона собачились два другана. Как было видно по их слегка бордовым рожам, отроки приняли на душу немного лишне-го. Это немногое позволяло им стоять вдвоем на четырех ногах. Но оно же не дава-ло отпуститься от рук большему, дабы съездить меньшему по мордам.
- Ты куда ключ засунул?! - отрыгал перегаром первый и пытался оторвать от сотоварища хоть одну руку.
- Ну, понятно куда, - чревовещал второй, сопел лохом, но конечности для раз-маха, не дозволял.
- Щас мать как придет... - утверждал первый.
- Ну... - чревовещал второй, но не давал лишнего спуску. Двоица раскачива-лась из стороны в сторону маятником. Ребята были крепкие - не падали по пустя-кам.
Плохиш придвинулся к ним поближе для пущей искренности и заорал большему прямо в ухо:
- Что, ключ потеряли?!
От нежданного приветствия двоица бухнулась попами о бетонный пол.
- Ты хто? - вопросил больший (он же сам Квасец), тупо уставившись на при-бывшего.
- Я? Плохиш!
- Ну, тогда здрасти, - разразился репликой потрепанный меньший и, вцепив-шись в поручни подъездных перил, принялся сосредоточенно подниматься покуда его не трогают. Квасец в его действии участия не принимал, смотрел настороженно.
Через полчаса взаимных обвинений и поиска общих знакомых по фамилиям и званиям в спорте, мужики пришли в себя и стали искать выход из положения. Того, что поменьше, звали Петручио, и он же настаивал выбить дверь. Хозяин с крайними мерами не соглашался, искал выход без лишних потерь.
- Так у меня же веревка есть! - вспомнил, наконец, Юра и тут же полез за оной в рюкзак.
- Мы тебя с крыши спустим, - предложил ему осоловелый Петручио. Но Пло-хиш в тот день, на грудь не принимал.
Старое шиферное перекрытие крыши потрескивало и грозило ухнуть в чердак. Петручио хрипел надсадно, будто бурлак и клинил веревку среди кирпичных труб и неприятностей. Квасец висел над балконом грушей и материл одиноких трудящих-ся. Плохиш занимался общим руководством и страховкой от греха. Уже запавшие на зрелище старушки снизу истово призывали милицию. Та скоро не подъезжала.
Вследствие столь удачных обстоятельств действие оказалось завершено успеш-но. Квасец открыл злополучную дверь изнутри, и инцидент был исчерпан. Отды-шавшись, компания расположилась на кухне и твердо решила пить только чай, а зав-тра - тренироваться, тренироваться.
Квартира у Квасца маленькая, до краев забитая снаряжением и барахлом. Рюкза-ки, веревки, карабины, крючья и прочее, прочее валялось по углам ровным слоем. И только в комнату матери хозяин не пускал никого.
Особую гордость владельца вызывало старенькое трехстворчатое трюмо. Уве-шанное несколькими медалями за юниорство, оно излучало прилив оторопелой важности и желание к пристальному изучению. Снизу в ящичке стопкой лежали бла-годарственные грамоты и свидетельства о наградах. Но счастливый обладатель бо-гатства вел себя с пришельцами запанибрата и не являл миру должного и явного превосходства.
Имел домохозяин облик колоритный, усы вразлет и прическу ля гарсон. Саблю в зубы и пару галунов на воротник - сошел бы за гусара осьмнадцатого столетия. Чем и привечал, стараясь разговорами походить на народного героя далекой француз-ской войны. Прозвище зычное получил отрок от слова 'Квасить', но квас на нюх не переносил и пивал его редко.
Кучерявый и еще более юный отрок Петручио прибыл в славный град Красноярск из знойной и далекой Казахии. Причины своего прибытия он и сам не разумел, гово-рил о ней смутно, не вдаваясь в подробности. Званий спортивных почти не заслу-жил, славы не сыскал в меру. На люди потянуло, вот и пристроили.
Внешность Петручио влачил ловеласную, за что и получил столь громкое, ино-земное имя от наблюдательных сотоварищей. Быть может, он и напакостил, как Плохиш, но, похоже в другой области. Только не рассказывал, а отбрыкивался от расспросов с откровенным нахальством и детской крутизной.
Был отрок тонок в кости, легок в движении и словоохотлив до прочей болтовни. Говаривал, будто много читал, опять же не помня, что и где непосредственно. Поль-зовался успехом у дам и слишком часто менял объекты почитания. Но не расстраи-вался, наоборот, желал большего, не довольствуясь малым.
Уже к вечеру, когда оранжевая, мягкая длань заката проникла через бойницы окон в квартиру, вернулась с работы Васина мать. Окинув строгим взглядом полно-стью протрезвевшую компанию, не нашла она поводов для беспокойства. Сварила борщ, накормила гостей и поплелась отдыхать в свою комнату.
