Маршрут: Белтир - Чибит через перевал Абыл-оюк - шавлинские озера
Наталья Лигостаева
Четырнадцать шагов Солнца.
Это был наш праздник.
Ибо человек его заслуживает.
Аль Араби
**************
Над Пулково стоял теплый июльский вечер, когда мы кинули свои рюкзаки в зале регистрации и стали ждать Олю и Валентина. Рюкзаки были тяжелыми, хотя мы практически точно уложились примерно в двадцать килограмм на брата, дабы не платить "Сибирским авиалиниям" за лишний вес. Рядом оказалась девушка из Японии, которая изучала здесь русский язык. Ей тоже нужно было лететь в Новосибирск, как и нам, и мы немного поговорили о превратностях ее жизни в России, и о том, как хорошо возвращаться домой, где тебя ждут.
Однако наш дом постепенно обретал релятивистские черты протяженной во времени и пространстве дороги, а не локальную декартовскую площадь на восьмом этаже. Это стало ясно, когда сначала появилась Оленька, а потом - и Валька. Я узрела Вальку вальяжно идущего вдоль зеркальных стен аэропорта, а рядом с ним его рюкзак тащил какой-то невысокий парень.
- Знакомьтесь, это наш технолог Алексей, - оказалось, что Валька и технолог Алексей сегодня отмечали начало отпуска в отечественной традиции и были в подпитии, - Я же говорил, что не надо было покупать вторую бутылку. Валька шутил, и у него было прекрасное настроение. "Ну вот, - подумала я, - придется ему проспать, если не весь рейс, так большую его часть". Лично мы с Олей готовились получать впечатления от ночного полета над землей, на что требовалась ясность сознания, и посему водку не пили.
Как бы там ни было, Солнце выливало оранжевые лучи прямо внутрь накопителя, где пассажиры скучали в ожидании рейса. Оля раздала гомеопатические конфетки против укачивания - нужно было настраиваться на полную катушку, ибо самолет, по сути дела, взлетал на такую высоту, куда ни один турист не заберется никогда в жизни, оставив далеко внизу не только Алтай, но и все гималайские пики вместе взятые. После всех организационных утрясок - синхронными отпусками, билетами, маршрутом, едой, вещами - даже и не верилось, что вот оно началось: путешествие, лето, и другая реальность, в конце концов.
Солнце буйствовало над взлетной полосой, воздушные суда проезжали мимо со скоростями автобуса, выруливая на стартовую линию.
- Это что, мы вот так и поедем до самого Новосибирска? - веселился Валька, глядя вслед ползущему по земле самолету, отбрасывавшего на асфальт резкую тень. Нас пригласили в автобус, и мы тоже покатили по взлетному полю.
Солнечный свет этого июльского вечера наводил меня на вполне определенные мысли. Лето - это солнечное пиршество, светоносный полдень года. Устремляться куда-то вдаль гораздо логичнее тогда, когда все вокруг полно горячей энергии, требующей своего приложения - вот мы и полетели!
Взревели турбины, нас попросили пристегнуть ремни, и мы с Ольгой начали вертеть головами туда сюда, восхищаясь скоростью и ожидая миг, когда машина оторвется от земли. Народ вокруг сидел взрослый и нелюбопытный, а может, большинство летало по два раза в неделю, так что священный момент взлета приелся и лишился для них своей остроты.
Каждый день Солнце совершает маленький бросок вперед по эклиптике - Земля несется по орбите, вынося человечество в новые пространства, изменяющие нас изо дня в день. Когда-то давным-давно существовало племя сабиан, потомков вавилонских жрецов-звездопоклонников, они-то и присвоили каждому дню его собственно божество. В целом эти божества, или, говоря современным языком - ведущие энергии дней, - и составляют годовой цикл Солнца.
С тех далеких времен многое переменилось - накативший Ислам накрыл собой весь Восток, и сабианские символы в своем первоначальном варианте до нас не дошли, посвященные им храмы, естественно, были разрушены. Возможно, это и к лучшему, потому как психологически человечество сильно изменилось, и мы стали нуждаться в других абстрактных фигурах, которые обобщают земной опыт, описывая коллективное сознание.
А к нашему личному опыту прибавился полет навстречу восходу. Пролетая над какими-то городами, мы пили предложенное вино, однако явное полусонное состояние не позволило насладиться предложенным ужином. Есть по сути дела ночью как-то особо не хотелось. Так или иначе, внизу показалась Сибирь и, нырнув под стайку облачков, мы оказались на взлетном поле.
Ожидая рюкзаки среди вращающегося на ленте багажа, я прочитала описание сегодняшнего символа: "Официально одетый пожилой человек, стоящий около трофеев, которые он привез из охотничьей экспедиции". В переводе с символического языка это означает преодоление своих животных тенденций, стремление показать самому себе и обществу на что ты способен или проявление силы воли в искусстве жизни. Рассматривая эту мысленную картинку с пожилым джентльменом, который с видимым удовольствием взирал на заваленного медведя гризли, я была выцеплена одним из толкущихся здесь в багажном отделении водителей, наперебой предлагавших свои услуги.
--
Вам куда надо?
Я стала вспоминать название поселка, откуда должен был начаться маршрут, намеченный Лешкой.
--
Нам нужно в Кызыл Маны.
Шофер явно не знал, где это находится. Я наблюдала со стороны, как Лешка с Валькой договариваются с ним - это тонкий такой социальный процесс - в конце концов, в расчете 10 рублей за километр взялся нас подвезти. Тем более что рядом возник конкурент. Искусство жизни, черт возьми! Ехать нам нужно было около 900 километров в сторону Монголии по великолепному Чуйскому тракту. Но пока - был Новосибирск. Стояло раннее утро, а к вечеру мы должны уже быть в предгорьях.
... После бессонной ночи ужасно хотелось спать, а утро было солнечным и сбоку от шоссе завис кусочек радуги, порожденной утренней дымкой. Это был хороший знак для начала путешествия.
Пересекая город, заметила лозунг: "Да здравствует то, благодаря чему мы несмотря ни на что!" - он был начертан на каком-то бесконечном заборе ровными и отточенными буквами. "Ну, сибиряки видать, не унывают", - подумала я сквозь полудрему - мелькающие пейзажи и гул мотора укачивают очень быстро. Новосибирск плавно перетек в Бердск, потом в Искитим, через какое-то время пролетели Бийск, и тут я основательно отключилась.
Шофер наш был совершенно типичным - в машине играла блатная музыка, впечатываясь в мое подсознание. До сих пор отлично помню образ некоего малолетнего хулигана, ставшего впоследствии бандитом, о котором пелось: "Жиган-Лимон, мальчик симпатичный... Жиган-Лимон, с ума сводил отличниц". Этот Жиган на самом деле в школьные годы предпочитал отличницам некую тетю Любу, и я сквозь полудрему волей-неволей думала - неужели они на самом деле были такими дурами, эти отличницы? Зачем им этот Лимон? Тогда они совсем не отличницы, а так себе, будущие "тети Любы". В общем, хочу сказать, что зловредной музыкой можно довести человека до белого каления, но делать было нечего, приходилось смиряться с судьбой и слушать про Лимона - Кызыл Маны нам был наградой. К тому же, наблюдая за тем, как работают водители на больших расстояниях, я поняла, что у каждого свой способ не заснуть за рулем. У кого блатняк, у кого Гарик, возможно, что, крутя баранку, я врубила бы Гребня, кто его знает.
