Муху, Уручат, Халега, Марух

Франько Антон Юрьевич: другие произведения.

Отчет: Муху, Уручат, Халега, Марух - просто горная

[Современная][Классика][Фантастика][Остросюжетная][Самиздат][Музыка][Заграница]|Туризм|[ArtOfWar]
Активный туризм: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Комментарии: 1, последний от 07/06/2012. © Copyright Франько Антон Юрьевич (fra@meganet.md) Обновлено: 02/08/2004. 67k. Статистика. Отчет. Горный:Кавказ , 100 км , 1 к/с (1) , Ноги Дата похода 02/08/2004 {7 дн} Маршрут: Поселок Теберда - Перевал Муху - Перевал Уручат - Перевал Халега - Перевал Марух		Ваша оценка:
Аннотация: Первый горный поход совершенный автором в 1986 году. К сожалению, полностью пройти по этому маршруту теперь не возможно.

Муху, Уручат, Халега и Марух - просто горная "единичка"

Мы встали ни свет, ни заря и теперь чувствовали себя мучительно тяжело. Может быть потому, что и спать легли очень поздно.

Когда рейсовый автобус прибыл в Теберду светящийся циферблат моих наручных часов (противоударные, водозащищенные, с автоподзаводом - специально для похода) показывал полпервого ночи. Над площадкой автостанции светил очень яркий фонарь, как

казалось единственный в поселке.

Спать мы устроились на автостоянке. Не смотря на обилие свободного просторанства, мы

забрались в самый дальний угол за автобусами и завалились спать. Но не надолго.

В пять часов утра громадный "Икарус", впритык к которому стояли наши палатки, начал прогревать двигатель. Выхлопные газы тут же перебили чистый горный воздух, и запершило в горле. Дмитрий Бурляй - старший по возрасту в группе, - 26 лет и уже семейный, первым выглянул наружу. За ним полусонные, примятые полезли все остальные, - дожидаться в стороне когда автобус уедет.

Теберда, не смотря на вечный гул горной воды, оказалась довольно тихим городком. Растрепанные облака цеплялись за лесистые склоны и лениво повисали над ущельем. Они вяло шевелились, и казалось что и жизнь в поселке такая же вялая, малоподвижная и слегка приглушенная.

Наша группа - всего лишь горная "единичка", состояла из семи человек. Уже упомянутый Дмитрий, очень смахивающий на американского шерифа, - как их показывают в вестернах, руководитель группы Клара, две девчонки - Ольга и Клава. Причем Ольга по выносливости и способности таскать на себе тяжести стоила стоила хорошего мужчину. Дальше: два допризывника-максималиста, любители музыки Александр Миндин и Слава Гамов, тащившие в спортивный поход по горам две гитары. Замыкал список автор этих воспоминаний, к тому времени отслуживший армию. Моими походными обязанностями была фотография и фиксация всех мало-мальски привлекательных событий похода. Хотя прошло почти двадцать лет - описываемые события относятся к началу августа 1986 года, фиксация дат и времени, а так же фотографии помогли мне довольно подробно восстановить картину нашего похода.

Почти все мы оказались новичками. За исключением руководителя, никто в горах никогда не был. Впрочем, небольшое исключение представлял семнадцатилетний Слава Гамов. Не смотря на юный возраст, он уже успел сходить с альпинистами. Мы так и не выяснили, где и когда состоялось его восхождение. Но "альпинистское прошлое" дало повод невысокому светловолосому Гамову слегка презрительно относиться к горному туризму. На нас, впрочем, его презрение не распространялось.

Подымив, автобус уехал, но спать мы уже не легли, хотя и чувствовали себя как сонные мухи. В десять часов начинал работу местная КСС - Контрольно-спасательная служба. Без разрешения КСС мы не могли выйти на маршрут и коротали время, отсиживаясь на рюкзаках. Клара, наш руководитель, вечно, озабоченная, вечно с какими-то документами, боялась встречи с инструктором КСС, и ее страх и нервозность передались нам.

У Клары были все основания переживать. Высокая, худая, она даже начала сутулиться от свалившихся проблем. Наши знания по практике и теории горных походов были более чем посредственны, если не сказать больше, а инструктор представлялся нам Цербером, весь смысл жизни которого заключался в одном - выпустить на маршрут как можно меньше туристов. Поэтому мы начали волноваться не меньше Клары.

Чтобы отвлечься от переживаний Клара попыталась чему-нибудь нас научить. Начала она с узлов. Все внимательно смотрели, но ничего не запомнили.

Стрелки, между тем, подползли к десяти. Пора. Мы, захватив все свое мужество и скудные знания, пошли к зданию КСС.

Инструктору КСС возиться с нами не хотелось. Он посмотрел на наши начинающие фигуры, и в его глазах мелькнуло что-то вреде скуки. "По каким перевалам вы пройдете?" - спросил он, голосом учителя, который обращается к бестолковому ученику. Из нас никто не проронил ни звука.

"Каждый раз одно и то же", - довольно добродушно заметил инструктор и посмотрел на часы. "Вот что, я вернусь через час, а вы постарайтесь выучить перевалы".

Неизвестно что сложнее - научиться вязать узлы или запомнить названия перевалов: дикие как девственная природа имена отказывались лезть в голову. Битый час несчастная группа, используя азы мнемотехники, учила четыре непривычных слова. Мнемотехника помогала, но с большим скрипом. Муху сравнили с мухой и кое-как заучили. Халега напомнил Ольге холеру, мне коллегу, и благодаря такому сходству, название перевала кое - как пристроилось в голове. Хилый успех однако окрылил, дело пошло куда веселее и за несколько минут мы запомнили Марух. А с Уручатом, как подытожил Миндин, "случился облом, легче выучить английский язык". Он был неправ. Названия перевалов я все-таки запомнил, а вот английский не знаю до сих пор. Кстати, он и не Уручат был, а, как указали нам местные жители, Орючат, или Арючат, но я привожу название в запомнившемся нам варианте. Мы его не выдумывали, под таким именем перевал указывался в сопроводительной карте.

А инструктор оказался пунктуальным. Он вернулся ровно через час, улыбаясь, посмотрел на наши, ожидающие экзекуции лица и, не проявляя даже малейшего интереса к нашим знаниям, дал добро на дорогу.

Получив вожделенную печать, Клара тут же засобиралась. Через сутки, на тот же маршрут выходила группа туристов из нашего клуба. Их вел более опытный инструктор, а Клара, впервые руководившая группой, очень хотела отличиться - пройти маршрут быстрее конкурентов.

Перевал Муху

Мы вышли на маршрут в 4 часа вечера, сразу попав в лесной заповедник. Сырой запах мха и влажной земли вызывал теплый восторг: все-таки начался поход. Мы, как нам казалось, удаляемся в горы, еще не тронутые цивилизацией. Цивилизации там и впрямь было мало, но туристов больше чем достаточно. Правда, в первый день мы никого из них не видели.

Стать на ночлег Клара планировала возле сырзавода. На его расположение указывала примитивная карта, выданная в турклубе. А сырзавод, как оказалось - всего лишь аккуратный барак, чуть больше сельского дома, вокруг даже нет забора.

На следующий день

Клара не позволила нам расслабляться. Она подняла нас ни свет ни заря. Гамов попробовал возмущаться, но внимания на него не обратили. Клара, узнав что Гамов побывал в горах с альпинистами, рассчитывала на его помощь и поддержку, а он сдался в первый же день похода. Он шел за нами, будто делая всем одолжение - с недовольным лицом, и какой-то издерганный. Потом он, правда, притерся, немного повеселел, но признался, что горный туризм не для него: слишком долго идти, нести много груза. Альпинизм - считал он, намного легче и спокойнее. С ним никто и не спорил.

Пока мы в Теберде восполняли пробелы знаний, меня нет - нет, да и посещал вопрос, а где мы возьмем питьевую воду. Я как-то стеснялся спрашивать об этом Клару, полагая, если группы неоднократно ходят в горы, значит проблема эта улажена. Но меня несколько удивило, когда наши девчонки стали пить прямо из потока. Впрочем, после секундного колебания я тут же к ним присоединился. Вода оказалась, холодной, резковатой и горьковатой на вкус, но вполне питьевой и приятной.