Друзья же засиделись заполночь. Рассказывали о горах и скалах, походах и но-чевках. Вспоминали курьезы и приключения. Подружились, побратались и решили завтра же идти на Столбы.
Заповедник
В далекие семидесятые, когда Советский Спорт вышел из-под прицела Советской Обороны, появились спортсмены, забывшие о своем военно-прикладном значении. Разом наплодилось столько разгильдяйной нечисти, хоть отбавляй.
Нет, чтоб с малокалиберкой и на лыжах в стан врага (сто километров за два часа) - они гоняют шарами в пинг-понг. Нет, чтоб сто сорок восемь приемов, как полуго-лому негру шею руками завернуть, - они на ледовых трассах заворачивают бобслей. Какое тут военное значение, если спорт почти матерно называется?
А со скалолазанием еще хуже. По поверхности вроде гладко - судьи маршрут из-берут, флажки расставят, время засекут. Практически как на учениях, есть преграда - преодолеть ее и с наименьшими потерями в живой силе. Автомат бы Калашникова на спину подвязать - цены этому спорту не будет...
Но как есть, отбились от строгой руки. Для начала строем на Столбы ходить пе-рестали. Потом изб накатали, а внутри свинство без деления на противоположный пол, а то и бл... Забираются на стенки ахом и без должной страховки. Друг другу не помогают, еще и хвастаются, подзуживают на риск слабо подготовленных. Ходят по лесу с гитарами, песни гадкие орут, но мало. Разболтались на две половины. Одни спортсмены, другие блатные. А блатные у нас кто? С этого конфронтация и нача-лась.
Кто-то из дальновидных, мыслящих трезво паханов, учуял в народном действии хитрую прибыль. Сопливых юнцов на воровском подхвате в городе хоть отбавляй. Романтика под гитарку, да под стаканчик водки. Она сама лапшой в уши входит и на подвиги манит, но стержня не достает - традиции и уважения к старшим.
Государство здесь куда как вальяжней. Спортклубы разные, военизированное ДОСААФ, дисциплина чин по чину и рангу, медали и передовики. Школа жизни и ре-зультат на лицо - на фабрику под гудок, на войну строем, на прорыв канализации дружной толпой. А у блатных в подготовке юной смены полная разобщенность.
Появились дяди в законе и на Столбах. В компанию молодежь завели, Абреками назвались, стоянку выбрали под Вторым. Лежат, на солнышке пузо греют, а моло-дые таланты текут полноводной рекой. Отбор даже пришлось устроить. Зачем хлю-пиков подпускать к должному делу? Своя традиция, деление по спецподготовке.
Если бугры на руках, как у слона зарплата - бойцом будешь. Если пальцы резвые и тонкие - каталой или карманником. Башка варит - в бригадиры. А если с высотой на 'ты' и в душе ветер - самое время форточником. Сезамы квартирных многоэта-жек вскрывать, а за ними добра - греби лопатой.
Опять же место сбора вполне официальное. Ментам в тайгу недосуг. Чего по-жрать, а и выпить - у отдыхающих в горле застряет. Еще спасибо скажут, что помог-ли избавиться, разживешься табачком импортным на халяву.
Форма одежды, почитай, своя, при параде. Шмары фески бисером обошьют, чтоб плешь не проело на голове. Жилетки нарядные, как попугайчики, в золоте и орна-ментах. Кушачком трехметровым вокруг пояса повяжутся и в люди, в народ идут. На подвиги, дисциплину поддерживать в тайге. Уважение день-деньской, рай казенный.
Кто в тайге за хозяина, тому как есть рожу начистят. (Казусы, что сам из трусов выпадешь). Подловили как-то абреки мужичка без курева, да за такое искреннее не-уважение к хозяевам отметелили вдрызг. А тот обиду затаил. Настырный до без-образия. Грит - поквитаюсь. Ему зубы и выбили, чтоб не скалился, жлоб поганый.
Год прошел, может и поболее. Абреки долго зла не помнят и долги иногда про-щают. Мужичек тот на Столбах не появлялся. Кто его знает, что в городе делал? Может, силу копил, может, в секциях груши лупил или подтаскивал кули с цементом на стройках. Ну, нет его в поле зрения.
Идут как-то летом двое - Халява и Жмурый, с губ на земельку слюну через папи-роски цедят. На народец зыркают, кисточками на фесках из стороны в сторону кача-ют. Отдыхающий с ними здоровается, по именам величает, кажет уважение. Прият-но.
Только к двум телкам приладились, на полянку вышел мужичишка. Накачанный, словно таракан беременный. Улыбается, кажет зубы железные, вставные. Будто нарваться захотел.
- Здорово, щень абречья, - говорит. Халява аж оторопел, Жмурый цигарку на пол сплюнул. А мужичок скалится сытно, хитро.