В следующий раз я уже очнулась среди возвышающихся холмов и скал Чуйского тракта. Спать здесь было совсем уж безбожно, и я, как могла, боролась со сном. Не летайте, люди, по ночам самолетами как отечественных, так и зарубежных авиалиний, если с утра предстоят новые впечатления! Ибо как можно пропустить град, бьющий прямо в лобовое стекло, стену дождя и солнце, тут же высушивающее дорогу?
Кызыл Маны лежал в стороне от тракта, который постепенно из асфальта переодевался в щебенку и уходил куда-то в степь, в Монголию. Поселок примостился у слияния рек, и его новое название было Белтир, ибо Кызыл Маны, как нам объяснили, переводится как "Красный флаг", и для нынешнего временного тоналя это "старорежимное" название было неприемлемо. Солнце уже садилось, когда машина выкатила на главную улицу и остановилась. Дальше начиналось классическое бездорожье, и преодолеть его она уже не могла. Надо было "менять лошадей". Мы выгрузили рюкзаки, Лешка отдал деньги, и тут вновь вступили в свои права социумные игрища - шофер сказал, что на такую сумму мы не договаривались, и что мы должны заплатить и за обратный путь машины в Новосибирск, поскольку ему кроме детей нужно еще кормить и таксистское начальство. Несмотря на то, что дорога не может стоить 18 тысяч, да у нас и не было таких денег, по всему выходило, что мы - свиньи. Я смотрела на наши рюкзачки, сгрудившиеся на земле посреди деревянно-глинобитного поселка, заливаемого закатным солнцем, а из машины, казалось, ухмылялась мерзкая личина Жигана-Лимона. "Ну, и где же вы боги путешественников? Где же ты, искусство жизни?" Около нас возник пьяненький парень-алтаец, который все приговаривал-спрашивал "Какие проблемы? Я вас в обиду не дам", - и так без конца как заезженная пластинка. На улице были еще любопытствующие, а так же уазик с водителем, на котором можно было убраться из поселка поближе к горам. Ночевать здесь совершенно не хотелось.
Наконец, сошлись на том, что накидываем сверху еще две тысячи и баста. Ауди-100 серебристого цвета развернулась и поглотилась степью навсегда. А нам ничего не оставалось делать, как грузиться на местный уазик и срочно ехать к месту возможного ночлега, ибо этот длинный летний день уже заканчивался.
Мы покинули Кызыл Маны, его плохонькие жилые домики и загоны для животных, и поехали вдоль реки Чаган-Узун по направлению к карагемскому перевалу. Шофер нам посоветовал заночевать неподалеку от него. Долина этой реки была великолепна своей вечерней красотой - нам попадались пастбища, на которых шла уборка совсем невысоких трав - растут они здесь плохо, проехали старые могильники, отмеченный концентрически выложенными камнями, попались свободно пасущиеся верблюды, и самые разнообразные цветы, названий которых я не знала.
Шофер сказал, что разводить верблюдов выгодно - один такой стоит до полутора тысяч долларов. Уазик трясло на ухабинах так, как я никогда в жизни не испытывала. По небу громоздились кучевые облака, и они были прекрасны. Наш бодрый белтирский "козлик" взбежал чуть ли не под самый перевал, и вот мы оказались наедине с горами и ночью.
Становилось холодно, с гор дул ветер. Валька в темноте ухитрился набрать сухого можжевельника и развел костер. Мы пили чай в одиночестве под пронзительными звездами Алтая, а на расстоянии суток позади нас был забитый суетой летний Питер и белые ночи.
Первое горное утро было ясным и холодным. Солнце стояло в пятом градусе Льва - "Скалы, возвышающиеся над глубоким ущельем". Это, понятное дело, безличный символ, указующий на тщету человеческих деяний по сравнению с деяниями природных сил. Тем не менее, нам предстояло подняться на перевал, а потом достичь Карагемской поляны.
Пока мы завтракали и собирались, мимо проходила отара, которую пасла девушка из Белтира со своей сестрой. Они были на лошадях, с собаками и плохо говорили по-русски. Одна собака долго лаяла на Лешку, пока он с ней не договорился, и она не ушла восвояси к своим овцам, потом уехала девушка-пастух, а мы, собрав палатку, двинули на перевал. Этот перевал можно сказать детский - колея, которую пробили белтирские "козлы" и другие сельские машины - говорила сама за себя. На вершинке стояло два турика, и долина Чаган-Узун была видна как на ладони. Мы пошли вниз, попутно делая снимки и периодически отдыхая, и к вечеру были уже на Карагемской поляне. К моему удивлению там были люди - как местные, так и пришлые - новосибирцы с дечонками-подростками. Стоянки с заготовленными дровами оказались платными - 100 рублей за сутки с группы. По началу это меня неприятно удивило - уезжаешь от коммерческой цивилизации, где свою цену имеет все - и рождение, и смерть, и здесь, в глуши, попадаешь в такую же историю. Однако потом, рассудив логически, я приучила себя к мысли, что здешний народ беден, и ему ничего не остается, как кормиться с горных туристов, как, допустим, великое множество питерцев кормится с памятников архитектуры и остатков доблестного прошлого. Одним словом, это жизнь.
В общем, мы разбили стояночку и только-только приготовились отдыхать, как откуда-то свалилось четыре мужика. Уже совсем смеркалось, у нас горел костер, и они попросились встать поодаль. Конечно же, мы не сопротивлялись. И каково же было мое изумление, когда выяснилось, что мужики, оказывается, из Оренбурга, то есть мои земляки! В отличие от нас они были матерыми туристами - ходили на Тянь-Шань, Памир, Кавказ. Собственно говоря, на Алтай попали только потому, что в Средней Азии стало не совсем комфортно - перевалы минируются, чтоб не надо было погранцам их охранять, вещи могут отбираться, да и вообще, народ там стал жить хуже, оттого и злее сделался, непредсказуемое в реакциях на "чужеземцев". Мирный туризм иссяк как бы сам собой, словно ручей в засуху.
Так беседуя и жаря в костре кедровые шишки, которые добылись тут же с соседнего дерева, мы просидели у костра допоздна. Завтра предстояло сделать бросок на озеро Камрю.
"Консервативная старомодная леди и девочка-хиппи нравятся друг другу", - прочитала я наутро следующий символ, и посмотрела на небо - кажется, будет неплохая погода, во всяком случае, откровенного дождя не предвиделось. Девочек-хиппи еще можно тут встретить где-нибудь на тропах, но вот с леди была напряженка. Леди здесь не водятся. Мой взгляд переместился на табличку, прибитую к кедру над костром: "Стоянка платная..." И так далее. Ясно, - подумала я, - вот она, относительность социальных ценностей - налицо. Сегодня ты хиппи, а завтра, глядишь, из зеркала на тебя посмотрит старомодная леди, чьи феньки давно уж вышли из моды. Ладно, не будем подчиняться стереотипам романтических шестидесятников и заплатим 100 рублей за жизнь в лесу вопреки здравому туристическому смыслу! Тем более что не пришлось собирать дрова, - вот они лежат под навесом готовенькие, отгонять медведей и волков то не пришлось, и на том, как говорится, спасибо.