А день выдался жаркий, даже палящий и пить хотелось постоянно. Потом погода немного сжалилась, наползли легкие взлохмаченные облака, и стало чуть полегче.

Закалки горных восхождений у нас не было и отдыхать приходилось каждые двадцать минут. Кто ходил в горы - тот знает чувство свободы, когда скидываешь рюкзак с измученных плеч. Ветер приятно холодит промокшую спину, и первые секунды кажется, что ты стал намного легче и порыв ветра посильнее просто унесет тебя в сторону.

Знакомство с местными обычаями

По дороге мы обнаружили кош, где обменяли сигареты на айран. Айран - вид местного кефира, что-то вроде простокваши. По древним традициям горцев никаких денег или подарков за угощение брать не полагается. Об этом нас предупреждали еще в Кишиневе и к встрече с подобными устоями мы были готовы. Однако воспитание у нас другое и чтобы коллектив не чувствовал себя нахлебником Клара подарила пастуху, ему было от силы лет пятнадцать, две пачки сигарет, изъяв их у курящего Гамова. Слава не возражал. Накануне после выкуренной сигареты ему стало плохо, и пока он решил отказаться от курева.

А вот столкнувшись с другим горским обычаем мы почувствовали себя в горах не очень уютно.

На очередном привале нам подъехал всадник из местных жителей. О круп коня билась потертая укороченная винтовка военного образца. Горец спешился, поздоровался и, показывая перочинный нож, поинтересовался: не наш ли. Среди нас хозяина не нашлось.

Конь, похрапывая, принялся за еду. Изредка он встряхивал гривой и помахивал хвостом, отгоняя слепней. Горец подсел к нам. в фигуре чувствовалось природная, немного первобытная сила, но не накачанная в спортзале, а выработанная жизнью в горах.

"Вот, брат взял", - показывая на нож, начал объяснять всадник. Мы немного притихли. Винтовка внушала страх и вынужденное уважение. К тому же мы немного побаивались местных, и были бы не против, чтобы горец шел своей дорогой.

По словам подсевшего выходило, что его брат, еще мальчишка, взял этот нож у туристов за какие-то продукты. Теперь наш собеседник догоняет туристов, чтобы вернуть ножик. "Нельзя брать у гостей подарки. У нас так полагается," - подытожил он свое объяснение. Потом помолчал, поглаживая колено, и спросил: "А вы откуда сами?" Ответили что из Кишинева. "А из Перми туристов не видели?" Перебрав в памяти всех, кого сегодня встречали, Бурляй ответил: "Пожалуй, нет", И поинтересовался: "А эти, что с перочинным ножиком, были из Перми?" Мужчина кинул на него какой-то усталый и затуманенный взгляд: "Пермяк убил моего брата, надо отомстить". Бурляй, внимательней остальных слушавший мужчину, слегка опешил: "Как убить?"

Горец не придал его удивлению никакого значения. Из его дальнейшего, несколько путанного рассказа выходило следующее: два года назад его брат затеял драку с руководителем группы туристов из Перми. Брат приставал к девушкам и руководитель за них заступился. Началась потасовка. Во время драки пермяк ножом ранил брата. Из не совсем понятных объяснений горца стало ясно, что нож был его брата. Пермяк, видимо более сильный, отобрал нож и ранил брата. Рана оказалась серьезной, в больнице горец умер.

От такого рассказа нам стало не по себе. Мужчина помолчал и добавил: "Пермяка не посадили. Суд был, сказал: "Не виноват". Я тоже говорю:

правильно убил, они пришли к нам, они гости, брат не должен был к девушкам, они гости". "А зачем вам пермяки?" - продолжал выпытывать Дмитрий. "Должен убить. Любого пермяка-мужчину за своего брата. Таков наш обычай", - настаивал горец. Меня немного передернуло. Поход в горы уже не казался приятной прогулкой с выходом к морю.

Собственно сам Муху

Подниматься на перевал Муху оказалось совсем не сложно. На некрутом и голом склоне было людно как городском сквере. Группы шли одна за другой. Самой большой оказалась пешеходная группа из Калуги: 17 человек и почти все женщины. Они уставали и по одиночке устраивались отдыхать у тропы. Нас удивили их открытые приветливые лица, видимо психологический климат в их коллективе был очень дружелюбный.

Руководил этим цветастым женским царством невысокий, жестковатый на вид и загоревший в походах мужчина лет пятидесяти. Он вел свою пешеходную двойку по одинаковому с нами маршруту. Клара тут же объяснила, что пешеходная двойка по сложности равняется горной единичке. Они начали с калужанином делиться сведениями о маршруте, а Димка воспользовался случаем и рассказал о странном наезднике, вынашивающем планы мести. Но оказалось, что ни с кем кроме нас он не разговаривал. Кто-то из калужанок высказал мысль, что всадник от нечего делать просто нагонял на нас страх.

Миндин, воспользовавшись минутной остановкой, расчехлил гитару и начал наигрывать что-то зажигающее. Гамов тут же к нему присоединился. Так под музыку мы снялись с места, и двинулись в гору, ориентируясь по какой-то группе, маячившей впереди. Калужане пристроились за нами. От жары и тяжелых рюкзаков сдвоенная группа тут же сникла и своей легкой унылостью напоминала средневековых монахов, бредущих в гору, дабы исповедоваться в грехах. Портили наш общий покаянный вид лишь гитарные аккорды Миндина.

Муху, кто бывал, тот знает, ничего сложного даже для начинающего туриста не представляет. Перевал немного похож на лысый земляной холм, только большого размера. Местные жители поднимаются на него на лошадях.

В жаркий полдень того дня, - 4 августа, перевал напоминал переселение народов. Здесь уже собрались 5 или 6 групп из разных мест страны. Все фотографируются на память - обязательный снимок для отчета и предают друг другу записки: дата, время подъема на перевал, фамилия руководителя и прочее. Записки прячут в туры - небольшие пирамидки из камней, где их находит другая группа, забирает и оставляет свою записку. Эти записки - серьезный документ - доказательство, что мы действительно были на перевале.

Миндин, не утративший духа оптимизма, замечает, что в горах довольно весело. Еще бы! Я вытаскиваю свои нагретые солнцем фотоаппараты, но не могу пустить их в дело: места не хватает, чтобы сфотографироваться. Туристы, переполненные эмоциями, теснятся на перевале, и не спешат уходить. У всех приподнятое настроение. Ведь для многих Муху - первый перевал в жизни. Нам нравится эта суматоха, не смотря на боль в плечах из-за наших тяжелых рюкзаков, и нестерпимое солнце горного полдня.

Клара снова напоминает, что при спуске с перевала легко натереть мозоли. Мозолей никто не хочет, поэтому шнуруют вибрамы поплотнее. Внизу, у перевала видна лента реки. Разогнавшись, ее с трудом, но можно перепрыгнуть, но даже с такой шириной все равно - горная река. Клара со своей склонностью к запоминанию названий уточняет: Аданге. Вытаскиваю блокнот и записываю: пригодится для отчета.

Аданге, так Аданге. Мы переходим ее по камням. Природа здесь замечательная: немного леса, много воды и гор. Отдыхали мы в редком еловом лесу под высокими выветренными соснами. Все лежали на траве, уставившись в небо, а там тоже отдыхали растрепанные облака, и уходить никуда не хотелось. Казалось что одного перевала вполне достаточно для похода.

Ущелье, по которому мы поднимались к следующей вехе нашего похода - перевалу Уручат, тянется под прямым углом к перевалу Муху. Мы словно вышли в райскую долину. Неширокая равнина с сочной травой, бурный и веселый поток, много ручьев и живописных деревьев на пологих склонах. Но к сумеркам из-за противоположного хребта, поползли тучки, у них был настойчивый и дождевой вид, обещавший завтра непогоду

Тучи упираются в горные хребты, не найдя прохода и уплотняясь, часами сливают накопленную влагу в сырые ущелья. Приходится укутываться в целлофан и так часами брести в моросящем тумане, напоминая со стороны уставшее приведение. Присесть отдохнуть - проблема: некуда поставить рюкзак, негде перекусить - вся походная жизнь усложняется и утомляет до крайности. Вечером после с трудом сваренного на сырых дровах ужина, бурчащая на "собственную глупость", затащившую их в горы, и что они больше "никогда, никогда", группа плюхается в мокрые спальники, теша себя надеждами, что завтра, наконец, будет солнце. Как-то мне пришлось провести в горах восемь дней, и каждый вечер группа подкрепляла себя надеждами, что "вот завтра уж точно будет солнце". Дождь в горах - явление не такое уж редкое.