- Ты что, мужик, охренел? Ты на кого кидаешься, порядка не знаешь? - уже угро-жающе прошипел Жмурый.
- А вы не абреки случай? - проворковал голубь неугомонный, - а то мне долг вер-нуть треба, застоялся уж.
- Абреки! А какой долг? - вопросил Халява и передвинул для удобства папиро-ску в левый угол тонкогубого рта. Жмурый с боку, недобро надвинулся на обидчика. Юные любительницы отряда смелых, чуя драку и зрелище, отошли в сторону.
- А вот этот! - выдохнул мужичишка и коротким хуком с правой руки вбил ци-гарку и спелые зубы прямо в пусторотый провал Халявы.
Не дремлющий и ловкий Жмурый с замаху двинул было в рожу обидчика привыч-ным кулаком, но достал воздуха. Тот, подлец, присел профессионально, по-боксерски, ушел вниз и оттуда выцепил левой рукой неприятельские ребра апперко-том. Жмурый от боли аж взревел, а мужичишка улыбался, как ни в чем ни бывало.
- Должок, значит, - отрезюмировал нападавший.
Тут поднявшийся с колен, упорный Халява понесся на обидчика, на таран голо-вой. Но не попал, просквозил мимо натренированного мужичка и с размаха улетел в кусты.
- Да ты, бл... - хотел было сразить врага фразой Жмурый, - на кого руку? - Но замолчал, проглотив осколки зубов и недобрую улыбку, так и не успевшую сойти с битого лица.
А мужичишка зла на них более не держал, добивать не принялся. Только плюнул в сторону стоящих на карачках и харкающих кровью абреков нелепую фразу:
- Вы паханам скажите, чтоб с тайги убирались, а то денег на вставные челюсти не хватит. До следующего воскресенья даю вам время.
Когда телки с воем и визгом прибежали на стоянку под Второй, когда паханы уяс-нили, в чем тут дело, и кучей вывалили на тропу изловить наглеца, было поздно. Троп в тайге множество великое, а мужичков всех не перебьешь. И если съездили в тот вечер кому в случайное ухо, то он обиды не прощал теперь точно.
Тайга слухами, как сорной травой обрастает. Если абрекам под зад наподдали - значит, как есть неприятности. А их не оберешься, когда другим на подносе кулак приносил. Может, с этого у абреков и началось веселье общее.
Следующее воскресенье до обеда абреки бегали всем гуртом. Наконец сообрази-ли, что тропы загодя не обойдешь, и разбились на боевые четверки. Да на этом и прокололись. Одна из четверок хором лишилась зубов, мычала и плакала, подрывая годами заработанный лихой авторитет.
Мужичишка оказался на диво ловкий. Наподдал бугаям так, что те ни тяти, ни ма-мы. А опосля очередного геройства как в воду канул. Паханы же вооружились кисте-нями да заточками, грозились бить наповал, но толку ноль. Какие они хозяева, когда рожи от фингалов сивые? Остальной народец на рожон не лез, но и в ус не дул ве-ником. Смеялся почти в открытую.
Следующей субботой того хуже. Застал мужичишка четверку при абрековском полном параде, у Первого Столба, принародно.
- Абреки вы мальцы или не абреки? - для верности вопросил.
Один из них был уже битый, синяки не сошли. Знал паренек, что к чему и подрас-терял нахрап к делу.
- Не абреки мы, мужик. Так, на Столбы ходим, отдыхаем, - говорит. И прячется виновато за плечи волонтеров.
- Ну, тогда я абрек, - ухмыльнулся мужичишка и достал ближнего кулаком так, что тот полетел вниз, к Слонику вверх тормашками. Тут и драки уже не было ника-кой, - избиение младенцев. Но младенцев тех народец недолюбливал, в ладошки хлопал. Достали они всех. Вот и возрадовались ими битые.
Мужичок тот на Столбы более не приходил. Надоело ему, видно, кулаки ранить о гнилые зубы. А паханы озверели в конец. Обрезы из заначек достали, кистени. Ходят по тайге, рыскают гада. Неприятностей не оберешься. К спортсменам приста-ют, говорят - мужичишка из ваших.
И дело прияло вовсе дурной оборот. Однажды, с пылу с жару, абреки налетели на крепких ребят. Те в долгу не остались, кулаками чесать умели здорово. Гульбище завязалось что надо, да опять не в пользу хозяев. Тут кто-то обрез из-под полы и достал. Смертоубийство учинили, а власть таких дел не прощает никогда.
Солдат в облаву нагнали, да не простых, специально обученных с автоматами и боекомплектом. И завязалась в тайге настоящая война. Абреки на Втором круговую оборону заняли. У них обрезы, взрывпакеты самодельные, но перевес явно на госу-дарственной стороне. Три дня их осадой морили, на вылазки автоматными очередя-ми отвечали - война и немцы. Но куда?