С утра к костру подходили мужики из Новосибирска - свою подростковую команду они планировали вести через перевал Абыл-Оюк - к Шавлинским озерам. Оренбуржцам предстояла дневка: банька, отдых и прочие горные радости-отъедалости. У них были растворимые рисовые кашки, которые Лешка жестко отверг в период сборов, карамельки, сухарики, и на фоне наших разносолов - сыра, бастурмы, шпика - их кухня показалась довольно спартанской. Правда, они уже довольно долго здесь бродили по Южно-Чуйскому хребту - недели две - возможно многое уже успели съесть.
А вообще еда в горах, кроме твоего собственного настроения, - один из основных допингов, особенно шоколад. Как известно, именно шоколад повышает количество эндорфинов в головном мозге, когда нежданная депрессия торжествует на физиологической сцене организма человека.
Однако мироздание тем и восхищает, что наряду с предсказуемыми правилами поведения звезд, планет, политиков и погоды, есть исключения из правил. И это - Оленька. Свой третий визит на Алтай она проводит на чистой энергии гор, без отягощающих человеческий дух калорий, а, попросту говоря, не может есть совсем. Варит себе жимолость с сахаром, заваривает кубики, и, клянусь, что-то в этом есть. Возможно, что некоторым организмам требуется повышенный уровень сложности, ибо потом нежданные капризы нашей физической природы преобразуются в откровения духа. Кто его знает?..
Но вот мы пересекли эту обширную приветливую поляну и перед нами - мутноватые и ледяные рукава Карагема. Переходить нужно вброд, который весьма виртуален. Выбираем относительно мелкое место, снимаем ботинки и идем. Это ужасно, говорю сразу - мокрые скользкие камни впиваются в подошвы, ведь эти самые подошвы помимо обычного веса, тащат вес рюкзаков, а вода ноги охлаждает моментально. С берега за нами с интересом наблюдают женщины и ребятишки, как мы перебираемся.
На противоположном берегу тропа полу заросшая или не допротоптанная. Но мы пошли по ней вдоль реки, потом она плавно ответвилась ближе к склону и осыпям. По пути встречались перевернутые камни, и Лешка предположил, что это медведи расковыривают себе червяков.
На одной из стоянок вдоль реки над кустарным шалашом был прикреплен череп горного козла с одним рогом. Другой рог валялся поодаль.
До речки Камрю, которая стекала между морен из озера, дошли уже под вечер, когда стал накрапывать дождь. Морены были разноцветные крупные и округлые. Намокнув, они становились еще более живописными. Через эту бурную и глубокую речку было переброшено два ствола. Вода чуть-чуть перехлестывала через нижний. Без рюкзаков перебраться было бы совсем просто, но тут требовалось особенное равновесие.
Путь вверх к озеру по реке оказался непростым. Дождь усиливался и ботинки, спасенные при утренней переправе, сейчас стремительно намокали. Тропы здесь как таковой не было. Карабкались сначала по моренам, периодически сворачивая в лес. Возможно, что она шла значительно выше, потому как отыскалась уже под самый конец, когда мы, жутко усталые, вывернули на это самое Камрю. Лес сам по себе был буреломным и неудобным для путешествия с рюкзаком за плечами. Отдыхая, мы валились прямо на мокрую траву, оглядывая сыпухи в тумане. У меня сложилось впечатление, что здесь прошел сель и все посносил - деревья и камни.
Палатку, тент ставили уже под дождем, варили ужин и кипятили чай. Тьма к тому времени спустилась окончательно, так что какое оно, это озеро, оставалось только предположить по туманным очертаниям берегов и шороху воды, сурово увлекаемой склоном вниз. Но, боже мой, как это чудесно - чашка горячего чая у костра под тентом! На краю Ойкумены.
Утром Валя оказался на воле первым и произнес:
--
А там все в снегу.
--
Как в снегу? - мне представились лиственницы и кедры, чьи мохнатые лапы провисли под тяжестью снежного покрова.
Однако все оказалось скромнее. К тому времени, как я, наконец, выползла из палатки, снег перестал падать, так что не удалось его увидеть. Зато накрапывал дождь, и вокруг стояла молочно-белая пелена.
На этот день мы запланировали дневку. Конечно же, хотелось солнышка, но пришлось целый день либо бродить по промокшим окрестностям - берегу Камрю, нетронутому людьми лесу или, примостившись у костра, сидеть под тентом. Соседние горы бесшумно то показывались сквозь туман, то растворялись в нем вновь. Сыпухи и скалы действительно были покрыты снегом, а этот туман по сути дела являлся облаком.
"Созвездия ярко сияют в ночном небе", - Солнце пребывало где-то невыразимо далеко в заоблачных сферах сабианского символизма. Этот образ навевал представления о постоянстве мироздания (опять же в сравнении с нашим человеческим вечно изменяющимся миром). Но в данном случае совершенно очевидно было прожить в этом облаке весь день без надежд на перемену погоды.
...Периодически кто-нибудь уходил далеко-далеко по каменистому берегу бродить туда сюда, и наблюдать окрестности. Вершины гор мы так и не увидели.
А наутро явились проблески неба. Диск Солнца явственно просматривался сквозь облака, и было понятно, что грядут перемены. Любым переменам предшествует хаос, что и было отражено в календаре: "Пролетарий, горящий страстью, возбуждает толпу". Если представить, что этим персонажем являлось само утреннее солнышко, то оно явно разгоняло прочь облака и связанную с ними сырость. Мы хотели тепла, чтобы компенсировать вчерашнюю долгую непогоду. Наконец-то показались белые горные вершины, окружающие Камрю, а не только протяжные каменные сыпухи.
Собрав палатку, пошли в обратный путь на Карагемскую поляну тем же маршрутом. Он оказался ничуть не легче, чем путь сюда наверх. По пути нас помочил дождь, но это были мелочи.
На поляне остановились там же, где и в прошлый раз. Пожалуй, самое удобное место - и река рядом, и от местной цивилизации далеко. На другом конце поляны был деревянный дом с "баром" и магазином. Там готовили чебуреки и манты. Продавали пиво, чай, конфеты, сигареты и даже водку. В принципе, все самое необходимое. За столб, врытый неподалеку, на привязи обретались два живых барана. Осознавать, что эти животные обречены было не приятно, но чебуреки, которые здесь готовились, были удивительно вкусными. Рядом юрта, обшитая такими непосредственными символами китайского зодиака. Юрта предназначалась для плановых групп, которые сюда привозились все через тот же карагемский перевал.
Оренбуржцы к тому времени ушли, новосибирцы тоже, зато были поляки, жившие в этой самой юрте. Посередине был очаг, наверху дырка для дыма, вокруг полати, на которых валялись польские вещички. Изнутри тоже были нашиты символы восточного гороскопа. Из всех мне больше всех понравился символ "Звезда". Он был тринадцатый по счету и как бы расширял собой упорядоченный мирок юрты. Вообще, когда в упорядоченном мире есть брешь, это очень здорово, это шанс обрести свободу.
Следующее утро было безоблачным, и мы решили дать себе фору - погреться на солнышке, помыться в баньке, да и просто отдохнуть не спеша.
К нашему костру пришел местный парень. Мы познакомились. Его имя было Эзен, которое Валька переделал в Зигмунда, и так за глаза его и называл. Собственно "Эзен " - это что-то приблизительное от того, что сам Эзен произносил, а мы не умели. Пока для нас протапливалась банька, мы сидели и трепались у костра за жизнь. Он сказал, что летом работает здесь, а зимой помогает родителям гонять отару по степи.
