Сутугин Анатолий Николаевич: другие произведения.

Впечатления: Котуй - Загадочный И Манящий

[Современная][Классика][Фантастика][Остросюжетная][Самиздат][Музыка][Заграница]|Туризм|[ArtOfWar]
Активный туризм: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 33, последний от 04/12/2021.
  • © Copyright Сутугин Анатолий Николаевич (sutanik@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 787k. Статистика.
  • Впечатления. Водный:Сибирь средняя , Плот
  • Дата похода 01/01/2000
  • Маршрут: Красноярск - Тура - оз.Дюбкун - р.Котуй - Тура - Красноярск - Москва
    • Оценка: 4.26*8  Ваша оценка:

    А.Н.СУТУГИН

      

    КОТУЙ - ЗАГАДОЧНЫЙ И МАНЯЩИЙ.

    Таежная повесть-хроника

      
      
       ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ.
      
       Чем дольше я живу на свете, чем больше вижу и оцениваю пройденный путь, тем больше восхищаюсь тайгой, её необозримыми просторами, не забываемыми запахами деревьев и трав, вольной удалью хрустально чистых рек, и тем больше мне хочется поделиться с другими своими впечатлениями и даже написать об этом книгу.
       Воспоминания о прой­денных маршрутах, старая протёртая почти до дыр походная куртка, вся про­пахшая дымом костров, висящая в прохожей, странички дневников, простень­кие, но очень дорогие сердцу, фотографии и неумелые любительские кино­фильмы, как будто шептали.- Возьмись за ручку, отбрось суетность ежеднев­ных забот и пиши, пиши... Пиши о своих верных друзьях, о местах, в кото­рых вы были счастливы здоровой усталостью хорошо потрудившегося челове­ка, о том необъяснимом влечении, которое возникает всякий раз в период летних отпусков.
       В конце концов, я всё-таки уселся за письменный стол, разложил перед собой бумагу и крепко задумался. О чём же всё-таки писать? Обо всём том, что было с нами в разные годы и на разных маршрутах, или об одном конкретном путешествии? О реальных людях и встречах, или о вымышленных персонажах?
       Решение пришло как-то само собой: нужно писать об одном походе во всех его подробностях и сложностях. А чтобы не вызывать излишне острых эмоций у знакомых при чтении отдельных эпизодов буду­щих записок, я решил называть моих милых и добрых друзей вымышленными прозвищами, которые, как мне кажется, должны им весьма подойти и, ни в коей мере, не ущемить самолюбия.
       Эти невинные маски позволят мне более свободно обращаться с событиями, имевшими место в жизни, и не опасать­ся при этом услышать в свой адрес что-нибудь вроде: Ну, ты и даёшь! Не было этого, не было! Мы такого даже помыслить не могли, а не то, что высказывать...
       В этих случаях всегда можно будет ответить.- При чём здесь ты - друг мой? Это всё не о тебе. А если в чём-то все-таки, похоже, и на тебя, тогда прости, я здесь вовсе не причем!
       Облик нашей жизни складывается из тысячи мелочей, на которые живущие сегодняшним днём не обращают внимания, не замечают их до тех пор, пока вдруг та или иная мелочь из этой привычной для них жизни не выпадет.
       Воспоминания наплывали неудержимо. Они были настолько яркими и ошеломляюще сильными, что я мгновенно попал под их влияние и не мог остановить поток мыслей и ощущений. Явственно, очень явственно я ощущал звуки, голоса, видел лица товарищей, иногда даже ощущал давно забытые запахи.
       Ниточка мысли побежала разматываться, подхватывая, нанизывая, словно рассыпавшиеся бусинки, прошедшие дни и события. По-разному складываются наши судьбы, непохожи наши дороги, но все они лежат на одной земле и освещены одним солнцем. И всё же для каждого из нас есть свой край, уголок, клочок земли, где цветы кажутся душистее, а солнце ярче, чем где-нибудь ещё.
       Время способно опьянять, как вино. Оно может иметь запах, вкус, формы. Прошлое живёт в настоящем, как бы пронизывая его, обволакивая и окружая, как аромат спелых далеко спрятанных яблок, который остро чувствуется в старом осеннем доме. Прошлое не просто наполняет нас, оно даёт смысл и содержание теперешней нашей жизни. Не будущее, а именно прошлое, потому что только из него и выходит будущее.
       Выбирая свои маршруты, мы изучали и готовились к сложностям, которые ожидают нас впереди, но иногда не задумывались о том, какие радости и откровения от общения с окружающим мы будем переживать. Но всегда оказывалось так, что каждый шаг, каждый поворот дороги и реки приводили нас к местам ещё более красивым и интересным, чем прежние. Временами казалось, что с каждым последующим шагом мы проникали во всё большую древность, лежащую под покровом современности.
       С момента осознавания самого себя человек начинает мечтать, и мечты его всегда связаны с будущим. Весь его жизненный цикл в это время состоит из настоящего (сегодня), завтра и будущего. Постепенно, с годами он сужается до сегодня и завтра, а после шестидесяти он состоит уже только из сегодня и вчера. Будущее сменяется на прошлое. Человек уже не мечтает о том, что может случиться с ним в будущем, а о том, что могло бы с ним быть в прошлом.
       И чем дольше мы живем, тем больше становимся лишь жалкими тенями своих воспоминаний.
       Удивительно бывает, берешь зеркало, смотришь в него на себя, откладываешь в сторону и сразу же забываешь свое лицо.
       Проходили дни, росла стопка исписанных листков, и постепенно в муках рождалось, что-то похожее на таёжную повесть-хронику.
       Спасибо вам истёртые, неразборчивые странички походных дневников, написанные в густом дыму походного костра и под трепещущими от ветра брезентовыми стенками палатки. Это вы помогли не забыть и не потерять в закоулках памяти отдельных деталей минувших событий. Благодаря вам мне осталось только привести в порядок написанное, да дополнить отдель­ные эпизоды размышлениями и художественными деталями. Неумелая моя ру­ка постаралась в меру сил и возможностей придать этим запискам некое подобие художественного чтива.
       Вот она - эта книга, которая ещё вчера не существовала, а сейчас лежит передо мной вполне осязаемая и реальная. Я первый раз без свидетелей беру её трепетными руками, и робко перелистываю тихо шуршащие страницы.
      
      
       ГЛАВА 1. СБОРЫ.
      