Поэтому при виде наползающих туч, наш сегодняшний оптимизм медленно погас. Клара, знакомая с местными погодными приметами, определила, что ветер дует с гор, и значит быть завтра дождю. Покоряясь ее прогнозу, мы целлофаном накрыли палатки и ледорубами пробили вокруг них канавки для дождевой воды. Тучи тем временем набухали и темнели. С самыми мрачными настроениями мы улеглись спать.

Как мы готовили кашу

Проснулся я от ослепительно чистого солнечного света. Он наполнял палатку, как первый летний мед наполняет прозрачную емкость, и, казалось, имел тот же цвет и ту же плотность. Перебравшись через хребет и оставив противоположный берег в тени, солнце било прямыми радостными лучами сквозь полог палатки. Никаких туч не было и в помине. Роса весело искрилась на траве, и мое настроение в этот день могло бы быть чудесным, если бы мои обязанности дежурного.

Дежурство в походе воспринимается если не как наказание, то, в крайнем случае, как нудная обязанность. Я повертел бумажку с составленным накануне меню. Мощной Ольгиной рукой было выведено: пшеничная каша, чай, бутерброды с маслом, пара рыбных консервов. Все было ясно кроме каши. Я никогда в жизни не готовил это простейшее блюдо, но оставалась надежда на Гамова. Он уже ходил в горы, он...

"Славка, - сказал я, показывая ему записку, - ты, как, умеешь кашу". Он не умел. Сидя на камне, Гамов смотрел на поток, солнце контражуром освещало его фигуру. Она выражала и полное презрение к ситуации и безнадежность одновременно.

Вот так. Там в палатках пять человек. Через час они проснутся и потребуют завтрак. Покосившись на палатки - не видят ли оттуда наш позор, мы решили делать, то, что можем и, то, что знаем - натаскать дрова и вскипятить воду. А там может быть поможет случай.

Вода уже закипала, когда из второй палатки показалась ступня, нащупывающая вибрам*. Ступня слегка поеживалась и подергивалась как от щекотки. К ступне скоро присоединились руки, более закаленные и более проворные, и из палатки вылез Миндин обутый в оба вибрама, в шортах и по пояс голый. Кинув нам "привет", он затрусил к ближайшим кустам. А мы немного приободрились.

И не зря: Миндин оказался нашим спасением.

Он умел готовить кашу. Увидев полный кан** уже закипающей воды, будущий музыкант вышел из себя. "Кто так варит кашу!?" - завопил он. Мы немного смутились, изобразили смирение, но слушали эти вопли с большой радостью: поняли, что спасены.

Миндин, широкоплечий, поджарый, с редкой, но порядочно отросшей щетиной и стриженный под нулевку, поразительно походил на молодого Абдуллу из "Белого солнца пустыни". Не смотря на грозный вид, мы его совершенно не боялись.

"Чтобы сварить кашу надо взять кружку пшена, - продолжал разоряться Миндин. - И добавить максимум, максимум, остолопы, три кружки воды. И все! Что вам не понятно?" Нам все уже было понятно, тем более, что Миндин сам взялся за дело, оставив не у дел нас. Мы не сильно противились такому повороту событий.

В палатках услышали возмущенную речь Александра и начали просыпаться. Из-под пологов полезли сонные и примятые фигуры прочей недежурившей компании и наш провал стал явным. Клара, поняв, что группа могла остаться без завтрака, на будущее отстранила нас от готовки. Наше незнание простейших блюд, уже сегодня могло изменить график похода, а Клара никак не могла допустить такое нарушение планов: она по-прежнему хотела пройти трассу за 6 дней, вместо положенных семи.

С этого дня в наше дежурство готовила Клава, нас она действительно выручила. Симпатичная, стройная, с красивыми ногами, похожая на вечно улыбающуюся японку - в общем, все при ней и умение готовить, как оказалось, тоже. Не смотря на свои девятнадцать лет, Клава отлично справлялась с обязанностью поварихи. В ней ощущалась деревенская закалка, и, я думаю, от расширения круга своих обязанностей она не страдала. Как-то уверенно и ладно она готовила.

А мне с Гамовым в наше дежурство осталась вся черновая работа: подносить дрова, воду, мыть каны, получать нагоняи от Клары, и не больше.

Остатки каши съела громадная кавказская овчарка. Мы застыли от испуга, когда это свирепое и лохматое существо подошло к нашему лагерю. Но она так смущалась, и смотрела нежными глазами застенчивой девушки, что мы оправились от испуга и отсыпали ей остатки завтрака. Она быстро, давясь, заглатывала кашу, когда появился молодой косматый пастух и изо всех сил вытянул ее по спине длиннющей и твердой палкой. Несчастная голодная собака взвизгнула и пустилась наутек, а пастух, прыгая по камням, пустился вдогонку, огрев животное еще несколько раз.

* Вибрамы - прочные горные ботинки с толстой подошвой.

** Кан - котел походного образца с крышкой. В то время страшный дефицит

Внешне кан напоминает большую плоскодонную флягу, у которой отрезан верх.

Как я брился

Иногда описание глупости достойно отдельной главы.

В каком-то "старорежимном" английском журнале я видел картинку: несколько английских мистеров в клетчатых костюмах, таких же кепи с бомбончиком, с небольшими аккуратными рюкзаками и неизменными трубками в зубах, отправляются в поход по родному краю. У меня хватило глупости поверить этой пропагандистской мишуре.

Разумеется, у меня не было изумительного клетчатого костюма из шотландского твида, но в остальном я хотел быть на высоте. Пусть наши горники-асы уверяют, что гигиена и аккуратность в горном походе всего лишь пережиток цивилизации и только усложняют жизнь - я их не слушал. Пока в запасе оставалось немного времени мне вдруг захотелось привести себя в порядок.

"Нет, - размышлял я, отделяясь от коллектива с бритвой в руке. - Выглядеть в походе английским джентльменом не поучится, но, по крайней мере, я буду выбрит и умыт".

"Ты куда"? - поинтересовалась Клара, когда я прошел мимо нее. "Бриться", - доложил я, чувствуя себя героем момента. Клара, искавшая что-то в своем рюкзаке, разогнулась и с удивлением посмотрела в мою сторону. По профессии она фармацевт, даже не врач, и тем более не психиатр, поэтому затруднялась поставить мне диагноз. Но подозревала, что со мной что-то не в порядке.

Я же шел к воде, чувствуя, что минут через десять буду почти английским джентльменом остальным на зависть.

Вода прозрачная, хрустальная, весело бежала по камням, пуская солнечные блики и демонстрируя радость жизни. Но руки, опущенные в эту привлекательную обманщицу, тут же свело судорогой холода - температура воды оказалась почти нулевая. Но главной неожиданностью (ледяная вода не в счет, я и так предполагал, что теплой она не будет) - необычайная мягкость горной воды. Мыло в ней не желало мылиться. С трудом преодолевая одеревенелость кисти и глухую боль, мне удалось намылить левую щеку. Кожа на ней тут же одеревенела и натянулась как у барабана.

Вся группа между тем собралась на берегу. Никто не хотел пропускать незабываемого зрелища.

К тому времени и рука, и щека окончательно одеревенели и потеряли чувствительность. Но я все-таки пытался бриться, приставляя лезвие к тому месту, где должна быть щека. В полную немоту ощущений прорвалась ужасная боль: холодное лезвие не желало скользить по кирзовой коже и вырывало щетинки с корнем. На этом представление закончилось. Ради эфемерного образа английского джентльмена терпеть такие муки я не собирался.

С деланно веселым видом я собрал свои принадлежности и пошел к лагерю. У остальных поднялось настроение - я устроил им маленький праздник. А я и не сожалел, что стал центром аттракциона, по крайней мере, этот случай научил меня не верить в надуманные образы. Пусть остаются в книгах и кинофильмах, в конце - концов, зачем условности искусства и рекламы примерять на реальную жизнь.

Мыло смывать я не стал. К руке, побывшей в ледяной воде, еще не вернулась чувствительность и она отдавала тяжелой колющей болью. Так я шел с наполовину намыленной щекой. Но недолго. Все мыло смыл обильный пот перевала Уручат.