Есть план развивать туристический бизнес в этом месте. Детский летний лагерь или еще что-то в этом роде. Сказал, что медведи действительно тут живут, и на них охотятся, когда те жир нагуляют. Был случай, когда один такой мишка съел у кого-то сахар и разгрыз сгущенку. Есть волки, горные козлы - очень осторожные, их можно увидеть разве что в бинокль. Огромная голова такого козла с мощными витыми рогами висела в баре над стойкой. Естественно, что Валентин наполовину в эти истории не поверил, а может быть и на все сто. Особенно в рассказ про то, как какие-то польские туристы, встретив в горах волка, подумали, что это собака, ну и обращались с ним соответственно. Им даже в голову не пришло, что это волк. Тогда полякам повезло.
Днем мы с Олей загорали нагишом посреди поляны с видом на снежные горы, сидели над Иолдо, которая уносила прочь все мысли и занимались просушкой вещей - на обратном пути Карагем пришлось форсировать прямо в ботинках, поскольку за день хождения по сырым тропам они и так уже намокли, а идти голыми ногами по подводным камням не хотелось совершенно.
Мимо двое поляков, которые тоже остановились на дневку, на руках протащили куда-то девушку. Вернувшийся Эзен пояснил, что она провалилась в трещину на леднике, сильно подвернула ногу. В общем, ее завтра собираются переправлять "на большую землю", а остальные, видимо, продолжат свой маршрут.
Баня в горах - это вообще отдельная песня, я бы даже сказала - баллада. Душа в теле, которое сначала парится, а потом бросается в ледяную воду, радуется точно так же, как, возможно, ангельскому известию, что попадает в рай. Открывать простую деревянную дверь - и видеть напротив горы, бежать по траве к бегущему потоку, чтобы окунуться - это ли не праздник? Я уже не говорю о том, как приятно после недельного таскания рюкзаков вновь сделаться чистым и полным вдохновения. Это все равно, что заново родиться.
Под вечер мы с Лешкой пошли прогуляться к людям. На поляну спускались синие сумерки и прямо над кромками гор загорались ясные созвездия. Поляки в большом котле перед домом что-то усиленно варили - дым стоял коромыслом. Новосибирцы с подростками, которых снегопад и непогода прогнали с перевала Абыл-Оюк, собирались ужинать - для них на кухне готовились пельмени. Хозяева дома вытащили магнитофон и врубили какую-то национальную эстраду. В доме нашлась старая-престарая гитара, ее деки были на живую прибиты фанерками. Мне захотелось что-нибудь исполнить для собравшейся публики, ибо ангел артистического вдохновения слетел на меня откуда-то из запредельных миров. То бишь не ангел, а муза. Но, увы, гитара была безнадежна - настроить ее не было никакой возможности, колки проржавели так, что не сдвигались с места. Муза потолклась, потолклась поблизости, да и улетела, не солоно хлебавши.
Алтайские напевы, переложенные на современные ритмы, бодро раздавались в тишине поляны. Мы купили по большому чебуреку и ели их на недостроенной веранде, наблюдая за движением людей и сгущающейся темнотой. Чебурек напомнил мне желтую половинку Луны, такой он был большой и горячий. Постепенно силуэты гор исчезли, и Млечный Путь проявился во всей своей красе. Ночью взгляд мгновенно выхватывает знакомые звезды из общей хаотичной массы. Я рассказываю о них Лешке, но его ум не запоминает эти старинные красивые названия и имена - Лешка предпочитает, чтобы в его картине мира небо оставалось безымянным и неупорядоченным. А я уже при всем своем желании не смогу жить под неизвестным мне небом. Разве что в Южном полушарии, или в другом воплощении.
Утром мы поднялись от шума мотора - это развозились дрова по стоянкам из соседнего погорелого леса - сушняка тут навалом. Воззрились на погоду - предстояло пробежаться под самый перевал как можно ближе. Она была сносная - облачка, но без дождя.
"Стеклодувы выдувают сверкающие формы", - провозгласил календарь. Это видимо надо было понимать как творческий полет мысли, к чему бы эта мысль ни относилась, хоть к выбору нужной кочки и камушка, на которые должна ступить нога туриста, несущего тяжеленный рюкзак. Если это так, то сегодня мы сделаем очередной свой шаг совместно с Солнцем, пускай даже его и не видно. Даже шаги - ведь их достаточно много нужно сделать, чтоб подойти к перевалу. Так пускай они будут наполнены творчеством в самом широком смысле этого слова, ибо сухие ботинки не хочется мочить ни в чем - ни в болоте, ни в Карагеме, ни в самой заурядной луже.
К нам подошли новосибирские мужики и пожелали удачи на леднике и перевале:
- Мы уже домой, горы нас не пустили. А вы пройдете его, обязательно пройдете! Мы теперь только на следующий год приедем и рванем.
Мы сфотографировались на память у юрты. Грузовик, который покончил с дровами, был нагружен новосибирцами и пострадавшей польской девушкой. Их алтайское лето кончилось, они, покидая поляну, дружелюбно махали нам руками. У столба были привязаны два новых барана, обреченных превратиться в чебуреки, жизнь здесь продолжалась. Мы же пошли вдоль по Карагему наверх, к "транзитному" озерцу, где и собирались заночевать.
Дорога наверх сначала пролегала по заболоченным местам, кустарникам, потом по горелому лесу, нам пришлось переправляться через несколько боковых потоков. Между черных стволов и зарослей иван-чая белели камни, похожие на затаившиеся летающие тарелки. Под вечер стал накрапывать дождь. Когда закончился горелый лес, начались морены. По пути встретилась группа из Запорожья - они шли с Шавлинских озер, перебравшись через перевал, были уставшими и сгоревшими на солнце, но по горному задорными и довольными. Почему-то народ с юга (а к ним относятся не только запорожские ребята, но и поляки) одевается сюда как на пляж - в шорты, топики, не то, что мы - в куртки, плащевые штаны, да еще сверху вместе с рюкзаком накрыты дождевиком с надписью "Хоббит". Правда, Валя так и не проникся идеей дождевика и мужественно промокал, чуть что.
Уже смеркалось, мы собирали скудный моренный хворост по пути для костра на ужин. Остановились в самом конце "транзитного" озера, впереди уже начинался подъём к леднику. Там, над скальными зубцами сейчас вовсю курились грозные тучи, и шел дождь. В темпе поставили палатку, сварили ужин - и вот тогда-то душа и успокоилась. Когда есть крыша над головой, никакие дожди не страшны, сразу пробуждается философское, созерцательное отношение к непогоде.
В сумерках, когда все дела сделаны, хорошо бродить между камней и чувствовать близость гор. Вокруг тишина. На земле начинался август. Но неужели нам завтра идти по дождю? Тогда еще не факт, что возьмем этот коварный Абыл-Оюк (или "А был каюк?", или "Кобыл-на-Юг!"), единичку "Б"...
Удивительно, ночёвка была теплой, а утро - пронзительно ярким и солнечным. Лешка поднял нас пораньше - сегодня потребуется много времени.
"Утренняя роса блестит при восходе солнца", - гласила сегодня надпись в календаре. Это было очевидно - небо, склоны гор, карликовые березы - все сочно сияло и переливалось. Сегодня к тому же был день рождения Валентина. Чудесно и место, и время для подобного события!
Я искупалась в леденющем ручье, мы позавтракали, собрались и пошли наверх. Под самым ледником тропа стала сильно крутой, казалось, что градусов 69-70, в некоторых местах приходилось ползти по этой сыпухе на карачках в прямом смысле этого слова, хотя Лешка уверял, что уклон не может превышать 45-ти.