       История эта началась задолго до начала нашего повествования. Мечтатель - старый отпускной бродяга после долгих скитаний по большим и малым таёжным рекам то ли где-то услышал, то ли вычитал о сказочном затерянном крае, где течёт Котуй - река, несущая свои холодные воды в Ледовитый океан. И будто бы берега этой реки сплошь усеяны драгоценны­ми камнями, воды кишмя кишат гигантскими рыбинами, в окружающей тайге бродят бес численные стада диких оленей и медведей, а на прекрасных го­лубых озёрах спокойненько жируют, предаваясь бездельной праздности, линяющие гуси.
       Все эти волнующие сведения так потрясли восприимчивую душу Мечтателя, что он потерял покой и начал откровенно чахнуть от нетерпения увидеть чудесную реку собственными глазами, и потрогать её богатства руками.
       Он без передыха звонил то Ряше, то мне по телефону и трагическим, срывающимся голосом хрипел в трубку.- Едем! Обязательно едем только на Котуй загадочный и манящий...
       При встречах он совал нам под нос какие-то мятые вырезки из журналов и рукописей, а потом достал очерк Владимирова "Разноликий Котуй".
       Захлё­бываясь, читал он начальные строки очерка: Своенравен Котуй. Начинаясь в самом центре Путораны, река сначала устремляется на юг - прочь от страны мрака и холода, её породившей. Ещё немноговодная, она пропилила в горах узкий извилистый коридор, основательно нашпигованный порогами и перекатами, заполнила своей холодной водой глубокие впадины огромных проточных озёр. Немного не дойдя до Северного полярного круга, Котуй круто по­ворачивает обратно на север. Выйдя из гор на просторы Муруктинской кот­ловины, река успокаивается, но ненадолго. Приняв основные притоки, Котуй вновь мчится, негодуя на порогах, разбрызгивая пену на бесчисленных пере катах и валунах, засоривших русло, вдоль отвесных скальных стен, встающих прямо из воды. Выписав огромную дугу, Котуй выкатывается к морю Лаптевых, протянувшему навстречу рукав длинного Хатангского залива. Такова эта река длиной 1409 километров, живой лентой охватывающая с юга
       полуостров Таймыр.
       Читая эти строки, Мечтатель зябко подёргивал плечами, как будто ему уже сейчас за ворот попадали пенные брызги ледяной Котуйской воды.
       Последнюю каплю на весы сомнений добавил
       Нам Павел Сигунов своими "Ожерельями Джихангира".
       Когда мы прочитали на страницах этой велико­лепной книги о том, что одному якуту затесался в сеть на Котуе "великан" весом в сто пять килограмм и длиной в два метра.- В нашем воображении мгновенно возникли громадные зубатые пасти "билей", а импульсивный Ряша нечеловеческим голосом завопил.- Хочу сто кило граммового тайменя! Хочу линялых гусей и не щипаных медведей! Хочуууу...
       Теперь все наши мысли были только об Эвенкии, где под солнцем Заполярья течёт Котуй - заманчивый и манящий.
      
       Порой, пригрезится - приснится
       Тайга, где не гремят курки,
       Где на плечо садится птица,
       Мол, покорми меня с руки.
      
       Сомнений в том, кто будет принимать участие в этом таёжном сафари, ни у кого из нас не возникало. Тут же последовал телефонный звонок в Челя­бинск Командору: Идём на Котуй. Собирай команду из четырёх человек. Го­товь тройники на тайменей. О принятом решении срочно сообщи.
       Ответ последовал немедленно: Иду я, Максим и Уралочка. Четвёртым берём Лёху Усача. Предлагаю сплавляться на наших "жабах". Суда и такелаж готовы. Захватите метров пятьдесят бельевой верёвки. Что брать из продуктов? Нужна ли коптильня? Сообщите день выезда и место встречи. Целую ручки.
       Телефонные совещания стали регулярными, и машина подготовки заработала на полные обороты. Хлопоты сборов в маршрут по далёкому Заполярью оказались весьма обширными и отняли у всех нас массу времени и нервов.
       Заполярье - огром­ная страна, отделённая от нас не только тысячами километров расстояний невидимой чертой Полярного круга, но и нашим воспалённым воображением.
       Именно там ожидал нас край малоизвестный и таинственный. В нашем слу­чае эта малоизвестность практически превращалась в полную неопределённость, так как туристские группы, побывавшие там, а было их всего две-три, завершали свои маршруты по Котую всего на трети того расстояния, кото­рое мы вознамерились преодолеть.
       Ряша, мужественно жертвуя своим свободным временем, которого у него, как всегда, было до неприличия мало, дваж­ды ездил в клуб туристов и там, высунув язык, словно школьник переводил на кальку карты верховий Котуя от озера Дюпкун до Чиринды. Карта у не­го получилась рваной и разномасштабной: были куски одно, двух и трехкилометровок.
       Найденные в том же клубе описания маршрутов ясности в обстановку не внесли, а лишь напустили ещё больше таинственности и тумана.
       Единственным точным документом оказалась двадцати километровка Красноярского края, которую я притащил с работы.
       Все эти трудности ещё больше разжигали наше желание своими глазами увидеть Котуй - загадочный и манящий.
       Минувший год заметно утомил наши организмы и, собираясь вместе, мы всё чаще повторяли:
      
       Не кажется ль, что нам пора домой?
       В лесную глушь, к полянам медоносным,
       Кустам, деревьям, буйным травам росным
       Вглубь царства наречённого тайгой...
      
       Предложение Командора сплавляться на "жабах" - катамаранах было принято, и вопрос о подготовке плавсредств отпал. Для встреч с диким зверьём - волками, россомахами и медведями,- было решено взять два охотничьих ружья двенадцатого калибра и мой малокалиберный карабин.
       Правда, принимая такое решение и Ряша , и Мечтатель уже сейчас твердо знали, что тайком загрузят в свой багаж лишние малокалиберки, чтобы потом, там, в тайге, как бы невзначай обнаружить их среди груды шмоток и, сделав удивлённые лица, заявить.- Смотрите! Это надо же ! Случайно завалилась моя старая, добрая мелкашка!
       Так было уже не раз в наших походах и этот, естествен­но, не мог составить какого-то исключения.
       Ввиду исключительной сложности предстоящего мероприятия Ряда занялся изготовлением специальных сверхубойных, так называемых, экспансивных патронов для мелкашки. Для этой цели он извёл две пачки великолепных целевых патронов.
       Увеличил в них заряд пороха почти в полтора раза, а в каждой пуле высверлил отверстие и завальцевал туда по стальному шарику. Такой боеприпас, по его глубокому убеждению, должен было сходу остановить любого зверюгу.
       В это же самое время в далёком Челябинске Усач ковал и паял громадней­шие крючья - тройники, на которые можно было вытащить не только гигант­ского тайменя, а, пожалуй, и целого кита. Мечтатель сливал в специально подготовленные бутыли таёжный напиток: ничем неразбавленный 96 процентный спирт.
       Относился он к этому особо важному поручению с полной ответственностью и к моменту отъезда требуемое коли­чество "граммулек" уютно разместилось в выделенной для этих целей таре.
       Командор также припас некоторый запас горючего, которое в целях исклю­чения возможные подмен окрасил с помощью натурального апельсина в игривый оранжевый цвет.
       Уралочка занималась комплектованием походной аптечки, в которой основу составляли различные мази и притирки против наиболее популярной среди нас хворобы - люмбаги.
       Степаныча мы обязали обнаружить и отловить Джона-Кровавую губу, сошедшего о трудной таёж­ной тропы ради праздного отдыха на переполненных черноморских пляжах среди дичи несколько другого плана, охота на которую не запрещена круг­лый год, а вместо огнестрельного оружия нужно применять совершенно иные приборы.
       Джон нужен был нам, чтобы забрать у него отличную польскую па­латку, в которой мы смогли бы разместиться вчетвером. Палатку он нам выделил весьма охотно, но на все приглашения принять участие в предстоящем круизе ответил твёрдым отказом.- Хочу погреть уставшие кости под солнцем юга, полюбоваться на красивых и добрых женщин... И мало ли что... Вас же, окромя комаров, на этом самом Котуе никто не ждёт...
       В ответ Степаныч продекламировал ему два четверостишья:
      