Перевал Уручат

Мы вышли на маршрут, когда солнце, бывшее утром таким приятным, уже превратилось в наказание. От земли, от неба шел самый настоящий жар. Лес рос по склонам, а по пути не было ни одного дерева. И никаких следов человека, даже пятен от костра. Лишь раз мы наткнулись на памятный камень. По довольно разборчивой надписи можно было прочитать, что когда-то здесь, сорвавшись со скалы, погиб молодой горец. Камень порос вокруг робкими ромашками. Мы устроили чуть повыше привал, помолчав и поглядывая на горы. Они выглядели накаленными. А потом снова двинулись в путь. Горный поход - это долгое утомительное движение к перевалам, горячим от солнца и на первый взгляд совершенно неприступных.

У меня хватало сил делать на остановках записи. Клава подозревала, что мои записки касаются не только походных дат, и пыталась заглянуть в мой блокнот. Я не давал, да и вообще, писал настолько коряво, что с трудом потом разбирал собственные записи. А друзья-максималисты тем временем расчехляли гитары и дуэтом наигрывали мелодии. В тот день они увлеклись Высоцким. Миндин все время напевал: "Не Афины, ведь, прохладно, правда, шведы с финнами ну ладно". От контраста жары и слов "прохладно", упоминания северных "шведы с финнами" становилось еще жарче.

Прошло часа два, а группа все так же одиноко шла по утомительному ущелью, делая короткие привалы. Мы уже решили, что жизнь покинула уставшие от жара горы, когда на песчаной отмели, какого-то необычно спокойного ручья, тонко поблескивающего в своем ложе, мы увидели ящерицу. Пресмыкающееся ярко-зеленого цвета сидело в теплой воде и видимо наслаждалось жизнью. Она так увлеклась свом занятием, что подпустила нас вплотную. Но тут чья-то неосторожная тень коснулась ее туловища, ящерица сразу же очнулась от сладкого блаженства и юркнула под камни.

Мы, чтобы не беспокоить пресмыкающееся, стали на отдых немного выше. Деревья здесь заканчивались, только две сосны, истрепанные горными ветрами, еще цеплялись за жизнь корявыми измученными корнями.

Место здесь напоминало каменистую пустыню - широкое ложе ущелья завалено большими желтыми валунами - следы растаявшего ледника. Каменистый покров тянется на несколько километров, и обойти его невозможно. Приходится прыгать. С камня на камень. Иногда несколько часов подряд.

Камни эти навалены сами по себе и ни на чем не держатся. Прыгаешь на "булыжник" размером с легковой автомобиль, а он угрожающе покачивается. Спасая себя от возможных неприятностей прыгаешь на другой, а он ведет себя точно так же. Иногда приходится прыгать с камня на камень несколько раз, пока не попадется громадный валун, прочно устроившийся в своем ложе и тут можно несколько минут отдохнуть.

Отдыхали без команды - где придется и как придется, и поэтому отставали друг от друга на десятки метров.

Клара в таких случаях объявляла общий отбой: отдохнуть и собрать расползшихся прыгунов. Мы устраивались на накаленных камнях под белесым небом и не очень любезным солнцем. Сидели, ни о чем не говорили, просто смотрели на размытые зноем контуры гор. Они казались незыблемыми и к нам равнодушными. Вечность застряла тут или заблудилась - собственно одно и тоже.

Вот так прыгая, готовя обед у бараньих лбов (круглые большие камни - веха на повороте к перевалу) и двигаясь по накаленным каменистым площадкам, мы вышли на террасу перед перевалом Уручат.

Гамов снова закапризничал. Лицо приобрело кислое выражение. "Если бы я знал, - жаловался этот бедняга, - что горный поход такое тяжелое дело, я бы лучше пошел с альпинистами" и все в том же духе. Над нами возвышался Уручат, как бы подтверждая своими темными кручами: "Да, лучше бы ты пошел с альпинистами...".

Ольга осторожно посматривала на измученную походом фигуру Гамова. Видимо вспомнила его палатку. Собираясь в поход, Слава притащил платку, формой и весом похожей на крупнокалиберный снаряд. Он нес ее на плече, как носят тяжелое бревно, и уверял, что сам эту палатку в горы и доставит. Какое счастье, что Клара категорически настояла оставить палатку дома. Ее пришлось бы нести кому-то из нас.

Терраса перед перевалом поразила своей необычной красотой. После голых, горячих и слегка затянутых жарким маревом гор, появился какой-то неземной пейзаж. Горный поток растекался по этой террасе на сотни мелких ручейков. Нагретая солнцем вода испарялась, образуя в прямых солнечных лучах, мерцающую золотистую завесу. Очертания гор, камней слегка размылись и мерцали, создавая фантастическую картину неземного мира.

А посередине этой необыкновенной долины лежал громадный темный камень, почти квадратный, - обломок какой-то скалы, а может быть, так подсказала моя фантазия, метеорита, заброшенного из бездны космоса. А на нем, не шевелясь, застыли две человеческие фигуры - первые люди на Земле, виденные нами сегодня.

Я успел сделать несколько фотографий необычного пейзажа. Вообще быть фотографом похода - должность не из приятных. Надо вытащить фотоаппарат, схватить на ходу композицию, навести на резкость, сделать кадр и потом догонять ушедших вперед. Двух-трех снимков достаточно, чтобы выбиться из сил и запросить остановки.

Человеческие фигуры, оседлавшие камень, напоминали горных орлов, внешне безучастных к происходящему вокруг. Минут через пять мы поравнялись с ними. Оказалось вполне обычные люди: руководитель похода лет 45-ти и совсем юная девушка, глядевшая на нас со спокойным равнодушием. Привычные приветствия: вы откуда и куда, и пожелания счастливого пути.

Руководитель группы, усевшийся на камне, обладал большим опытом и не выжимал из своих туристов рекордные прохождения. Чуть позже Клара объяснила, что эти люди поджидают группу, которая первой поднимется на перевал, то есть нас. Поднимаясь, ошибаясь и петляя, мы найдем тропу. А завтра сидящие сейчас на камне пройдут по нашему пути, не теряя времени и сил.

Смекалка туристов явно обидела Клару, но от своих рекордных планов она не отказалась.

Надо сказать, что по склону мы почти не петляли, - так, слегка отклонились от курса, но, в общем, подъем был ужасный. Лямки рюкзака выворачивали плечи наизнанку. Поясницу ломило. Пот тек немилосердно. На середине подъема нас догнала группа будущих военных авиамехаников из Харькова. Тоже потные и озверевшие. Шли за нами и тоже слегка заблудились.

Благодаря военной выносливости они делали меньше остановок, и ушли немного вперед, делая уже собственные ошибки. Клара, сообразившая, где правильный путь, знаками указала им дорогу.

Мы к тому времени уже вышли на гребень, но до перевала оказалось еще далеко. Под нами оказался выгоревший на солнце пейзаж. Полукруг желтых, без растительности гор, между которых гудит зажатый ветер. Удивило озеро такого же цвета, что и горы. Миндин нашел, что она горячее на вид и, наверное, "вот-вот закипит". Жара действительно стояла невероятная.

Потом мы снова закинули на спину объемные рюкзаки и ползли по склонам как улитки - прилипалы. Когда смотришь на перевал снизу, даже категории 1А, не понятно как там можно пройти без веревки и страховки. Однако находятся неожиданные тропинки, петляющие среди валунов, по которым, в конце концов, восходишь на перевал. "Перевал, - объяснял нам инструктор на семинарских занятиях по горному туризму, - понижение в горном хребте". Уручат, хочу заметить, действительно понижение. Хребет почти ровный и по нему словно слегка тюкнули гигантским топором, проделав узенькую выемку. За столетия ветры и дожди эту выемку расширили, но стоять на этой площадке всемером все равно сложновато. Не знаю, как тут устроились будущие авиамеханики - тут их было человек двадцать.

Через два года, тоже в августе, я снова попал на Уручат. Терраса, так поразившая меня в первый раз, оказалась какой-то заурядной, серой и даже, унылой. А на Уручат мы с группой взошли, словно взлетели - даже не почувствовали ни тяжести восхождения ни усталости.