На небе стали появляться облака, когда мы достигли ледника. Сначала шли массивные камни-морены с острыми краями, а потом и сам ледник. Лешка пошел вперед по едва заметной тропе, оставленной новосибирцами, и в какой-то момент она исчезла. Свежего снега было по щиколотку. Видимо он выпал тогда, когда мы сидели в облаках на Камрю. К сожалению, ботинки в таких условиях начинают очень быстро отсыревать. Впереди виднелась седловина перевала с микроскопическими фигурками людей на нем. Отсюда с ледника подъем к нему казался вообще вертикальным.
Солнце то выглядывало, то пряталось за облачка, однако снег все равно слепил глаза. Олина нога по самое бедро провалилась в трещину, которую мы трое благополучно миновали, наступая на то же самое место. Но эта трещина еще была ничего - потом попался поистине гигантский ледяной грот. Ход трещин на ледниках вообще непредсказуем и во многом, как мне показалось, благополучный путь по такому месту - вопрос удачи. Видимо она нам сопутствовала. И вот, наконец, - стеночка перед седловиной, покрытая острой сыпухой вперемежку со снегом и льдом. С нее уже успели спуститься двое человек, а третий стоял еще где-то на середине. Рядом болталась веревка. Мы полезли вверх, периодически соскальзывая вниз. Камни сыпухи по краям острые, они как бы отслаивались от горы. Нам прокричали:
--
Здравствуйте!
--
Здравствуйте! - ответили мы, - Вы откуда?
--
Из Новосибирска, - ответили с ледника, - а вот он из Вильнюса.
Того, кто был из Вильнюса, за дальностью разглядеть было трудно. Мы полезли дальше. Острые камни этой сыпухи мне определенно не нравились.
--
А веревки-то у вас есть? - крикнули мужики.
--
Нет!
--
А кошки?
--
Нет у нас кошек!
--
Ну, ребята, тогда удачи, она вам понадобится!..
Тот человек, который стоял посреди этого склона по колено в снегу, и, как я увидела, взобравшись повыше, оказывается, пил чай, махнул рукой:
--
Вот веревка висит, держитесь за нее.
Веревка была холодной и резала ладонь, тем не менее, она здорово помогла на этих последних метрах семидесяти до седловины.
--
Скинете ее потом, когда подниметесь, за что-то зацепилась, - сказал мужик. Он был по сравнению с нами довольно таки взрослый - седой, на огромные ботинки нацеплены зубастые кошки, на поясе висели карабины, а рядом воткнут альпинистский топорик. Тех двоих, что были внизу на леднике и уже расположились отдыхать на пенках в ожидании своего товарища, вообще было не разглядеть - так, две точки.
Забрались мы на седловинку и почувствовали себя победителями. Высота три двести, вокруг - лишь холодные скалы, вершины, покрытые ледниками, солнце и небо. Тот восторг, который охватывает человека, преодолевшего физические трудности и попавшего на вершину ни с чем нельзя сравнить. Миллионы людей, живущих где-то там далеко-далеко, и занятые обычными жизненными проблемами, кажутся несуществующими. Эти самые проблемы теряют свою значимость настолько, что не стоит тратить на них драгоценное время жизни. И само это ощущение жизни зависящей от прихоти стихий, становится ярче и полнее. Она уже представляется даром, который нужно использовать с максимальной полнотой. И бесконечно жаль тратить ее на эту суету сует... И вот ты стоишь здесь, среди неба и ветров, полностью открытый этому великолепию, усталый и счастливый. Я вытащила белый буддийский шарфик "кхата" с начертанными символами благополучия и чистоты пространства ума, и привязала к остатку лыжной палки, невесть как здесь оказавшейся. Палку прикрепила к расщелине. Ветер подхватил кусочек материи и распластал его по скале: "На благо всех чувствующих существ"
Природа вершин, как житейских, так и горных такова, что на них можно взобраться, однако жить там простому человеку из плоти и крови непросто. Обратный спуск вниз был ничуть не проще подъема. Мы сели на снег и начали скатываться вниз. На самом деле он очень большое подспорье, потому как сыпуха здесь такая острая, что врагу не пожелаешь, снег же ее прикрывает и амортизирует. На спуск потребовалось ничуть не меньше усилий, чем на подъем.
Внизу на леднике шли уже прямо по лужам, ботинки можно было не спасать - они промокли насквозь и даже дальше, то же самое было со штанами. Погода под вечер стала ощутимо портиться, со стороны Шавлинских озер висели облака и накрапывали дождем. В конце концов, мы достигли двух моренных озер, покинув зону ледника. Дальше идти было бессмысленно по причине усталости, и палатку мы раскинули здесь.
Хотелось горячего чая, но дров - хоть шаром покати. Валька еле нашел черную смолистую дубину, и вот на ней, газетах, и честном слове мы что-то там вскипятили. Вытащили водку, заранее купленную на поляне и сели отмечать день рождения. Поскольку я обожаю существовать совместно с природными духами и стихиями, всячески привлекая их участие в свою жизнь, то не преминула воззвать к ним:
--
Так пусть же эти горы поздравят Вальку с днем рождения и пожелают ему удачи и успехов!
К моему удивлению спустя какое-то время с соседнего скального склона с треском и грохотом обвалились камни и глыбины. Они не просто обвалились, а устроили из этого хорошо наблюдаемое шоу, и добились нужных эмоций. Мы пили водку с сухариками и салом за здоровье Вальки, из-за туч выглянуло солнышко, и накрапывающий дождик был не страшен. Утренняя "сабианская" роса превратилась в вечернюю. Раскрылась красота этих мест. Потом с другой стороны что-то полетело и загрохотало, и так время от времени продолжалось всю ночь, из-за чего я спала беспокойным сном.
Утром, проходя мимо высоченного турика, сложенного из плоских камней и увенчанного старой оранжевой альпинисткой каской, мы оставили лишний рис - мало ли кому понадобится. Кроме того, этот турик навевал ощущение памятника оставшимся навеки в этих местах альпинистам, а природные стихии и лишенные тел духи, как известно, любят жесты внимания.
Камни, намокшие после вчерашнего дождя, наши ботинки и палатка опять подсушены солнцем. Позавтракать мы решили попозже, как добежим до ближайших дров в более "жилые" места. Собрались и начали спуск вниз по натоптанной тропе. Навстречу попадались большие команды разношерстных туристов, неукротимо двигающихся наверх. Некоторые были в касках и обвешаны снаряжением по полной программе. Мне, как и Лешке, показалось, что штурмовать Абыл-Оюк со стороны Карагема значительно проще, чем с этой. Здесь достаточно длительный изматывающий крутой подъем, и уж лучше идти долго по леднику, чем все время вверх по моренам, а потом опять же по леднику.
"Дети играют в тени огромного дуба", - сабиане дали о себе знать, когда я делала очередной привал, заодно фотографируя местность. Эти слова напомнили мне о мифическом Одине, который приковал себя к Мировому Дереву, чтобы обрести мудрость. Потом это откровение стало традицией, а уж под ее сенью вовсю зарезвились ищущие истину люди. Бродя по этим натоптанным тропам, тоже в какой-то степени чувствуешь себя причастным к некоей отечественной, а может и не только, туристической традиции.