На пустое и сжатое от страха брюхо долго не повоюешь. Сдались паханы честным властям и загремели на нары. Громко, со вкусом, апломбом и по длинно срочным статьям. А в тайге тише стало, поубавилось лихого люда.
Конечно, мелочь - шелупонь пузатая, опять в компании собралась, фески на го-ловы натянула, повязалась кушачками. Но так, для виду. Уже помнили, чем лихие баталии кончаются. Губы слишком широко не раскатывали, кистени и обрезы под полой не носили.
А столбистам и спортсменам от этого не легче. Почуяли околоточные волю не ладную. Ограничить ее надо, да навсегда. Заповедник учинили, избы строить кому попало воспрещается. В тайгу подале забираться - полный криминал. Вдруг наро-дец грибов нарвет или ягодки собирает? А то мох потопчет или шишки побьет с кед-рача?
Егеря по тайге шарят стаями. Избы, стоянки потаенные раскатывают, а то и жгут, правят пустошь. С заводилами в милиции по месту жительства разговоры ведут не-шуточные. Пугают казенными домами. Да всех не пересадишь, не за что. А кто рабо-тать будет? Так дальше и жили - одни ловят, другие убегают. А тайга, что мать род-на - никогда детей от себя не отпускает раньше заветного срока.
Наша сборная интернациональная троица встала сранья, собралась и двинула на Столбы. Двое шли под рюкзаками со снаряжением и шмотками. А Квасец, как хозяин дома, - налегке и с песней на устах. Переложил немногую личную снарягу в поклажу Петручио, вот и зубы скалил.
В субботнее утро на Столбы добираются великим множеством. Водителю рейсо-вой семерки хоть плачь. Лезут внутрь салона с воем и руганью. Того гляди, поручни оборвут, двери выломают. А семерка одна - казенная, но не резиновая. Ее никто не пожалеет.
Автобус брали штурмом уже на Предмостной. Он подходил к началу маршрута пустой, но расслабляться не приходилось. Применять надо было тактику.
- Рюкзаки на живот и гуськом друг за другом, - скомандовал опытный Квасец. - Тут свиньей заходить надобно. Иначе затрут к бесам.
На остановке скопилось человек двести активно желающих. Круто подготовлен-ные туристы дергали копытами в кованных железом триконях. Нетерпеливая моло-дежь давила по флангам и очереди не признавала. Привычные к штурмам старички лихо работали локтями и заранее кричали про чужую наглость. Дожидаться сле-дующего рейса не желал каждый страждущий.
Выстроив боевые порядки в клин, лихая троица резала волны толпы, будто ле-докол. Кильватер надавливал на середину, а середина вдвое круче на носовую часть. За замыкавшим шествие Плохишом уже пристраивались случайные продол-жатели. Паровозик летел к дверям автобуса на всех парах. Смятые и не довольные афронтом впередистоящие грозились достать обидчиков плюхой в ухо.
- А-а-а! - орал чему-то расстроенный полный гражданин в блеклой толстовке с разводами пота на спине.
- Сволочи! Антихристы! - верещали старушки, цепляя сухими пальцами не-терпеливых внуков за воротники. Исконно сибирский спорт по взятию городков и прочих бытовых препятствий разворачивал зрелище, как в кино.
- А я вот двери вам не открою, пока очередь! - верещал через динамики рас-серженный в грозовую тучу водитель. Но двери уже поддались чьим-то мужским ру-кам, и толпа хлынула внутрь автобуса.
Остановок пять никто не мог открыть заклиненные спинами двери. Около ж\д станции 'Енисей' завязалась свалка между желающими выйти и не могущими пус-кать. Наконец снаружи с хряпом надавили на сгибы дверей, и автобус частично об-легчился.
Дачники подхватили котомки и сундуки, бодро ринулись к перрону до электрички, а зажатый тисками жарких тел Петручио вздохнул свободно. Но не тут-то было. В автобус ввалились новые пассажиры, и хлипкий, невероятно грязный старикашка уткнулся ладонями в его живот.
Петручио дергал носом, закатывал глаза и пытался продвинуться подальше в толпу. Старикашка не отставал сивой грудью. Гражданам тихая борьба, толчки лок-тями и спортивным бедром как есть не нравились. Давешний полный мужчина гроз-но шипел на мальца и показывал волосатый кулак с желтым перстнем.
- Что ерзаешь? - спросил у Петручио неплохо устроившийся на рюкзаке Юра. - Стой и не рыпайся. - Но отрок не понимал, а бурился куда-то за спину полного гра-жданина, как слепой кутенок лезет через лапы к полной молочка мамкиной сиське.
- У тебя что, нос заложило?! - рявкнул вконец осоловелый Петручио. - От него мочой несет, видишь, штаны у старика в разводах!