       Не увижу я в отпуск подмосковных лесов,
       Разве только случайно.
       И знакомой кукушки ежедневных часов
       Не услышу звучанья.
       Потянуло меня на таёжный простор,
       Ближе к хладному морю.
       Я точу поострей свой походный топор
       И с судьбою не спорю.
      
       После обмена такими любезностями он забрал палатку, пожал Джону когда-то мужественную руку и отбыл для доклада нам о выполненном поручении.
       В начале июля все основные вопросы были обсуж­дены, и Московская четвёрка собралась на квартире у автора, чтобы оконча­тельно уточнить оставшиеся мелочи и договориться о взаимодействии в оставшиеся две недели перед отъездом. Согретые парой рюмочек чистейшего скотч виски, мы как-то незаметно для себя отошли от обсуждения проблем текущих и перешли к воспоминаниям о былых странствиях, прерываемых обычным ничего незначащим трёпом, короче говоря, занялись обычным вечерним городским отдыхом, когда собираются хорошо знающие друг друга люди, связанные общими интересами и увлечениями.
       Миллионы людей топчут своими ногами нашу безропотную и прекрасную пла­нету в самих различных её уголках, и пути их то расходятся, чтобы никог­да больше не пересечься вместе, то по каким-то неведомым законам, наобо­рот, сходятся, переплетаясь в замысловатые узоры, и тогда начинают кипеть страсти, искриться смех, звенеть слезы, плесневеть скука, рождаться любовь или ненависть. Среди этих миллионов пылили по дорогам земли и наши ноги. Однако свела нас вместе не слепая случайность, а общая привязанность и любовь к природе, ко всему новому и необычному.
       Я где-то слышал, что ничто так не сближает людей, как мелкие пороки. И в иных случаях игра в карты или хорошая попойка могут сделать в этом отношении больше, чем два или три года знакомства. Может быть, это и так, но нас больше всего сблизили минуты, проведённые около таёжного костра и то неизбежное многозначитель­ное молчание, которое возникает в такой обстановке.
       Именно таёжные вечера научили нас чутко улавливать сигналы локатора красоты, заложенного приро­дой в каждого человека.
       Однако не все люди умеют пользоваться собственны­ми локаторами, настраивать их на нужную волну и чувствительность. А что дело это не простое, можно убедиться, прослушав, к примеру, диалог человека, умеющего читать эти сигналы, и человека, эстетически глухого к ним. Этот диалог, по-моему, достаточно ярко воспроизвёл один наш поэт-современник.
       -Смотри, как дышит эта ночь. Звезда, уставшая светить, упала, обожгла пле­чо...
       - Чо?
       - Смотри, как вкрадчивый туман прижался к молодой воде...
       - Где?
       - Он полночью поклялся ей, он взял в свидетели луну!
       - Ну?! - Они сейчас уйдут в песок, туда, где не видать ни зги...
       - Гы!
       - И, ощутив побег реки, в беспамятстве забьётся ёрш!
       - Врёшь!..
       - Да нет, говорю тебе, что столько тайн хранит земля, берёзы, ивы и ольха.
       - Ха!..
       - А сколько музыки в степях, в предутреннем дрожанье рос...
       - Брось!..
       - Да погоди! Почувствуй ночь, крадущийся полёт совы, сопенье медленных лосих...
       - Псих!
       - Послушай, разве можно так прожить и не узнать весны, прожить и не по­нять снега?
       - Га!
       Такому вот "безлокаторному", в зрелом возрасте, увы, уже ничем не поможешь. Так и будет он до самого конца глух и нем ко всей красоте, которая всюду окружает нас.
       Мне повезло - мои друзья не только не страдают отсутствием локаторов красоты, но являются обладателями самых совершенных их образцов.
       В этот июльский вечер, сидя в мягких креслах, мы мысленно уже плыли по волнам Котуя и вдыхали запахи Заполярья. Глядя на карту у меня, как-то непроизвольно возникла идея нового варианта маршрута.
       - Ребята, давайте начнём сплав не от Дюпкуна, а с верховий Воеволихана. По нему-то уж никто до нас наверняка не сплавлялся, а?
       - Что же это вариант. Хотя, если судить по карте, течения в этой речонке хорошего дожидаться не приходится. Видите, как она петляет.
       - Подумаешь! Котуй тоже вон, какие кренделя выписывает!
       - А может быть лучше попробовать начать с Котуйкана? Там наверняка течение посильнее...
       - Что же, пожалуй, и этот вариант стоит обсудить. Давайте подождём до Красноярска, а там с Командором и его командой окончательно решим.
       Попив крепкого чая и основательно разомлев, мы вновь вернулись к делам текущим.
       Во время походов самым важ­ным человеком в нашей группе был Мечтатель. Он был ни кем ни будь, а завхозом.
       Выполняя свои обязанности, он вытащил на свет помятую бумаженцию, на которой разместился список требуемых для похода продуктов, и, тыча пальцем в строчки, строго произносил.- Тушенка за Ряшей. Есть? Супы - за Степанычем. Колбасу ищут все.
       Ряша бодрым голосом сообщил, что тушенка уже лежит в ожида­нии упаковки, а Степаныч сообщил, что купил пятнадцать пакетиков борщей, а остальные доберет в ближайшее время. Я тоже доложил Мечтателю о том, что уже закупил двенадцать пачек индийского чая.
       Должностью этой он очень дорожил, хотя всячески скрывал. Дело в том, что малоежка в Москве, в тайге он ста­новился прожорливым, как зверь, и был готов потреблять любую пищу в нео­граниченных количествах. Поэтому во время подготовки к выезду его боль­ше всего заботил вопрос как бы набрать с собой побольше разнообразного продукта.
       У нас задача была другого плана - ограничить его неуёмную тя­гу к этим заготовкам и постараться сэкономить хоть какое-нибудь количество килограммов веса. В этой острой борьбе почему-то почти всегда победа была на стороне завхоза.
       Мечтатель ещё раз напомнил нам о том, что необходимо заняться сушкой сухарей, а также распределил закупки продуктов на дорогу. Последние его слова в этом инструктаже были осо­бенно строги.- Каждый берёт по две... Можно больше, но никак не меньше.
       Мы молча кивали головами в знак согласия. Расходились по домам за пол­ночь и немного навеселе, весьма довольные друг другом и проведённым ве­чером, полные радужных надежд на скорый отъезд.