В наше технократическое и рациональное время уже мало кто регулярно смотрит на небо, разговаривает с деревьями и водой, в общем, совсем не общается с душами стихий. А они продолжают свою жизнь в этом же мире, и слепота людей отнюдь не помеха для их непонятого нами бытия. Возможно, что наши походы - это жест, подсознательное стремление поддерживать утраченную с природой связь.
Остановились мы не под огромным дубом, а под старым развесистым кедром с шишками на середине берега Верхне-Шавлинского озера, потому как в его начале стояла целая толпа народа, и училась на веревках переправляться через проток. Здесь лежали старые замшелые морены, под которыми жили мыши-пищухи. Нас опять настиг дождик, и мы быстренько разбили палаточку.
Кедр был одинок и в его ветках пел ветер. Весь день можно было наблюдать панораму гор - как облака то закрывали, то открывали вершины, как цепочкой спешила группа с перевала Орбита, спасаясь от непогоды. Горы представлялись то суровыми, то ослепительно ясными, а вечером в небе возник тонкий ломтик молодого месяца.
Ночью раздался уж совсем нахальный грохот обвала с той стороны, откуда мы пришли.
На следующий день мы, не спеша, перебрались на Нижне-Шавлинское озеро. По пути попался старый кедрач - там жили белки и на глазах лузгали шишки. Помимо белок попадались люди. Тропа была широкая и перетоптанная. На этом озере "жилым" оказался лишь один берег - противоположный был крутым и с сыпухами. Возможно, там был какой-нибудь проход, но узкий и не удобный. Мы пошли обычным всеобщим путем. Пересекли какой-то арт-город, сложенный из камней с деревянными идолами, выпиленными из усохших деревьев, так и оставшихся корнями в земле. Стоянок здесь оказалось великое множество, как и народа. Место было известное. Не успели мы примкнуть к одному костровищу, как рядышком поселился целый разновозрастный отряд, потому как сгустились облака, полил дождь, и им некуда было деваться. Вечером они нас позвали в гости к себе на костер, полностью оправдывая солнечную символику: "Вечеринка взрослых людей на лужайке, освещенной разноцветными фонариками", - как говорится, фонариков не было, но социализированный ум теряет свою невинность, тем более, при встрече с себе подобными умами...
Состояние уединенности, простота и естественность нарушаются, когда вовлекаешься во внешнюю поверхностную игру. Эта компания была из Барнаула. С ними - дети, подростки, а сами они были уже не молоды. Вообще примерный возраст и родину туристов сейчас можно во многих случаях определять по экипировке даже издалека. Брезентовые и само сшитые палатки могли сказать как о долгой походной жизни, так и то, что люди пришли из глубинки. Современное снаряжение характерно для жителей более крупных городов, где возникли фирмы по производству туристических вещей и предметов обихода в самом широком смысле этого слова. Кроме того, много импорта. Всегда можно хорошо оборудоваться.
Когда сгустились сумерки, дождь полили как из ведра, мы сидели под тентом у своих соседей и собратьев по тропе, раздувая дымный костер из отсыревших дров. Гитары не было, но женщины пели старые походные песни просто так, a cappella. Я вдохновилась, и вспомнила визборовские "Фанские Горы". Нас приветливо угощали настойкой черемухи, золотого корня, кстати, этот золотой корень - этакий алтайский бренд, я так и не увидела. Впрочем, искать специально было не интересно. Я притащила пачку мюслей - оказывается, таких в Барнауле нет.
Когда я слушала эти старые бардовские песни, многие из которых мне совсем были не известны, рождалось грустное, пронзительное ощущение того, что сейчас они звучат как бы из прошлого, воскресая минувшее время с его особенностями. Воскресая чувства, мироощущение, проще сказать - тот тональ времени, которого уже, по сути дела, нет. Это похоже на красивые, опавшие листья, играющие всеми красками, но в них нет жизни и свежести. Время имеет свой аромат, и он испаряется, как только иссякает его срок. Мне было грустно, ибо я понимала, что барнаульцев песни возвращают в их молодость, радость и энтузиазм начала жизни, в ощущение того, что все еще впереди и должно случится... Человек не должен принадлежать своему времени, ибо это ограничивает возможности и свежесть бытия.
Наутро мы решили отбежать в начало озера. Лес был потоптан ужасно - слишком много людей его посещает. Нашли свободную стояночку с видом на три снежные вершинки: "Сказка", "Мечта" и "Красавица". На живом кедре каким-то художничком было вырезано лицо и раскрашено темперой. Меня эта рожа разозлила - просто не выношу, когда уродуют деревья. Боже мой, до чего они беззащитны! Каждый может драть кору, обрекая на постепенную смерть. Вот было бы здорово, если б деревья умели жахать ветками как дубинами по тем, кто не понимает, как и когда можно рвать ветки на свои нужды, а когда нельзя. Спят, спят энты и бездействуют, а жаль! Человек все еще думает, что он венец природы, конечная цель усилий Земли, а это далеко не так.
В этот день озеро показало себя в самых разнообразных состояниях - и при солнце, и при дожде. Мы сидели у костра, прямо отсюда можно было видеть воду и вершины гор, их отражения. Тропа шла совсем рядом, по ней туда сюда периодически кто-то проходил: то вереницы людей с мокрыми рюкзаками, ботинками, то скакали маленькие бурундучки. К рюкзаку одной девчонки были привязаны воздушные шарики - у нее сегодня день рождения.
"Старый морской капитан отдыхает в маленьком домике у моря", - и мы тоже отдыхали, состояние было совсем созерцательным. Этот поход скоро тоже станет воспоминанием.
"Сказка", "Мечта" и "Красавица" то заволакивались облачками, то возвышались среди синевы. Глядя на них, я про себя думала, что вот, это то ли сказочные мечты некоей неизвестной красавицы, то ли красивая сказка мечты, то ли сказочная красота мечтаний. В конце концов, на ум пришли совершенно иные эпитеты: "Шкалик", "Стопарик", и "Хабарик".
С утра зарядил дождь. Оказалось, что невинные бурундучки ухитрились прогрызть пакеты с продуктами, пробуя на вкус все, что там лежит. Я так и не поняла, что им понравилось больше всего, может быть мюсли. Помню, что когда на Верхне-Шавлинском я оставила у норки мыши-пищухи грецкие орехи, они исчезли - видимо пошли хорошо.
Мы облачились в свои "хоббиты", двинули вниз. Тропа размокала на глазах и стала напоминать военную разбитую дорогу, по которой волокут артиллерию. Здесь, в самом начале озера, откуда Шавла скатывается непосредственно вниз, стоял алтайский дом-бар с продуктами, банька (уже дороже в два раза, чем на Карагеме), и паслись намокшие лошади. Тропу разбили на самом деле не сколько люди, сколько именно они.
"Человеческая душа поет и ищет проявления", - гласил солнечный символ. Идя под дождем размышлять об этом можно было сколько угодно. Нам повезло, что идти нужно было вниз, а вот каково тем, кто шел наверх! Помимо чавкающей земли под ногами по бокам хлестали мокрые ветки. Дождевик в таких условиях незаменимая вещь, ибо тело должно быть в тепле, а ноги в сухости, и тогда худшие качества натуры могут не проявиться, а дремать себе где-нибудь в самых темных уголках души. Это точно.
По пути попалась команда из Нижнего Тагила, москвичи, и кто-то еще.
Дошли до слияния Шавлы и Шабарги, а оттуда поплелись уже наверх, ибо устали, все по такой же раскисшей тропе. Солнце выглядывало, но как-то невразумительно, под вечер исчезнув вовсе. Ботинки промокли и хлюпали, так что собственная душа, живущая в таком неустроенном теле, могла на полных основаниях демонстрировать тебе все, о чем ты даже и не догадывался.