Утром, однако, мы не чувствовали себя разбитыми и усталыми, наверное помог идеально чистый горный воздух. Он действительно был чистым, свежим и слегка покалывающим. Солнце не успело нагреть его. Горное, с запахом первого осеннего ледка, утро ничем не напоминало о вчерашней жаре, и хребет с перевалом Уручат, такой негостеприимный вчера, сегодня казался слегка задумавшимся, даже мудрым, может быть из-за своего расплывчатого прохладно-синеватого тона.

Какая-то группа уже спустилась с перевала и шла по еще не нагретой солнцем тропе. "Умные люди, - повернулся ко мне Бурляй, так чтобы не слышала Клара. - Не то, что мы - в самую жару". Я едва успел с ним согласиться, как идущий впереди группы взмахом поприветствовал нас: это шла вторая кишиневская группа. "Привет, Клара", - начал руководитель группы, довольно улыбаясь. Он был очень худ, лицо заросло редкой бородкой, кажется, он действительно радовался встрече. "Как дела?" - поинтересовался он, приближаясь. Клара отвечала, улыбаясь через силу. Дмитрию стало жаль ее несбывшихся надежд. Конкуренты подготовились куда лучше нас. Вторая группа, долго не задерживаясь, пошла дальше, пожелав нам успешного пути. Так всегда в походах. Без необходимости никто не соединяется. Группа - это спаянный коллектив со своими внутренними взаимоотношениями и проблемами. И почти всегда держится обособленно от других коллективов. Даже из одного клуба.

Иногда к группе пристают туристы-одиночки. Проходят с ней какую-то часть пути и, попрощавшись, исчезают. Потом с трудом вспоминаешь их лица, а некоторых даже не можешь вспомнить. В этом походе к нам пристал молодой турист из Риги (впрочем, мы все тогда были молодые), лет 22-х. Он присоединился к нам на дневке, никто собственно и не возражал. Появление нового лица всегда положительно влияет на маленький коллектив, особенно когда усталость, максимализм молодости и личные качества характера начинают прокладывать психологические трещинки между участниками.

Встреча с одноклубниками показала Кларе, что рекорды устанавливать еще рано, она как-то сразу стала спокойней и перестала нас подгонять. Мы собрали палатки и рюкзаки и по густому лесу спустились в зеленое ущелье. Его делила широкая горная река (Клара тут же уточнила "Аксаут"), а на юге вставали остроконечные пики - Большой Кавказский хребет. У их подножия искрился ледник. Фотографии таких горных пейзажей украшают большие настенные календари. Тогда я впервые убедился, что такие пейзажи не выдумка фотомонтажа и фантазии художника. Они бывают на самом деле.

Дневка

Клара, смирившись с поражением, решила отдыхать у перевала два дня. Выход на маршрут намечался на четыре часа следующего вечера. А пока мы могли прекрасно провести время. Здесь уже собралось более десятка тургрупп, дымивших щедрыми кострами. Вокруг сосны, широкая река, а главное - живописные горы, покрытые пышными лесами.

Наши одноклубники исчезли неизвестно куда, наверное, сразу устремились на перевал. Встретились мы только в Сухуми.

Дневка - это замечательно. Никуда не надо тащить тяжеленный рюкзак, появляется возможность отлежаться, и хотя щетина торчит во все стороны, повторять глупость с бритьем я даже не пытаюсь, но тщательно привожу в порядок свои записи. Это занятие дает мне возможность уклоняться от хозяйственных забот - собирать дрова, разжигать костер и носить воду. Я валяюсь в тени, сокращаю запасы своих сухарей и тщательно проставляю даты и точное время: привалы, подъемы, проход важных точек и прочее. Я специально занялся этой работой перед обедом - и не прогадал. К кухне меня не подключили. На всякий случай у меня в запасе есть контр довод: "Ну, тогда пишите отчет сами". Все сразу замолкают и оставляют меня в спокойной тени.

Мне не приходилось встречать руководителя, отличавшегося любовью к составлению отчетов. Когда в дальнейшем мне приходилось читать чужие отчеты, в основном чтобы получить представление о будущем маршруте, я удивлялся скучности и сухости изложения. Наверняка руководитель мучался, составляя отчет на бумаге, а потом с ненавистью к такому тяжелому труду выстукивал его на пишущей машинке. И наверняка одним пальцем.

Было непонятно, почему богатое впечатлениями и событиями горное путешествие не находило на страницах отчета даже отблеска настоящих эмоций. Открываешь любой отчет и находишь приблизительно следующее: "Вышли на маршрут в 8 часов 16 минут (точность в отчетах всегда поражала, именно "16 минут", а не "20" или "15", только что секунды не ставят). Привал в 9 часов 21 минуту (врут, точно останавливались пару раз). В 11,20 обошли "Бараньи лбы"" - и так далее и в том же духе. Когда читаешь такое "произведение", тянет на сон: бухгалтерский документ, а не отчет. Но перлы красочного стиля в отчетах все-таки встречались, веселя читателя.

Есть в горах Северной Осетии Райская поляна - живописный уголок, поросший хвойными и лиственными деревьями. В южной ее части среди скал и высоких древесных стволов шумит романтичный водопад. Восхитительное место. Его красоту понял и ощутил даже Володька Скороход, - наш знаменитый молдавский горник, вообще к природе равнодушный.

Группа, ведомая Скороходом, достигла Райской поляны под вечер. Сначала руководителя интересовал привал, ужин, хороший, облагораживающий, насколько возможно его личность, сон, и прочие прелести, такие как костер, разнос членов группы за неорганизованность, анекдоты и отход ко сну. Ни о чем возвышенном он не думал.

Между ужином и отходом ко сну остается пауза небольшого отдыха - некуда спешить, некуда идти: турист предоставлен своим мыслям и чувствам. А природа вокруг просто дивная: шумит, успокаиваясь, река, величественно "дышит" ледник, вершины, покрытые снегом, отражают лучи вечернего солнца и тихо алеют угли потухающего костра. Кто-то нежно хихикал - видимо девушку развлекали анекдотами, над головами в приятном вечернем ветерке роптали кроны деревьев.

Скороход, оставшись наедине с самим собою, почувствовал, как величие природы тихо и тепло проникает в его душу, производя там облагораживающую работу. Он впервые расчувствовался, скупая мужская слеза, оторопевшая от такой неожиданности, выползла из его слезоточивого протока и повисла на реснице, еще раздумывая осквернять ли ей величественную картину природы, и наконец-то решилась. Медленно, продолжая раздумывать, она растянулась, на миг повисла на тоненькой влажной ниточке и, наконец, сорвалась вниз, звонко капнув на Райскую поляну.

Скороход очнулся, его глаза увидели водопад, подернутый легкой дымкой водяных испарений. Что-то большое, теплое, но неухватимое как туман, сквозь который просвечивает солнце, наполнило душу Скорохода. Это было последней каплей в его творческих мучениях. Он вытащил замусоленный блокнот, такой же замусоленный карандаш и остатком грифеля вывел: "Вышли на Райскую поляну. Место воистину райское". Чувствуете, какой слог!? Никогда не скажешь, что такое смог написать турист-горник. В скучное штампованное повествование "вышли, прошли, сделали привал, поднялись на вершину" ворвался луч света: "Место воистину райское".

Конечно, описанный творческий процесс знаменитого Володьки Скорохода - моя фантазия. Но фраза действительно была, и всегда вызывала восторг у читателей отчета.

Обычно на дневке проводится ревизия продуктов, и излишки съедаются. Правда, с излишками можно переусердствовать. Однажды мы так налегли на избыток съестных припасов, что после Кавказского хребта остались только с крупами и запасами перченого сала "шпик". Мы макали этот шпик в груду мелких крошек (сухари тоже кончились) и так сдабривали пресный вкус пшеничной каши. Наши лица алели и пылали, а жар во рту с трудом гасила ледяная, но почти дистиллированная вода.

Но бывают излишки, которые действительно не мешает уничтожить. Гамов, например, воспользовался случаем и скурил все лишние сигареты. В группе кроме него никто не курил, и рассчитывать на чью-либо помощь ему не приходилось. От приятного безделья в еловом лесу его лицо немного просветлело, он даже оживился, пел песни, играл на гитаре, а играл, он, кстати, совсем не плохо - окончил музыкальную школу по классу струнных. Его компаньон Миндин потом поступил даже в консерваторию.