       Однако, как это часто бывает, чем меньше времени оставалось до дня отъезда, тем больше неожиданных проблем возникало перед нашей четвёркой. Автора срочно направили в служебную командировку сначала в Повол­жье, а затем в Новосибирск. В довершение всего, начальство решило задержать ему отпуск на неделю.
       Мечтатель мучительно решал проблему сохране­ния помещения своей лаборатории, которое настырные строители решили срочно ломать и воздвигать на его месте галерею - переход между двумя зданиями института, в котором имел честь работать Мечтатель. Эта затея грозила последнему вообще отменой отпуска, а, следовательно, и полным кру­шением всех надежд увидеть Котуй - загадочный и манящий. Мы, как могли, уго­варивали потерявшего аппетит и сон Мечтателя не забирать в голову все эти мелочи жизни и любым путём выбивать у начальства подпись на отпуск­ном заявлении.
       Степаныч, в свою очередь, писал какой-то сверхсрочный и важный отчёт для директора, в связи с назначенной на начало августа коллегией министерства.
       Ряша не жалея сил боролся за правду и справедли­вость проводя операцию по снятию собственного руководства. Он весь нахо­дился во власти этой жуткой и завлекательной производственно-интим­ной истории, когда злодей начальник, пользуясь своей административной властью и, применяя полный набор всевозможных приёмов и уловок, занимал­ся обольщением невинных сотрудниц. Такие истории всегда манят к себе пикантными подробностями, лихими завихрениями сюжетной линии и поистине неповторимым сексуальным ароматом. Однако это не тема нашего повествова­ния и хотя рука так и теребит авторучку в желании накропать страничку другую "клубничного" чтива, я мужественно перебарываю все эти соблазны и возвращаюсь к нашим текущим заботам .
       В летний период, как по мановению волшебной палочки, с прилавков мага­зинов исчезают все виды фотоматериалов. Ехать в далёкое Заполярье и не запастись киноплёнкой, чтобы заснять все перипетии наших странствий, это преступление.
       Поэтому мечусь по всей Москве и везде задаю один и тот же вопрос.- Есть ли у вас цветная...
       Продавщицы, ещё не дослушав оконча­ния фразы, дружно отвечают - Нет?
       В конце концов, потеряв всякую надежду, забегаю в культтовары напротив своего дома и вижу, что на полке уютно пристроилось несколько коробочек черно-белой киноплёнки, на которых написано - 0Ч45 2х8 мм. Тихими, крадущимися шагами, боясь спугнуть прекрасное видение, двигаюсь к кассе и шепотом произношу.- ...рублей.
       Схватив чек, быстро возвращаюсь к прилавку и елейным голосом про­шу.- Девушка, пожалуйста, тринадцать штучек чёрно-белой 2х8.
       Девушка заворачивает мне товар, и я, прижав к груди драгоценную покупку, мчусь домой. Там разворачиваю бумагу, чтобы ещё раз воочию убедиться в своём счастье, и, о горе, вижу, что передо мной лежат плёнки не 2х8, а 1х8. С воплем срываюсь с места и снова бегу в магазин.
       К моей неописуемой радости это была всего лишь ошибка продавщицы, которая сама уже обнаружила её и ожидала моего неминуемого возвращения. Получив таки свою нужную плёнку, я плетусь обратно домой, постепенно приводя в норму пульс и нервы.
       Не менее волнительной оказалась и проблема с доставанием билетов на поезд. С недавнего времени продажа билетов на железной дороге была пол­ностью автоматизирована. Причём у кассира была оставлена лишь возмож­ность заказывать машине номер поезда.
       Однако в программу желание пассажиров почему-то не заложили, и теперь ехать в Красноярск можно было только красноярскими поездами, которые приходили туда в очень неудобное для нас время. На просьбу продать билет до Красноярска в Читинский или Владивостокский поезд машина отвечала неизменным отказом.
       Пришлось включать в дело все свои связи, и через несколько дней я уже стоял около кассы заказов с конвертом, на котором было написано - Товарищу такому то... Четыре билета, поезд  2 "Россия" на 28 июля 1979 года.
       Миловидная кассирша быстро получила с меня положенную сумму денег и взамен вернула конверт с посадочными талонами. Выхожу на площадь перед Ярославским вок­залом и собираюсь спускаться в метро. Однако какая-то неясная тревога не покидает меня. Очевидно, случай с покупкой киноплёнок ещё свеж в моей голове. Решаю всё-таки взглянуть на полученные билеты, открываю конверт и с ужасом читаю на талонах - Поезд  2, вагон 9, места 13, 14, 15 и 16, но число не 20, а 21.
       Железная дорога крадёт у нас целые сутки от отпуска. Возвращение в кассу ни к чему хорошему не приводит. Кассирша только по­жимает плечами и говорит.- Помочь ничем вам не могу, билеты вкладывают в отделе комплектовки, я же только получаю деньги.
       Приходится срочно связываться с Челябинском и сообщать Командору об изменении даты нашего отъезда. Тот сообщает, что у них билеты тоже уже куплены, поэтому они ме­нять их не будут, а раз мы такие "редиски", то придётся нас ждать целые сутки в Красноярске. Питаться эти сутки они будут за нас счёт, а, следовательно, экономить не будут...
       Молча выслушиваю вполне справедливые упрёки.
       В конце концов, все неурядицы тем или иным образом благополучно завершаются. У Мечтателя взламывают стены в лаборатории, но руководство подписывает отпускное заявление; Степаныч вручает начальству текст доклада с ку­чей различных графиков и диаграмм для наглядности изложенного в нём, а сам спешит домой сушить сухари; Ряша, убедившись, что со злодеем обольстите­лем всё ясно, пожимает руки несчастным жертвам, то бишь прекрасным дамам с благополучным завершением этой жуткой истории, а затем несётся упаковывать необъемный рюкзак-упаковку. Моё начальство вдруг становится настолько благородным, что разрешает в последний пред отпускной день уйти домой с обеда.
       Кажется всё, можно больше не думать о работе, а бежать в магазин и покупать на дорогу те самые две, о которых так красноречиво предупреждал нас Мечтатель.
      