Наконец под вечер мы добрались до верховий Шабарги, собственно к тому месту, где она образуется слиянием двух потоков, не имеющих на карте собственных имен. Один из этих потоков был зеленоватого цвета и стекал со стороны плато Ештыколь, а другой был бирюзовым, такого оттенка, который встречается лишь у горной воды. Здесь тоже любили стоять большими толпами, и место было раскурочено донельзя: повсеместно валялся мусор, и молодые кедры были варварски спилены даже непонятно для каких целей - сырое дерево не горит, впрочем, я заметила, что ветки использовались для подстилки под палатки. Это обстоятельство привело мою душу просто в ярость. Спиливать мощные молодые деревья только лишь для того, чтобы переспать ночь, да еще при наличии современных пенок, это было не просто свинство, это было дремучее варварство! И я призвала местных духов-охранителей устроить "веселенький" отдых для тех, кто это сделал. По некоторым признаком стало понятно, что я была услышана.
Чуть позже на эту гоблинскую стоянку пришли еще ребятишки - двое парней, а с ними несколько девчонок. Это были москвичи. Мы как-то ухитрились разжечь костер под тентом, а у них все не получалось. У нас одолжили горящее полено. Маршрут москвичей оказался обширнее не в пример нашему - они собирались из этих мест добираться до Белухи, а это очень далеко.
В воздухе висела сырость и холод. Валька допил Олин медицинский спирт и чуть повеселел. Ночевать здесь было как-то не приятно.
Утром по палатке стучал дождик, но потом разъяснилось, и природа засверкала свежестью. Мы с Ольгой окунались в Шабаргу. Стало теплее. Покинув это изможденное людьми место, стали подниматься на плато Ештыколь.
Это высокогорное плато поразило меня своими пространствами. Над его карликовыми березками и болотцами кружил орел, громоздились облака, оно было открыто солнцу и ветрам. Тропа в одном месте превратилась в двухколейку - значит сюда доезжает либо ленивое начальство, либо малые дети. Нам встретились мощные сибиряки в защитной форме, тащившие в рюкзаках снаряжение для сплава. Им предстояло, в конце концов, выплыть в Катунь. По сравнению с ними мы были просто какие-то денди - рюкзачки заметно полегчали, ибо много что съелось, и все мы такие из себя были бодренькие и приветливые.
Когда большую часть времени проводишь наедине с деревьями, камнем, реками и небом, каждый встреченный человек воспринимается несравненно полнее и глубже, совершенно не так, как если бы эта встреча происходила где-нибудь на Невском. Люди, собираясь в толпу, каким-то странным образом обезличивают друг друга, общение становится поверхностным. Пропадает красота. Здесь же у тебя была энергия и время для того, чтобы уделить встречному внимание полностью, и пускай вы перекидывались обычными фразами приветствия и пожеланий удачи, было в этом что-то невыразимое, что-то от той вечности, откуда все приходит, и куда все исчезает, и вы были ее частью, и из этого возникало человеческое тепло.
"Веселое карнавальное шествие людей по улицам", - вот что было сказано в календаре по поводу сегодняшнего архитипического символа, простирающегося над планетой.
Ниже перевала по дороге около старого кедра разбили палатку. Рядом, в двух шагах от неё, тёк ручей, успокаивающе журча ночью. Позади на склон взбегали полу засохшие кедры, так что дров было много. А ниже росли молодые. Их фиолетовые шишки можно было рвать прямо с земли. Отсюда виднелось ожерелье синих гор и снежные шапки. Где-то за нашим склоном должна была быть Луна, но мне так и не удалось ее отыскать - летом она проплывает низко над горизонтом. Мы сидели у огня допоздна - грелись, Валя сушил джинсы. Хороших дров вокруг было много, и мы их жгли не жалея. Это был последний наш вечер непосредственно в горах, завтра предстояло выйти "к людям" на Чуйский тракт.
Выбравшись из палатки глубокой ночью, я обнаружила, что надежды на хорошую погоду не оправдаются, ибо звезды начали исчезать - с востока надвигалась туча. И утром, действительно, полил дождь. Все наши замечательные дрова промокли, и я уже, было, решила, что чая к завтраку не будет, но Валя - вот что значит "лев" - человек огня, - исхитрился разжечь костер, и мы приготовили еду. Правда, сказать, голодный Валька - страшное дело!
Небо было серым, как и окружающий мир. И куда подевалось пиршество красок вчерашнего заката?! Но, так или иначе, а идти вниз было нужно, мы и пошли, облачившись в плащи.
Вот на этой тропе стало попадаться еще больше народа, но мы в своих "хоббитах" были уникальны, вызывая возгласы одобрения, потому как действительно напоминали какие-то бесформенные нечеловеческие существа. Солнце периодически показывалось из-за туч, но дождь лил как из ведра. Похоже, народ вдоль этой тропы не просто шел, а обитал на ней.
Наконец, перед самым Чибитом погода устаканилась. Переходя через Чую по дощатому мосту, мы как бы пересекали невидимую линию, которая отделяет пространство "диких" гор от жилищ человека. Потом оказалось, что мост платный - тридцать рублей с человеко-рюкзака. Лешка шел последним, и заплатил за всех нас. Я поначалу возмутилась такой обдираловке - ну что это за жизнь - как шаг шагнешь, так плати! Но потом смирилась - пусть наши рублевый ручей вольется в развивающуюся экономику Алтайского Края. Не все же им рога несчастных маралов пилить по живому, чтоб отчислять налоги в федеральный бюджет!
В Чибит спешили не только мы, но и еще несколько человек. Я заметила, что для всех алтайских поселков, мимо которых мы ехали, было характерно бережное отношение к памятникам войны. Все они были аккуратно покрашены и содержались с должным почтением. В Чибите я насчитала около ста фамилий жителей, не вернувшихся с фронта.
Поймав автобус, мы доехали до ближайшей гостиницы у тракта. Ярко светило солнце, небо совершенно очистилось - как будто бы и не было туч. Естественно, что символ не мог гласить ничего другого, как: "Освобожденные бурей поля и сады греются под солнцем". Наш поход заканчивался. Но в любом окончании есть глубоко скрытая радость наступающего нового периода.
Мы бросили рюкзаки на веранде, рядом с ослепительно белой стеной, на которой сидели огромные мотыли, и, по всей видимости, грели лапки. Мотыли были похожи на роскошных придворных. А может быть, вокруг находилось столько света, что они дезориентировались, и не знали в какую сторону лететь. Поэтому сидели и ждали ночь с каким-нибудь одним единственным, скудным фонарем, чтобы к нему и устремиться. Все может быть. Возможно, так и человек - живет, окруженный сиянием божественной истины, а не видит ее из-за очевидности, и придумывает себе всяческие мелкие цели, чтобы как-то оправдать и разнообразить жизнь. А свет так и остается не узнанным...
Гостиница трансформировалась в гражданский объект из бывшей военной автобазы прямо на Чуйском тракте. Здесь помимо туристов, рафтингистов, шоферов-дальнобойщиков останавливались и "местные" - барнаульцы, новосибирцы, приехавшие просто на выходные. При ней была баня, которую мы, несомненно, посетили, опередив какую-то московскую группу из нетерпеливых и важных мужиков, которые подоспели позже нас, и из-за этого сильно нервничали. Я с удовольствием парила себя, Олю, Лешку огромным свежим веником из березы. Валька париться не любил. Сама банька сложена из лиственницы, что довольно необычно, ведь у нас в основном для этих целей используют сосну.