На гитарные звуки к нам на огонек костра стекались участники других групп, особенно уже знакомые нам "пешеходные" калужане. Они всегда следовали где-то рядом с нами и вот сейчас стали лагерем недалеко от нас. К вечеру наш костер горел сильнее остальных, каждый из гостей считал своим долгом подкинуть дров, и к полуночи искры и дым поднимались выше сосен. Миндин и Гамов, польщенные такой аудиторией, старались во всю. Слушатели подпевали, концерт растянулся до часу ночи, и продолжался бы дальше, но спевку разогнали руководители групп. Этим они очень угодили Кларе, уже в полночь решившей, что пора спать. Я же отправился спать часов в одиннадцать.

Проснулся я вначале второго ночи: кто-то тыкал в меня чем-то твердым и острым, сообщая голосом Гамова: "Это рюкзаки. Не разбудить бы Олега". Я разглядел в темноте голову Славки, озирающую внутренности палатки и ледоруб в правой руке. Этим ледорубом он и тыкал меня, принимая за рюкзаки, хотя я лежал на своем обычном месте.

Он еще потыкал меня, произнес: "Да, рюкзаки", и прополз по мне, толкая твердыми локтями и коленками. Следом тот же путь проделала Клара. Возмущаться я не стал и не мог - меня разбирал смех и я потратил еще час, чтобы успокоиться и уснуть.

Но дневка принесла и огорчения: перестал работать примус, он и до этого барахлил, но сейчас затих окончательно. Вся мужская часть группы сидела над отказавшим примусом и пытались его отремонтировать. К обеду мы перебрали все возможные варианты ремонта, пока не вспомнили что авиамеханики, обогнавшие нас на Урчате, стоят лагерем недалеко от нас. Мы обнаружили их палатки среди зеленых кустарников и уже надеялись на спасение, но летчики нам не помогли - примус был безнадежен. Поломка была серьезной, требовала инструмента, мастерской. Наша последняя надежда рухнула. Мы отдали авиаторам остатки бензина и запаковали примус куда подальше - чтобы не раздражал своим отказавшим видом.

Нерабочее состояние примуса меняло планы. Перед нами было два перевала и между ними ни одного дерева - одни камни. Нам предстояло напрячься и преодолеть этот тяжелый каменистый участок от леса на этой стороне Кавказского хребта до леса на другой - иначе нам не на чем даже вскипятить чай. И для экономии времени и сил приходилось слегка сокращать маршрут.

Правила маршрута требовали взойти на перевал Халега, по каменистому ущелью

спуститься вниз и, обходя хребет Оборонный и ледник Северный Марух, подняться на перевал Марух. Инструкция достаточно лаконичная, чтобы давать простор фантазии руководителя, однако, оставалась лазейка.

Хребет Оборонный не обязательно обходить по ущелью. Перевал Халега и хребет Оборонный почти одной высоты. Намного проще не обоходить Оборонный, а прямо с перевала подняться на него и потом по южному склону спуститься к перевалу Марух. Но здесь встречается серьезное препятствие - широкий и вытянутый по ущелью ледник Северный Марух. Переход через ледник не входит в обязательный минимум группы первой категории, поэтому инструкции и требуют обходить хребет и ледник.

Клара боялась вести неопытную группу по леднику и решила обойти его. Однако и здесь таилось препятствие, может быть более серьезное и опасное чем ледник - бурная и стремительная река, вытекающая из-под ледника. Она полноводна и, главное, почти минусовой температуры.

Рижанин, присоединившийся к нам, объяснил, что внизу есть приют гляцинологов: "Очень радушные люди, у них есть очаг, можно приготовить пищу". Меня, помнится, очень удивило слово "радушные", хотя ничего необычного в нем нет. Но такой вариант нас не устраивал - хотелось как можно быстрее за Марух, чтобы морально и физически отдохнуть и расслабиться. От гор мы не устали, но утомляли и изматывали тяжелые рюкзаки, взмыленные спины, ледниковая вода, вызывающая мелкую, колючую изжогу и, главное, отдых под Халегой, показавший как приятно расслабившись, валяться в хвойной тени сосен, часам глядеть на бегущую шумную реку, не испытывая при этом желания мчаться вместе с этой рекой.

Аксаут, прощай!

Восхождение началось в четыре часа вечера. Мы с трудом отрывались от насиженного места. Странно как за два дня успеваешь привыкнуть к оседлой жизни. Поэтому когда палатки были убраны, рюкзаки сложены, почти все испытывали ностальгические настроения по покидаемым местам. Но выбора у нас не было.

Склон, покрытый лесом и казавшийся отвесным, скрывал широкие тропинки. Они выходили на открытые и узкие террасы и тогда открывался вид на вечернее ущелье, поражающее своей мирной красотой. Ели росшие на уступах ждали живописца или фотографа. Вечерние дымы поднимались над соснами и ленивыми пластами зависали над стоянками туристов.

Красота горной природы, окрашенной в закатные краски величественного покоя, тронули даже привыкшую к таким видам Клару. Рюкзаки после двух дней восхитительного безделья казались слишком тяжелыми и давили плечи. Впервые Клара засомневалась, как же мы возьмем два перевала за день, когда сейчас такой легкий и несложный подъем доставляет такие мучения. И Клара расплакалась.

"Сколько раз, - начала она, - говорю себе: все, последний раз, больше никогда не пойду в эти походы. Хватит. Каждый раз - этот рюкзак, эти больные плечи. Мне уже 24 года, у других дети, семьи, а я тащу в гору этот рюкзак, надрываясь от тяжести". А мы смотрели вниз на вечереющую долину и чувствовали то же самое: горы это тяжкий труд и мучение.

Но лучше гор могут быть только горы. Кладбища альпинистов никогда не останавливают других альпинистов. На следующий год Клара нашла себе мужа, в тех же горах. Альпиниста. Теперь у них двое детей.

А мы шли и красота пейзажа, постепенно выравнивала настроение. Противоположные горы, зеленые и пологие, олицетворяли умиротворенное величие. Где-то за ними, возвышался перевал Уручат, оставивший о себе память тяжелого подъема. Мы посматривали на уходящий от нас мир, и шли дальше - мимо складок горной породы, мимо изогнутых ветром берез.

Терраса на которой мы собирались заночевать оказалась горным пастбищем, - выше виднелся загон для овец. У северного края террасы, там, где кончался лес, уже ставила палатки и разжигала костры какая-то группа. Оказалось "наши" калужане. Мы пристроились на ровном месте, развели свой костер и приступили к ужину. Настроение оставалось восхитительным, ностальгическим и возвышенным. Горы излучали покой. Небо еще синело, подчеркивая контур гор. И не было ощущения заброшенности и оторванности от прочего мира. Рядом горели костры других групп, внизу в ущелье укладывались спать другие команды. Мы знали, что они пройдут этой дорогой, завтра или послезавтра, а так как мы были чуть-чуть впереди, то чувствовали себя первопроходцами. Это настроение передалось абсолютно всем, мы молча смотрели на огонь, даже не думая о том, что ждет нас бросок через два перевала, может быть тяжелый, и изматывающий. А огонь все горел, словно не желая нас отпускать в темные палатки.

Халега и Марух

Клара разбудила нас спозаранку. Только-только зажегся серый рассвет. Наши соседи еще спали, когда мы разводили поспешный огонь, даже Гамов, привыкший возмущаться и высказывать собственную точку зрения, которую все равно никто не слушал, делал свое дело без лишних возражений. Мы действительно как-то быстро позавтракали без шума и суеты, и ушли, попрощавшись с первыми проснувшимися туристами-соседями.

Солнце только успело подняться. Сонные овцы за оградой провожали нас меланхоличным взглядом. Пастух лениво чесал в голове - делал что-то вроде зарядки. На крутом склоне стояла лошадь и тянулась мордой к пучку травы. Мы уже не удивлялись, что местное домашнее зверье лазит по этим кручам не хуже альпинистов

Здесь рижанин попрощался и ушел вперед. Под вечер на склоне Маруха мы снова встретили его. Он спускался к леднику фотографировать его расщелины - стометровые ледяные пропасти, на дне которых шумит вода. Девчонки немного оторопели от такого безрассудства и долго поглядывали ему вслед.

Последняя терраса перевала Уручат - настоящий альпийский луг в несколько футбольных полей, посередине которого стоит пастушеский кош, очень похожий на избушку золотоискателей.