      
       ГЛАВА 2. ДОРОГА НА КОТУЙ
      
       Такси взвизгнуло тормозами и остановилось около здания Ярославского вокзала. Вылезаю наружу и начинаю вместе со своими провожающими: женой и сыном выволакивать из багажника необъемные упаковки своего груза. У меня их образовалось ровно четыре, да плюс к этому, ещё столько же полиэтиленовых пакетов с дорожным провиантом.
       Кряхтя с непривычки, ска­зывается годичное отсутствие тренировок в поднятии тяжестей, перетаскиваю всю эту груду вещей на наше постоянное место сборов: угол здания рядом с будкой чистильщика обуви.
       День сегодня солнечный, и от асфальта несёт горячим жаром. Комсомольская площадь гудит и шевелится, словно гигант­ский муравей ник. Тысячи людей уезжают в отпуска и командировки или, нао­борот, возвращаются из них. Проезжающие, или, как и теперь принято называть транзитники, спешат успеть посмотреть за часок другой улицы и проспекты столицы, а также заглянуть в её многочисленные магазины. Шумят таксисты, пытаясь выбрать из выстроившейся вдоль тротуара очереди наиболее выгод­ных пассажиров.
       Сегодня суббота и, поэтому, подходящие одна за одной элек­трички выплёвывают в ненасытное городское горло очередные партии подмосковных жителей, едущих в столицу за покупками. Иногда мимо нас прошмыгивают согнутые в три погибели под тяжестью огромных рюкзаков фигуры. Это такие же, как и мы, любители путешествий перетаскивают свои грузы поближе к платформам, откуда будут отходить их поезда. Сделав несколько таких челночных рейсов, они скрываются за образовавшимися горами покла­жи и замирают там, в ожидании объявления диктора - Начинается посадка в скорый поезд ... Следующий до...
       Времени до нашего "до" остается ещё целый час. Переминаясь с но­ги на ногу и перебрасываясь отрывистыми и не всегда взаимосвязанными одна с другой фразами, с нетерпением ожидаем остальных членов группы.
       Минут через десять из лихо подкатившей машины медленно вылезает Мечтатель с супругой и приветственно машет нам рукой.
       Здороваемся, а затем присоединяем к моим вещам и его два рюкзака вместе с очередными авоськами, также набитыми провиантом.
       Женщины сразу же начинают оживлённый обмен мнениями, основа которого состоит в том, что все мы ненормальные, если нас несёт чёрт те, куда с такими тяжестями и радикулитами.
       Мечтатель не обращает на этот трёп никакого внимания и с наслаждением сосёт сигарету, а я погрузился в философские рассуждения.
       Среди многочисленных недугов, тер­зающих род человеческий, радикулит, или, как любят его обзывать в нашей команде, "люмбага", один из самых коварных, потому что он набрасы­вается на человека с таинственной внезапностью ,словно вдруг взбесив­шаяся собака, и , как правило, в самое неподходящее время. Ещё накануне отъезда Мечтатель под большим секретом сообщил мне, что его, кажется, посе­тила эта самая "люмбага". Причина же была самая прозаичная - возомнив себя молодым Гераклом, он пытался в одиночку передвинуть "небольшой" сейфик с одного места на другое. Именно в этот момент в спине, даже чуть-чуть пониже, что-то хрустнуло, и в теле Мечтателя появилась " люмбага ".
       После этого печального открытия он подверг себя запоздалой, а потому ещё более противной, крапивно-жгучей самокритике.- И зачем я, старый ду­рак, не дал себя вовремя в руки любимой жене, чтобы она смогла прогладить мою многострадальную спину утюжком на дорожку... Может быть, он произно­сил и не эти фразы, а что-нибудь вроде.- И зачем я, старый кретин, не вы­пил на дорожку водки, настоянной на бритвенных лезвиях!? Во всяком слу­чае, глядя сейчас на его мужественно-непроницаемое лицо, невозможен обмен болезнями среди граждан. Взять бы ждать сейчас, накануне отъезда, объявление в газету: Меняю старую, выдержанную люмбагу с нечастыми приступами на кратковременный свежий грипп без осложнений.
       Мечтатель продолжал сосать сигарету, а время - свой неу­молимый бег с каждой минутой все, приближая время нашего отъезда.
       За тридцать минут до отъезда в толпе из туманной городской дали воз­никла фигура Ряши. Рассекая людские волны своей байдарочной задрайкой и возвышаясь над ними словно скала, он медленно приближался к нам. Рявкнув нам короткое.- Здрасте, всем,- и, сбросив на асфальт глыбу - задрайку, он быстрыми шагами удаляется обратно в толпу.
       Уже откуда-то издалека мы слы­шим.- Жена ждёт на Каланчёвке с остальными шмотками... Значит, он приехал сюда не из московской квартиры, а из-за города.
       Говорю сыну.- Иди, помоги дяде Ряше, а то он один надсадится и заработает себе люмбагу ещё не садясь в поезд.
       Сын с большой охотой бежит за ним вслед. Минут через десять они появляются уже втроём. Жена Ряши - невысокая, полненькая и симпатичная шатенка волочёт за собой необъемную сумку, из которой пахнет чем-то очень вкусным, и чехол со спиннингом. Не успевают отзвучать взаимные приветст­виям поцелуи, как появляется последний член нашей команды - Степаныч.
       Его очки по-боевому сверкают на солнце, а густая шевелюра вся блестит от пота. Чувствуется, что он очень спешил. За ним словно Санчо Панса следует Джон Кровавая губа, навьюченный тяжеленным рюкзаком, из которого словно крылья сказочной птицы торчат носки новейших резиновых сапог сорок пято­го размера. Степаныч весь в джинсовом костюме и рубахе ни разу ненадёван­ной.
       Гора наших шмоток теперь напоминает маленький высотный домик, из-за которого даже удлинённую фигуру Ряши почти не видно. Удовлетворённые этим внушительным зрелищем, мы начинаем перетаскивать своё барахло на перрон, тем более, что посадка уже объявлена и до отхода поезда остаётся всего пятнадцать минут. На это малоприятное занятие уходит минут десять.
       Наше купе едва вмещает всю многочисленную поклажу, а ещё необходимо где-то расположиться и самим.
       - Ерунда, утрясётся!- авторитетно заявляет Ряша и начинает резво рассовывать рюкзаки и упаковки во все свободные углы.
       Постепенно вещей на виду становится все меньше и меньше, а вместе с этим резко увеличивается и наше жизненное пространство. По радио объявляют пятиминутную готовность. Быстрее забегали ещё не успевшие закончить по­садку пассажиры, сильнее зашевелились и занервничали провожающие. Последние попытки прощальных напутствий и разговоров. Поезд "Россия" завершал подготовку к много тысячекилометровому броску через всю страну в далёкое Приморье.
       Последняя минута - поцелуи, рукопожатия, какая то непонятная грусть. Последовал почти незаметный рывок, и поезд тронулся с места. Поплыла назад платформа, а вместе с ней и наши провожающие, носильщики, случайные прохожие. Гибкое тело поезда завибрировало на стрелках и, вырвавшись на просторы пути, понеслось всё дальше и дальше от нашей родной Москвы, туда, в далёкую неизвестность, где ждал нас Котуй - загадочный и манящий.
       Мерно постукивали колёса по стыкам рельсов, мелькали дорожные столбы, отмеряя для нас первые километры далёкого пути в сердце Сибири - Красно­ярск. Со свистом проносились электрички, заполняя всё пространство купе упругим давлением воздуха. Это
       Ряша, несмотря на запреты поездного начальства, всё-таки открыл окно. Шумели и гремели вещами в соседних купе пассажиры, создавали себе нужный дорожный уют. Мы же обалдело застыли на нижних полках, и глазели друг на друга, всё ещё никак не веря в то, что вся сто­личная суета и волнения позади, и начался настоящий отпуск.
       Первым вышел из этого состояния Ряша. Он как-то по особенному хрюкнул и взревел на весь вагон.- Братцы! Хорошо то как!? Вот она свобода-матушка! И посплю же я сегодня и завтра... А, может быть, и послезавтра.
       Степаныч прищурился сквозь свои очки и многозначительно произнёс.- Свобода это прекрасно! Не пора ли нам пора, то, что делали вчера? Любой порядочный отпуск дол­жен начинаться с обеда!
       Мечтатель с удовольствием потёр руки и молча кивнул, а я тут же полез в глубины своих пакетов и начал извлекать оттуда многочисленные дорожные припасы.
       Через минуту все шустро рылись в вещах и извлекали оттуда такие аппетитные штучки, что в желудках началось актив­ное выделение желудочного сока, а во рту появилась обильная слюна. Такие симптомы заставляли нас ещё активнее и быстрее двигать руками.
       Ряша, сидя на полке разглагольствовал.- Я долго думал, что мне брать с собой. Вишнёвый ликёр - это из области дурного вкуса. Мальвазия - это слишком претенциозно. Бренди - грубо. Мартини - вульгарно. Шампанское - чересчур в лоб и примитивно. И решил... Вот она родимая, притулилась в углу на полочке. "Моя вторая мама" - так прозвали её в народе, а народу надо верить. "Беленькая", с винтом. Завод "Кристалл"... Просто, сурово, патриотично, экономно и вкусно. Стоит всего ничего, а градусов полно.
       Гора про­дуктов на столике быстро росла, и вскоре мы начали выкладывать их уже про­сто на полки. Появились тёмные бутылки жигулёвского и кристально прозрачная русская. Разобрав, наконец, все имеющиеся в наличии запасы, мы присту­пили к трапезе.
       Первый тост был вполне естественно провозглашен за нача­ло отпуска. В такие торжественные и дорогие для нас минуты полезно вспо­минать советы доброго старины Беранже :
      