В этот вечер в гостинице почему-то скопилось много народа, и все хотели есть пельмени (единственное блюдо в меню), мыться в бане и спать. А потом как можно скорее отсюда свалить. Пельмени варились на удивление долго - я даже не знаю, по какой причине - и голодный народ в ожидании тусовался в баре под барельефом Владимира Ильича, и, чтоб убить время, читал нашу питерскую газету из растопки "На дне".
Хозяйка поселила нас в одноместном номере. Мы с Олей завалились на единственный диван, а Лешка с Валькой в спальниках на коврике. Из коридора раздавались звуки человеческой цивилизации. Но что это такое, эта цивилизация? - Так, просто звуки...
Вообще наш дальнейший путь лежал в новосибирский аэропорт. Вчера ребята договорились с водителем мерседеса-микроавтобуса таким образом, что он с утра подвезет нас в Барнаул. В Барнауле можно сесть как на частную тешку, так на простой рейсовый автобус. И вот мы проснулись, что-то там позавтракали, и стали ждать. Я бродила туда сюда по территории автобазы. Под самой горке в лесочке тек ручей. По сравнению с горными реками он казался совсем теплым. Рядышком оборудованное место для цивилизованного пикника.
Уже все постояльцы успели исчезнуть, когда, наконец, Павел приехал. Он был классическим профессионалом в своем деле - уверенным, доброжелательным человеком. Нам предстояло часов одиннадцать пути по Чуйскому тракту в обратную сторону. В этот раз в машине пел Гарик, и атмосфера была приятной:
--
А за окошком месяц май, месяц май, месяц ма -а-а-ай...
По пути мы остановились поесть в каком-то придорожном кафе, и там все было очень вкусно и дешево по сравнению с Питером - Валя изумлялся.
За время этой поездки я влюбилась в Чуйский тракт окончательно. Эти его реки, скальные выступы, Чуя и зеленая Катунь - все было удивительно мощным и прекрасным. Здорово лететь на хорошей машине по хорошей дороге - за трактом ухаживают, потому как он "трасса федерального значения", как выразился Павел.
В Горно-Алтайске стояла жара. Мы успели от нее отвыкнуть. Иномарки в основном были с Дальнего Востока, иногда довольно необычной формы и с правым рулем. Пока мы ехали вдоль мутной в этих местах Катуни, забитой туристами-рафтингистами, навстречу попалось больше дюжины свадебных кортежей. Машины с новобрачными были разукрашены так, как в Индии алтари каких-нибудь богов. Кажется, что в больших городах подобного зрелища уже не встретишь. Я подумала - а почему бы столь же роскошно не отмечать разводы? Праздников стало бы больше.
Проехали родину Шукшина - Сростки. При деревне был большой рыночек с медами, молоком, пирожками и прочей снедью. Павел останавливался, чтоб покормить и нас, и себя. Наконец под вечер мы приехали в Барнаул и расстались. Павел вручил свою визитку, на которой был изображен его замечательный мерседес:
--
Приезжайте еще, довезу вас куда надо! - видимо мы ему понравились.
Устроились на ночлег в одноименной гостинице прямо рядом с вокзалом. Наличие рядом в пространстве телевизора, телефона, горячей воды говорило о том, что мы уже практически дома.
Как приятно было спать на настоящей мягкой постели, в белых простынях! Я наслаждалась ею всем своим отвыкшим от комфорта телом. Мне даже не помешали несколько форсированные звуки бурной любви, доносившиеся из-за стены номера, я заснула прямо под них, как под музыку Карунеша. Там за стенкой даже не подозревали, что существует куда более изысканное удовольствие в жизни.
Утром отправились в Новосибирск на тешке - частник нам даже не дал возможности дойти до автобусных касс - плавненько так завернул к стоянке, завидя наши рюкзаки:
--
Вам сюда.
Вообще их там стояла целая шеренга - матерых мужиков-извозчиков. А ими командовал седой "менеджер" "армянского разлива", как спел бы Гарик.
Барнаул видели как-то мельком. Проехали тот самый гастроном "Под шпилем", о котором поется в какой-то старой незамысловатой песенке, выскочили за город и понеслись по прямому сибирскому пути, мимо желтых полей и августовских берез, мимо бесчисленных орлов, медленно парящих над долгой равниной. Я подумала, что если и есть оправдание российскому гербу - то это сибирские орлы. Они были полновластными хозяевами этой обширной земли, их полет рождал уверенность, что вот пока они так простирают крылья над трассами "федерального значения", проселочными дорогами, простыми тропками, можно быть спокойным за эту землю и ее обитателей.
Мы с Олей сидели рядом с водителем. Здесь, впереди - самый лучший обзор и место для созерцания пути.
...Сухой песок пустынь, голос Бога, обращенный к тебе рисунками созвездий, Лучезарный Ра с чашей твоей жизни в руке, и учитель астрологии, объясняющий значения символов... Это был мой сон, такой далекий, что казался какой-то нереальной дымкой на поверхности сознания. А вот эта нынешняя моя жизнь? В какую даль исчезают люди, места, события? Что делать со всем этим, так стремительно уносящимся прочь? И что останется от них - так щедро льющихся впечатлений?..
Полет к Петербургу мы осуществили более осознанно, чем в Новосибирск. Отчасти потому, что выспались и отдохнули, во-вторых, было светло - летели навстречу Солнцу, и земля внизу с ее реками, лесами, постройками была видна превосходно. Лично я с удовольствием выпила предложенного вина и съела не только свой ужин, но и половину Ольгиного. Где-то на середине полета попали "в турбулентность". Иллюминаторы заволокло, а алюминиевые крылышки нашего "Ту", которые были мне отлично видны, трясло так, что я на полном серьезе подумала, а не отвалятся ли они? - вот он и конец бы пришел, так неожиданно и спонтанно. По салону, шатаясь от качки, прошла профессионально улыбающаяся стюардесса. Ребятишки-подростки рядышком веселились вовсю. Им было не страшно, а интересно.
Конечно, турбулентность самолет преодолел, ведь ему не впервой, и мы изящно приземлились в такой же солнечный вечер, в какой и улетали отсюда. Но там, на высоте, в абсолютной власти Урана - этого древнего властителя открытого пространства, озарений и далекого будущего, я полностью отдала себя его увлекающей силе, закрыв глаза и рассредоточив внимание по всему самолету. Самое сложное - это опустошить разум.
Тут вклинились и сабиане. Я припомнила солнечный сегодняшний "шаг" - "Лодка, приспособленная под кафе, полна гуляк". Самолет - воздушный корабль, вот уж точно - не успели мы погрузиться, а кормить нас принялись сразу же. И правильно, лучше пускай сознание людей будет занято едой, чем всякими дурными мыслями, навеянными программами новостей с хроникой катастроф, и мешающее нормальной работе приборов. Не хватало, правда, живой музыки. Я бы не отказалась от цыганских напевов - гитары и скрипки. Ну что ж, было хорошо и так.
Алтай остался далеко позади, и из аэропорта мы рассыпались в разные стороны Питера. Прощайте кедры, бурундучки, невидимые медведи, сыпухи и мыши-пищухи! Возможно, мы увидимся вновь когда-нибудь, кто знает.