Удивляясь неожиданному за последние дни простору, мы и не заметили, как поднялись на перевал.

Перед нами лежал Кавказ, Халега, казалось, был самой высокой точкой хребта. Над нами только темно-синее небо, а рядом взъерошенные облака, застрявшие на скалах.

Опять наша группа одна в этом каменном мире. Его оживлял лишь орел, промышлявший в белесом небе. Кучка человеческих существ, копошившихся на перевале, привлекла его внимание и он раза два пронесся на бреющем полете мимо нас. Не знаю до какой скорости он разгонялся, но казалось, что мимо проносится крупный взлохмаченный камень.

"Еще немного, и он смахнет нас в пропасть, - заметил Миндин - Абдулла, вообще очень живо интересовавшийся природой. - Я думаю нам пора уходить".

Мы все думали то же самое. Продуваемый ветром перевал выглядел не очень

приветливо, хотелось побыстрей покинуть его, что вполне соответствовало

планам Клары. Нам сегодня еще предстояло пройти перевал Марух и достигнуть границы леса.

Массивное нагромождение перевала Марух уже просматривалось с нашего места: тяжелое, величественное. Теперь только он отделял нас от теплого города Сухуми. Слева от перевала возвышалась Марухбаши - горная вершина, похожая по подпорченный кариесом громадный зуб, а за ней еще какая-то черная скала.

Мы наспех перекусили, добавив в рацон мороженное из сгущенки, пополам со снегом. Деликатесное лакомство уже приелось, но мороженное сделали, дабы расстаться с лишней банкой молока.

А снизу, нарушая наше вселенское одиночество, уже подтягивалась другая группа. По многочисленности и бесконечной растянутости мы ее тут же определили как калужскую пешеходную двойку. Впереди шел хорошо знакомый нам руководитель. Кавказ сразу стал обитаемым, почти своим, ведь догоняют нас аж семнадцать человек.

Калужанки почему-то любили повязывать на шеи прозрачные цветные платки, абсолютно бесполезные в горах. Их легкий тюль развевался на ветру, со стороны напоминая летнее некошеное поле.

Вместе с нами калужане перешли Оборонный, но здесь наши пути разошлись. Мы траверсировали склон - шли наискось, а калужский руководитель вел группу прямо вниз. Еще долго, спускаясь по склону, мы видели длинную цепочку калужан.

А потом до нас донесся тяжелый стук падающих камней. Два громадных валуна, которые успела обойти калужская группа, вдруг сорвались с места и покатились на несчастных туристок. Каждый камень, как мы успели заметить - почти в два-три человеческих роста. Сложно представить ужас и стресс, который они испытали: прямо на людей катятся два громадных валуна, и нет ни возможности их остановить, ни возможности убежать. Даже на таком расстоянии, когда человек кажется букашкой, ветер донес к нам крик ужаса и отчаяния.

Один из валунов выкатился на ледник. Отсюда он казался не больше камушка. А калужане стояли в оцепенении. Клара сделала знак, спрашивая, что случилось. К счастью никто не пострадал, руководитель сделал успокоительный жест. Но дальше они не пошли. Спускаясь по склону, мы еще два часа видели их. Калужане сидели, не двигались, и все смотрели в сторону ледника. Когда стало ясно, что мы теряем их из виду, начали прощаться. Стоя на склоне, наша группа махала руками, пока нас не заметили и тоже попрощались в ответ.

"Не доверяйте деве юной своей страховки на стене..."

Язык ледника - его оконечность, высотой с пятиэтажный дом, оказался серый и грязный как тающий мартовский лед. С безудержной радостью узника наконец-то избавившегося от вечной тьмы заточения из-под ледника вырывался стремительный поток взбаламученной воды.

Он был шириной метров пять, максимум шесть, но казался большой рекой, наверное, из-за страха и почтения, которое внушал. Наша задача этот поток перейти. И как оказалось, задача не легкая.

Поток готов сбить с ног, засосать, протянуть, пошвырять о камни. От жгучего холода ноги теряют чувствительность, в ступнях и голенях остается лишь скручивающая суставы боль. Делая шаг, кажется, что летишь в бездну, и только медленная волна тупой и тяжелой боли дает знать - нога коснулась дна и на каком-то камне немного подвернулась.

Девчонки оказавшиеся более проворными (мы забрали у них часть груза и еще укладывали рюкзаки, когда они вошли в поток), уже выбирались на берег, когда мы входили в воду.

До берега оставалось около метра, когда я почувствовал, что не могу идти. Ноги словно исчезли и, не хватало сил сделать последний шаг. Я не заметил, как Клава взяла булыжник и, заливаясь хохотом, швырнула его возле меня: она решила со мной пококетничать.

Плюхнувшись в воду, камень обдал меня каскадом сияющих брызг, и подхваченный течением, глухо стукнулся о дно. Меня мотнуло как боксера посланного в нокдаун. Я едва смог выровняться и ставшиеся два шага до берега прошел как на ходулях, вытягивая себя из ледяной стремительной воды.

Клава радостно хихикала, видимо считая, что очень мило пошутила. Но немного испугалась, увидев мое разъяренное лицо. Потом обиделась и до конца дня со мной не разговаривала. Думаю, что от ее молчания потерял я немного. Во всяком случае, больше глупостей себе она не позволяла.

Второй поток был намного слабее первого, мы прошли его, прыгая по камням. С ледника тянул приятный в такую жару холодок, да и перевал Марух казался отсюда не таким высоким и труднопреодолимым.

Его, не смотря на сложность (отмеченную в карте и сопроводительных документах), мы взяли без особых трудностей. Может потому, что шли со стороны ледника, а не ущелья. Так оказалось короче и главное легче. В конце, правда, не обошлось без неожиданностей. Тропинка, довольно уверенная, отмеченная турами, окончилась у наклонной стены, метров восемь высотой. Но на ней были уступы. Цепляясь за них как обезьяны, мы вползли на перевал.

Перевал Марух

Я замыкал подъем. Меня уже поджидали, присев на корточки, улыбающийся Димка, Абдулла, Джон Гамов, а чуть поодаль девчонки, скидывающие надоевшие рюкзаки. Ветерок тут же начинал леденить промокшие, распаренные спины.

Если на Уручате мы едва разместились, то здесь простора оказалось более чем достаточно. У края перевала с видом на ледник стоит обелиск - память о защитниках перевала. В Великую Отечественную войну здесь погибли тысячи солдат.

Отсюда хорошо просматривался позолоченный вечерним солнцем ледник и хребет Оборонный. А калужан уже не было. Наверное, руководитель увел их в более безопасное место.

Я сфотографировал наших на фоне обелиска. Закатное солнце слегка золотило их фигуры. Даже "позолоченная" Клава выглядела не такой обиженой. Я сделал пару кадров для отчета, едва сознавая, что наше путешествие почти закончилось: больше не будет перевалов - один бесконечный спуск к морю. Как всегда, напоследок, хотелось немного постоять, впитать в себя ощущение розоватых от заката гор, но времени было мало. Клара начала нас поторапливать.

Она была права. Когда мы, надев рюкзаки, двинулись по тропе, уже сгущались сумерки: солнце зашло за гребень, и сразу опустился пугающий прохладный мрак. В горах это обычное явление: с одной стороны ущелья вечер, с другой еще солнечный день.

У южного края площадки, сразу не замеченные нами, стояли обломки минувшей мировой войны: миномет и какие-то покореженные металлические детали, похоже что от орудия. Эти реликвии рассматривали две фигуры в грубых брезентовых ветровках. На нас они не обратили никакого внимания. Даже не пытались здороваться. И выглядели эти люди как-то странно. Перевал под три тысячи метров высоты, надвигается ночь, а вокруг не видно ни платок, ни даже рюкзаков. Но и мы чувствовали себя какими-то бесприютными, заброшенными среди скал и серого льда. И вдруг поворот, а за ним пейзаж, подавивший нас своим величием.

Из окружения черных отвесных скал в ущелье сползал ледник. Он напоминал пломбу на старом крошащемся зубе. Ледник сиял, отражая закатное солнце, и по обычаю ледников шумел талой водой. Миллионы тонн льда нависали над ущельем, по которому нам предстояло идти. Зрелище ослепительное, несколько зловещее и усиленное глухим звуком камнепада. Мы немного притихли, представив размеры обрывающихся глыб. Хотелось побыстрее прошмыгнуть мимо этой красоты, холодной и пугающей как снежная королева.