       Мы весело свой век должны прожить
       Но тратиться нельзя неосторожно,
       И главное : не должно пьяным быть,
       А навеселе - навеселе можно...
       С похмелья нам не красен белый свет,
       Мы на людей, на жизнь глядим сурово,
       В излишестве - здоровью страшный вред,
       По рюмочке, по рюмочке здорово!
      
       Через час отлично согретые рюмочкой русской и уплотнённые от вкусней­ших домашних пирожков, мы быстро впали в приятный и длительный сон. Проснулись только в семь часов вечера, когда девочки-проводницы стали разносить чай.
       Поезд "Россия" обслуживал комсомольско-молодёжный отряд из МИИТа. Наши проводницы студентки второго курса.
       Вера - невысокая, худенькая, с небольшим острым носиком, очень общительная и разговорчивая. Теперь таких называют коммуникабельными. Приехала в Москву из Краснодара.
       Ира - высокая красивая, с громадными тёмными глазами, родом из Ленинакана.
       Девчонки оказались очень трудолюбивыми и содержали вагон в идеальной чистоте. Глядя на то, как они протирают тряпками все его детали, невольно становился более аккуратным.
       Наша команда и проводницы сразу же почувствовали друг к другу какое-то невольное расположение. Может быть, причина кры­лась в том великолепном чае, который они заваривали, и сладком пироге, которым мы угостили хозяек вагона. Во всяком случае, весь наш дальнейший путь проходил в обоюдном согласии.
       В нынешнем году Мечтатель вознамерился видеть в далёком таёжном краю все блага цивилизации и непрерывным нытьём заставил нас взять с собой не только приёмник ВЭФ, но и кассетный магнитофон. Сейчас на весь вагон гремел голос Владимира Высотского.- Я пил чаёк из блюдца, со спиртиком бывал...
       На его завлекательное пение из соседнего купе к нам в гости напросились двое молодых парней. Одеты они были весьма импозантно: один - в штанах в кремовую клеточку, второй - в штанах в голубую полоску. Сверху на парней были надеты форменные железнодорожные рубашки с наплечными знаками. Они оказались работниками "железнодорожной тяги" и большими любителями Высотского. Ехали парни в Читу, где их дожидалось какое-то оборудование, требующее ремонта. Такая смесь цивильной и форменной одежды оставляла в наших душах неизгладимое впечатление.
       Вслед за парнями в купе заглядывают два грузина. Бесцеремонно садятся на свободное место и тут же сообщают, что едут во Владивосток по делу.
       Спрашиваем.- По какому?
       Молчание...
       - Почему поездом, а не самолётом?
       Ответ следует незамедлительно.- Боимся, дорогой!
       Второй тут же делится своим самым сокровенным.- Не люблю сидеть дома подолгу рядом с женой. Очень утомительное занятие, дорогой! Хочется чего ни будь свеженького...
       Смотрим на него сочувственно, оче­видно, человек очень устал от семейного счастья.
       Где-то не доезжая Шарьи, грузины исчезают из вагона. Оказалось обычные трепачи местного значения
       Вечереет. Вдалеке, куда-то за тёмную кромку леса садится оранжево-кро­вавое солнце. Его размеры кажутся невероятно огромными. Когда деревья закрывают раскалённый диск светила, то весь горизонт вспыхивает необы­чайно яркими красками. Похоже, что завтрашний день будет ветреным.
       Железные дороги в этом году работали на редкость плохо. Поезда бесследно терялись где-то посредине своих маршрутов и приходили в пункты назначения с громадными опозданиями. Скорый поезд из Улан-Уде, перед нашим отъездом, опоздал в Москву ровно на сутки. Нас такая перспектива совершенно не ра­довала, и поэтому мы невольно всё время следили за графиком нашей фирменной " России".
       Правда, в Шарью мы прибыли точно по расписанию, и это несколько успокоило наше разгорячённое воображение, разжигая одновременно зверский аппетит. Ряша и Степаныч одновременно взревели. - Жрать давайте!
       Мечтатель режет варёную колбасу мелкими, вернее сказать, тонкими ломти­ками, а Степаныч, которому они чем-то не импонируют, скорее всего, довольно неприятным на вид зеленовато-синим цветом, пытается тут же выбрасывать этот мясной продукт за окошко.
       Приходится делать ему самое серьёзное пре­дупреждение, а для большей верности пересадить подальше от стола. Тогда он лезет куда-то вглубь своего абсолютно нового рюкзака и извлекает оттуда бутылку Зубровки. Этот аттракцион приводит коллектив в молчаливый "вос­торг". Такой дряни при отъездах из Москвы мы ещё ни разу не пили. Из рас­печатанной бутылки несёт дешевым одеколоном.
       Переборов в себе все неволь­но возникающие эмоции и впечатления, решаем приступить к ужину. Ряша тре­бует подать фужеры, на что я ему вполне резонно, на мой взгляд, отвечаю.-- Стакан это тот же фужер, только без ножки. В дороге даже удобнее.
       Со мной соглашаются, и я иду к Верочке за этими самыми дорожными "фужерами". Звон стаканов под несмолкающий стук колёс поезда - это всегда прекрасно. Очевидно, поэтому наш Мечтатель, приняв стакан душистого питья, мгновенно начал вдаваться в морализм, весь сводящийся к оценке наших питейно-утробных вкусов.
       Поблескивая лучами закатного солнца, отражавшегося в его гла­зах, он проникновенно вещал.- Всю дорогу они меняли акценты: переходили от русской к зубровке, а затем и к пиву. Их привычные организмы были так натренированы, что даже эту дрянь,- при этом он выразительно указывал на Зубровку,- пили с великим удовольствием.
       Произнеся эти уникальные по своему содержанию фразы, Мечтатель умолк.
       Уязвлённый до глубины души та­ким неуважением к своему напитку, Степаныч тут же выдал могучее четверостишье.
      
