Часто случалось, что он просыпался не там, где засыпал. Но мальчик знал, что она где-то рядом и шел, повинуясь зову, продираясь через колкое, неудобное для тела пространство. У каждой скалы свой аромат, ритм, дыхание, ощущение прикосновения. Не каждая из них хочет подпускать к себе, разговаривать, доверять. И только одна из них раскроет тебе свои тайны, но не прежде, чем ты отдашься ей в безраздельное владение.
Его любимая скала пахла чабрецом. Серый гранит расчерчивали белые арабески тайной клинописи, а редкие зеленые иероглифы вкраплений выражали непознаваемое. Ее рельеф изрезан сотнями глубоких щелей, где пахло сыростью земли и даже полынью. Скала не любила грубых прикосновений, и потому он двигался медленно, раскачиваясь телом словно маятником, перетекая из одного шага в другой на самом краю равновесия, на кончиках пальцев, словно пробуя на вкус ее вертикальное пространство.
Она дарила ему свободу третьего измерения, будто жажду полета. Медленную лаву, искрящуюся колкими звездочками драгоценных камней, таящую в себе не только древность непостижимых времен, но и мудрость насыщения, и даже усталость от собственной бесконечности. Мальчику нравился этот танец. Скала сжимала и разжимала его тело, заставляла сгибаться в грациозности падеграс, па-деде и еще более причудливо. В этом танце никогда не было предельного напряжения, даже самые большие карнизы требовали лишь тонкости чувств, симметрии и равновесия.
А потом просыпалась и она. Прижимала его руки и тело ближе, затягивала внутрь водоворотом чувств и дарила полную свободу движения. Она отрицала вертикаль, потому что сама правила в этом царстве, танце ночи парящей над бездной. В такие минуты мальчику казалось, что ветер сплел ему крылья из вихрей сумрака. И еще, даже закрыв глаза, он знал, что весь этот живой огромный мир играет с ним, его восприятием, качая на волнах - струнах тело так, как качает мать в объятьях собственного ребенка.
Но предательски розовел Восток, тени сжимались пред его ясностью, прятались в спасительной глубине. Просыпался разум, и приходилось просыпаться дневному мальчику. Что вбирало его воронкой, всасывало внутрь действительного пространства, влекло к пугающей обыденности, заставляло выпить яд разума, и со сном было покончено.
Тот второй, дневной мальчик почти не знал своих снов и очень хотел стать мужчиной. Его лунатизм был ужасной помехой на долгом и трудном пути странствий выдающегося спортсмена, который ему предстоял. Хорошо, что второй почти ничего не знал о первом. Разве можно стать чемпионом, сильным и ярким мужчиной, если ты Лунатик по ночам?
Жизнь требует ясности и твердости решений, неутомимости в их исполнении. Жизнь требует горячей крови, почти судорожности движений, несокрушимой устремленности ко вполне приземленным мечтам. Дневной мальчик был очень силен, так как тренировался много, гораздо больше других. Так много, что его взрослые учителя прочили ему большое будущее.
Он подтягивался на одной и на второй руке, садился на шпагат, а бегал так, что мог запросто стать мастером спорта по легкой атлетике. Даже выигрывал кое-какие забеги и старты. Вы не думайте, что он плохо лазал по скалам. Даже был чемпионом разнообразных соревнований, попадал в топ-парады ярмарки тщеславия, впрочем, гораздо реже, чем настоящие всемирные Чемпионы.
Дело в том, что в отличие от Первого, Второй мальчик совершенно не помнил о своей ночной жизни. Он знал только дневную, свою половину. Ночной мальчик очень жалел дневного из-за его неполноценности и потери части себя. А дневной мальчик, не испытывая такого неудобства, быстро принялся взрослеть и обрастать прелестями нашего обыденного существования.
В какой-то момент дневной юноша понял, что весь этот скальный спорт обрыдл до лицемерия. Его товарищи ходили очень большие и страшные горы. И горы забирали их к себе, особенно тех, кто отдавался им полностью. Быть может, чуть-чуть помня свои ночные похождения, дневной совершенно не хотел кончать собственную жизнь в лавине, на высоте 8500 метров, случайно поскользнувшись на ледяной полочке в момент зашнуривания кошек на левом ботинке.
Думаю, это не было трусостью, а только трезвым расчетом. К двадцати пяти годам дневной молодой человек стал очень прагматичным и энциклопедически грамотным человеком. К сожалению, именно тогда он совершенно перестал помнить свои сны и даже занялся математикой.
Лунатик стоял перед скалой и прислушивался к ее настроению. Была поздняя осень, и костры рыбаков потухли даже за горизонтом. Ветер маячил за спиной мальчика, чуть шуршал мелкими камешками на полках и во впадинах щелей, но не торопился, терпеливо ждал друга, чтобы учинить ночное веселие.
А Лунатика посетила печаль. Печаль необратимости изменений, присущих даже природе, а уж тем более суетному человечеству. Вот и сейчас, люди ушли со скал, придумав себе новый вид спорта. Новый вид спорта не был по душе даже Дневному. Они наделали тренажеров внутри своих бетонных коробок и часами висели на них, развивая кончики пальцев. И какой дурной ветер забредет в эту бетонную черепную коробку?
Наконец Лунатик почувствовал зов и слился со скалой. Она не была его любимой, но знакомой и родной до самой крохотной впадинки, сечения скального пространства. Через несколько минут или вечность мальчик остановился на огромной широкой полке делящей скалу надвое, и всмотрелся черную ночную ленту пустынной реки, лежащей далеко внизу. Река притягивала мальчика неизведанностью, незнакомостью иного пространства, отличного от вертикали.
Там, далеко за искрящейся далью, существует море. Непостижимый мир прохладной влаги, насыщенной иной жизнью. Быть может, он достигнет и познает ее?
Мальчик сидел наверху у поющего анкера. Давным-давно ребристую железяку вбили в пробуренное отверстие с такой силой и плотностью, что она превратилась в камертон. Скала слилась с ней, пропитала силой, железяка ожила и запела. Мальчик насыпал камешки на продолговатую пластину с дырочкой под страховочный карабин и приводил ее в движение. Камешки скакали по пластине, издавая чуть заунывный оскольчатый звон, похожий на человеческую музыку.
Ветер подхватывал волны звуков, и камертон пел протяжную, нескончаемую мелодию свойственную лишь пустыне. Мальчик подумал, что когда-нибудь, когда окончится время обыденности, он попросит ветер принести Дневного сюда. Они вместе разорвут цепь причин и следствий, чтобы в последний раз услышать эту мелодию и принять пустыню. Когда-нибудь, за порогом смерти они вдвоем будут смотреть одним долгим взглядом, пытаясь охватить все чудеса этого мира, чтобы унести их еще дальше. Пытаясь дотянуться до небес...
Неожиданно тонкий луч скользнул от упавшей звезды и застыл пятном прямо у поющего анкера. Ночной мальчик оказался на пороге странствий. Он умел принимать выбор судьбы в любую из своих секунд и сделал первый шаг. Он ушел. Дорога Ночного мальчика длинна и пока не разгадана, но он обязательно вернется.
А на земле стало больше еще одним разумным человеком. Дневной мальчик перестал бояться снов и их глупых кошмаров. Он их более не видел. Прощаясь с танцем иллюзий снов, расстаёшься с игрой воображения наяву. Дни тянутся насыщенной чередой побед и поражений, но эта игра далека от настоящей жизни. Вот только пустыня не внемлет громким голосам, и мудрость ее тиха, как полночный ветерок, что носит песчинки над древними скалами.