Клара тем временем обнаружила спуск. Тропа резко поворачивала в сторону узкого ущелья, в котором уже лежал плотный мрак, только горный поток отсвечивал вечерним серебром. Морально легче идти с темноты на свет, а не обратно, но нам выбирать не приходилось.

Чуть ниже поворота, я увидел торчащую из земляного склона кость, похожую на ключицу. Вспомнился рижанин, говоривший, что Марух усеян костями солдат, оборонявших перевал. Я решил тогда, что он приукрашивает, а, оказалось, правда. Настроение группы от этой находки, мимо которой мы прошагали один за другим, стало безмолвно напряженным и более целеустремленным. Все уже ощутили легкую грусть - основой путь закончился. Кавказ там, позади. И больше его не будет. И было как-то все равно, дойдем мы сегодня до леса или нет.

Как-то неожиданно быстро группа спустилась языку ледника. Склон здесь оказался более пологий. Мы опять шли по уплотнившемуся снегу - последний раз этим летом. А потом опять прыжки по качающимся камням - неизменным спутникам любого ледника. К счастью прыгали недолго.

Лед и камни кончились большой площадкой, зажатой между утесов и склоном к бушующему потоку. Талые воды нанесли сюда гальки и песка, образовав поперек небольшой пологий гребень за которым повис ало догорающий закат. В душе было сумрачно и тревожно. Хотелось сбросить, наконец, рюкзаки и похлебать чего-нибудь горячего. Позади нас в сгущавшейся темноте нависал ледник. Он напоминал выветренные меловые утесы десятиметровой высоты. Когда мы огибали ледяные глыбы, ступая по надежной гальке, под нами вдруг раздалось клокочущее шуршание текущей воды. Этот шум только усилил чувство бесприютности и беззащитности. И вот мы вышли к чему-то более надежному и прочному, как терраса, хотя, что в горах может быть прочным и надежным.

Скинув рюкзаки и похрустывая галькой, Бурляй и Гамов пошли на разведку. Даже не зная результатов их "разведки" становилось ясно, что дальше мы уже вряд ли пойдем.

Они походили по гребню, посмотрели вдаль, на что-то указывая, потом это "что-то" обсудили и пошли назад. "Там вдали, - начали они, - виден лес. Но до него еще надо идти. Не успеем до темноты". Клара еще не смирившаяся, что ее планы рушатся, после минутного колебания поднялась и пошла к гребню. Гамов взялся ее проводить. Я поплелся следом. Лес действительно был далеко, километров шесть, если не больше. Верхушки деревьев едва просматривались за вечерними испарениями.

С гребня виднелся и утес, под ним бурлила река. Где-то по его склону тянулась тропинка. В темноте двигаться по такому участку было крайне опасно. Утром выяснилось, что участок не так крут, как казалось вечером, но извилист и с перепадами высот. Протискиваясь между валунов, Миндин сломал здесь последнюю походную гитару. Первая нашла свой конец на Уручате.

На обратном пути Гамов увидел крупные следы, похожие на волчьи. Они четко выделялись на сыром песке. Открытие внесло сумятицу в его настроения. Он предложил двигаться дальше, туда, где безопаснее. Клара ровным тоном отказала.

Наше сегодняшнее путешествие закончилось. После морального и физического подъема, сопровождавшего нас весь день, наступил спад. Немного отдохнули. Отдых вызвал расслабление, расслабление -усталость и такую физическую апатию, что даже волки не пугали. Хотелось лечь и никуда не двигаться до самого утра. Волчьи следы после короткого совещания признали как собачьи. Всех такая версия устроила. Но Гамов не сдался. Он отнесся к "волчьей" версии очень серьезно и пока ставили палатки, подтянул поближе ледоруб. "Я посмотрю на вас, если это волчьи следы" - огрызнулся он, и больше его не трогали. Нельзя упрекнуть его в неблагородстве, второй ледоруб он отдал в другую палатку чтобы отбиваться от свирепых волков, если "вдруг надумаются сунуться". С ледорубом Гамов чувствовал себя намного уверенней и смелее. Правда, Миндин тут же заметил, что, вряд ли нормальные волки польстятся на его прокуренную тщедушную фигуру, и Гамов "зря затеял этот маскарад". Тот метнул на него раздраженный, немного затравленный взгляд, но промолчал. Они друзья - могут пререкаться, а я предпочел молчать. Мне еще спать с вооруженным Гамовым в одной палатке.

Пока ставили палатки, обнаружили жуков, пронырливых и твердых, очень похожих на крупных уховерток. Жуки испугали Гамова больше чем волки. Кинув палатку, он побежал за Кларой, уговаривая выделить немного ваты - затыкать уши от уховерток. Клара сжалилась, но примеру Гамова никто не последовал, а он немного успокоившись, заявил, что "утром еще посмотрит на нас".

Впервые за поход мы ужинали одними консервами. Тускло светил подсевший фонарь. Сверху доносился глухой рокот ледника - неизменный его спутник. Внизу нас ждал теплый Сухуми, загорелые тела на пляже, прелести курортной жизни, - некуда не надо идти, не надо самим готовить, только море, пляж. мидии, которых пристрастился ловить Миндин, бритые лица, душ... Но к концу недели нас посетила грусть по горам, которые на перевале Халега так хотели покинуть.

Но здесь мы еще не знали, какие чувства нас захватят на море. Холодный ужин, тусклый свет, нагоняющий тоску и обреченность. Девчонки постукивали посудой, звуки были робкие, чувствовалось, что им тоже не по себе, а внизу ревела, еще не утратившая силы река, и хотелось уже быстрее вырваться из этой горной ловушки. Гамов устраивался в палатке, Клара спустилась за водой. Вторая палатка спать еще не ложилась - копошились у входа, укладывая рюкзаки. Подавленный и уставший я сидел один, уткнув подбородок в колени. Под моими ногами белели камешки. А потом, не знаю почему, я перевел взгляд на небо.

Я словно взглянул на другой мир из глубокого черного колодца. Надо мной плыл, мерцая, бесконечный звездный мир. В горном воздухе нет пыли и смога, и свет звезд тихий и ласковый струился через космические бездны, чтобы показать: все, что сейчас меня тревожит, не больше чем суета, завтра все будет по-другому. И действительно, все что тревожило и мучило меня в этот миг, свернулось в какой-то никчемный полинялый комок и полетело в тот самый мрак, из которого я только что выглянул.

Я не мог отвести взгляд от Вселенной. Небо мерцало золотыми чешуйками, а планету неустанно атаковали метеориты. Я никогда не думал, сколько их много стремится на землю. Пока я наслаждался звездным небом, их пролетело штук восемь или десять. Падая, они прочерчивали горящие стремительные линии.

Внизу звякнуло ведро, мелькнул луч фонарика, и единство со Вселенной распалось. Я осторожно пробрался в платку, старясь не разбудить заснувшего уже Гамова. Он спал вытянувшись в струнку, прижимая к груди ледоруб, в уши забита вата. Даже во сне его лицо было суровым и напоминало пропагандистский плакат того времени: "Молчи! Тебя слушает враг!" Сам же Гамов ничего слышать не мог. Я подергал его за ногу, но он не проснулся. Только лицо стало более суровым. Если бы волки действительно бродили вокруг палатки, с таким сторожем они могли получить неплохой обед из молдавских туристов.

Укладываясь, я подумал, что поход почти закончился, и жаль будет расставаться со Славкой, ведь кроме неразделенной любви к альпинизму ничего плохого в нем не замечено.

Вторая палатка продолжала укладываться. А я, засыпая, слышал шум ледника, - по его трещинам и щелям даже ночью текла талая вода, но этот шум уже казался легким, приятным и почти весенним, а не таким удручающим как казалось совсем недавно. Это был шум прощания с горами.

Комментарии: 1, последний от 07/06/2012. © Copyright Франько Антон Юрьевич (fra@meganet.md) Обновлено: 02/08/2004. 67k. Статистика. Горный:Кавказ	Ваша оценка:

Техподдержка: Петриенко Павел.

Активный туризм

ОТЧЕТЫ

Это наша кнопка