       Где зубровка? Почему стоит?
       Почему Мечтатель замолчал?
       Это Ряша, разливая на троих,
       Лишь его стакан не замечал!
      
       Ряша резво протестует и тут же разливает остатки " райского " пития по "фужерам". Выпив по последней и, как следует, закусив, мы приступили к кушанью.
       Мечтатель в благодарность за великолепные стихи предлагает Степанычу.- Хочешь ватрушку ?
       Тот отказывается, но взамен просит бумажку. Спрашиваем.- Зачем?
      -- Пойду писать поэму.
       После сытного ужина у него появилось острое желание заняться поэтическим творчеством.
      -- А в другом месте ты писать не можешь?
      -- Не могу, привычка.
       - Среди вредных привычек самая привычная - наиболее вредная.
       Мы молча улыбаемся, а Степаныч начинает горячо доказывать, что желание у него было и до... Начать свою поэму он хочет словами - Когда мы уезжали в сибирские дали, нас дамы провожали и ручками махали.
       Дальше, по его мнению, должно пойти ещё легче и прекраснее. Ещё, как гово­рят, не вечер и творческий энтузиазм Степаныча только начинал разгорать­ся. Любое творчество требует сосредоточенного одиночества, и он гордо удаляется в конец вагона, бормоча про себя что-то вроде.- Каков нахал! Сожрал бокал и впал в вокал...
       За окном выгона нависла плотная темнота. Лишь изредка мелькали тусклые огоньки деревенских домишек и будок железнодорожных обходчиков.
       Поезд мягко вонзался в пространство и наступающую ночь, унося нас всё дальше и дальше от Москвы.
       С..п..ать.ть... С..п..ать..ть... С..п..ать.ть.,- мерно выбивали на стыках рельс колёса свою однообразную, убаюкивающую мелодию.
       Население вагона, а вместе с ним и мы, постепенно погружались в неспокойный дорожный сон.
      -- Не хотите ли чаю? Чай пить будете?- Именно с этих фраз начался для нас второй день пути.
       Погода радовала своим солнечным, безоблачным небом и располагала к чаепитию. Двенадцать стаканов крепкого чая нас пока вполне устраивали. Действительно, наши моло­денькие проводницы чай заваривали великолепно, совершенно не жалея продукта - сказывалось отсутствие профессионализма.
       Сегодня с утра вагон обслу­живала Вера. Она особенно разговорчива. На каждой остановке заботливо предупреждает.- Будьте осторожнее! Не прыгайте в вагон на ходу. Это опасно!
       И тут же начинала рассказывать нам жуткие истории из жизни проводников-студентов, которые были эталонными при проведении многочис­ленных инструктажей по технике безопасности, проводимых начальством поезда. Сморщив свой острый носик и лукаво прищурив глаза, она трагическим голоском вещала.- Что было со студентом Солнцевым? Он напился в день железнодорожника, вышел в хвостовой вагон поезда, и это были последние шаги в его молодой жизни!
       Убедившись в нашей живой реакции на её рас­сказ, она с энтузиазмом продолжала.- Что было с Сидориной? Она прыгала на ходу поезда, и тем самым нанесла вред себе и платформе! Что было с разгильдяем Маркусом? Он занимался зарядкой на ходу поезда, отжимаясь на поручнях вагона; воткнулся в ферму моста и это был последний мост в его жизни!
       Мы от души смеялись, обещали не быть похожими на разгильдяя Маркуса, и доставляли Вере видимое удовольствие.
       К середине второго дня пути все запасы питья у нас исчерпались. Последней была бутылка Кубанской, которую мы распили с величайшим наслаж­дением и не менее сильным сожалением о том, что всё в мире имеет свой ко­нец. Чтобы окончательно и бесповоротно порвать с благами цивилизации решили выпить и бутылку Алазанской долины, которую я случайно прихватил с собой в дорогу.
       Пить такое прекрасное вино одним без милых дам, было бы просто преступлением, и мы пригласили к нам за стол наших поездных хозя­ек. Девчонки сначала слабо отказывались, но когда преодолели все свои сомнения и робость и попробовали предложенный напиток, то по их лицам было видно - Вино понравилось.
       Ира что-то шепнула на ухо Вере, и та птичкой выпорхнула из купе. Через минуту мы уже были счастливыми обладателями четырёх громадных жёлтых бананов, от которых шёл такой великолепный за­пах, что, на мгновение замерев на месте, мы дружно накинулись на эти заморские фрукты, словно стая голодных обезьян. Вскоре лишь кучка желтеющих шкурок напоминала о щедром подарке.
       Этим благородным поступ­ком девчонки покорили нас окончательно, и мы стали их верными рабами.
       В Перми поезд простоял лишних полчаса, заменяли колёсную пару одного из вагонов.
       Первым на это явление обратил внимание Ряша.
       - Слушай, чем это пахнет? Чуешь?- обратился он к Мечтателю.
       - Не чую...
       - Точно говорю, чем-то воняет.
       - Ну и вомер у тебя.
       - Какой ещё вомер? Воняет, вот я и чувствую.
       - Вомер - это специальный орган, расположенный у всех нормальных людей в носяре на перегородке около самого его кончика. Этот самый вомер улавливает сигнал запаха с расстояния от трёх до четырёх метров. Через долю секунды этот сигнал действует на нервную систему и на ту часть головного мозга, которая управляет чувствами и эмоциями.
       - Пускай будет вомер, но всё равно воняет. Хорошо ещё заметили вовремя, а то воняло бы всю дорогу!
       Погода заметно меняется. Небо заволокло рваными тёмными облаками. Правда, воздух прогрет так, что ходим в одних майках.
       Очевидно, от такой температуры наше пиво начинает давать какой-то неприличный осадок. Пить такой напиток почему-то не хочется, и мы выбрасываем оставшиеся бу­тылки за окно, подальше от насыпи.
       Читаем свежие газеты, купленные во время стоянки в Перми. Кстати, в одной из них нам попалась довольно любопытная стихотворная пародия, подписанная Г. Селиванов.
       Пародия была чем-то созвучна нашему дорожному настроению и потому запомнилась.
       Однажды взяв вина бутылку,
       Забрёл я в лес, верней - в тайгу.
       Достал стакан, огурчик, вилку.
       Сижу. Всё тихо. Ни гу-гу.
       И вдруг - о , чудо! Шторм! Штормище!
       Мой парусник идёт ко дну.
       Ревёт стихия. Ветер свищет.
       А выпил я всего одну.
       Меня шатало и крутило,
       Пока на ёлку - мачту лез.
       Опять волною окатило...
       Проклятье! Море, а не лес!
       Очнулся я - нет бескозырки,
       В ракушках весь, хоть волком вой.
       Соль на губах и тельник в дырках,
       Но главное, что сам живой.
       С тех пор я леса избегаю.
       Всё. Хватит. Чуть не утонул.
       В полях досуг свой коротаю,
       Там не услышишь моря гул.
      
       Продолжаем слушать Высотского. Наши соседи в клетчато-полосатых брюках просто млеют от его пения. Под игривые слова - Ой, Вань! Смотри, какие карлики,- мы резво вкатили на Урал.
       Тридцатиминутное отставание, заработанное в Пер­ми, "Россия" лихо наверстала, и в Свердловск мы прибыли точно по расписанию - минута в минуту. По этому поводу пришлось сбегать в город за мороженным, тем более что свердловское мороженное нам всегда было по вкусу.
       Очереди за этим лакомствам на привокзальной площади были просто неимоверными. Ряша метнулся в одну сторону, я резво кинулся в другую. Никаких на­дежд на благополучное завершение этой операции не было.
       Вдруг я увидел, как на площадь с трудом выкатывает свой ящик на колёсах совсем свежень­кая мороженица. Лихо подлетаю к ней и помогаю катить это чудо на колёсах на облюбованное продавщицей место. Порыв не остается без вознаграждения - в благодарность, первым из десятков жаждущих, я становлюсь обладателем шести вафельных стаканчиков с вкуснейшим мороженным. Два из них предна­значаются нашим проводницам, которые оказались большими сладкоежками.
       По вокзальному радио передают.- Дежурная Безденежных, срочно позвоните старшему кассиру! И тут же следует - Скорый поезд  2 отправляет­ся с первого пути...
       Прощай, Европа! Здравствуй, Азия!
       Сразу же после Свердловска заваливаемся спать и занимаемся этими прият­ными процедурами до половины десятого вечера. Встаём все, кроме Степаныча. Тот продолжает дрыхнуть словно сурок. Очевидно, пытается отоспаться за весь истекший рабочий сезон. Поднять его просто невозможно. Даже выдёргива­ние волосинок из кудрявой шевелюры на его груди к желаемым результатам не приводит.
       Ряша определяет.- Лежит словно египетская мумия в собственное соку!
       - Пущай себе лежит - говорит Мечтатель.
       - Пущай!- соглашаем­ся мы.
       Тем более что на столе уже дымит своими ароматами свежий чаёк. Взявшись за стаканы, мы быстро забываем о погружённом в сновидения Степаныче.
       А за окном кружева перелесков меняют свои темно-зеленые узоры от редколесья до густой, почти не просматриваемой чащобы.
       Я лежал на вагонной полке молча, глядя в нависающий надо мной потолок, а поезд уносил нас всё дальше от Москвы, дома, текущих дел и привычек. Почему-то, вдруг, захотелось снова очутиться дома рядом с женой.
       Я стал мысленно рисовать себе её образ. Сначала это были лёгкие, едва различимые штришки. Округлости плеч, две дуги, очерчивающие грудь, плавный изгиб шеи, овал лица, кружевная волнистая паутина распущенных волос... Сейчас я чувствовал себя почти Богом, создающим первого человека на земле - женщину...
       Чёрно-белый рисунок, сотканный в мыслях. И самое главное, он был соткан не только из линий, но, как мне казалось, из музыки. Каждой чёрточке соответствовала определённая нота, и все они складывались в нежную мелодию. Мелодию одинокой скрипки, звучащей в вечернем подземном переходе.
       Божественная мелодия Вагнера, исполненная совсем не для тех людей, кто проходит мимо и слышит ее, походя, а исполненная только для меня одного, остановившегося, как вкопанный, и молча созерцающего уверенные, плавные движения смычка играющего её скрипача. Звук одинокой скрипки, отражающийся от голых стен, отделанных кафелем.
       От моих мыслей меня отвлёк голос Ряши.
       - Вы только гляньте,- задумчиво произнёс он, показывая на окно.- Вот это и есть настоящее ничто.
       Мы с любопытством посмотрели в направлении его взгляда. Оказалось, что мир за окном, куда он сейчас смотрел, за то время пока мы ехали в поезде, исчез окончательно, во всяком случае, перестал быть видимым. Ни огонька, ни звёздочки на небе, ни даже краешка луны - сплошная битумно-чёрная темнота, словно поезд проносился в неосвещённом туннеле.
       - Я говорю, что то, что лежит за окном, называется "ничего". Часто в детстве я пытался себе представить, что же прячется за этим словом. И теперь, кажется, понял.
       - Нет, "ничто" должно выглядеть как-то иначе,- возразил ему Мечтатель.
       - Это как же?
       - "Ничто" - это что-то серое, липкое, тягучее и влажное.
       Ряша удивлённо посмотрел на него. Подобное никогда не приходило ему в голову.
       - Почему же именно серое,- спросил он.
       - Ну, как же... В чёрном цвете всегда есть какое-то чувство.
       - Да, никогда бы не подумал, что ты у нас такой философ. Но, пожалуй, ты прав. "Ничто" - это действительно серое, липкое и влажное.
       После этих слов Ряша надолго замолчал, и ушёл куда-то глубоко вглубь себя. Мечтатель и Степаныч мирно дрыхли на своих местах, а я погрузился в размышления о той громадной и невообразимо длинной железной дороге, по которой сейчас катил нас поезд "Россия".
             В 1857 г генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев-Амурский поставил вопрос о строительстве железной дороги на сибирских окраинах России. Он поручил военному инженеру Д. Романову провести изыскания и составить проект сооружения железной дороги от Амура до залива Де-Кастри. В 50-70-х годах XIX века русские специалисты разработали ряд новых проектов строительства железных дорог в Сибири, но все они не нашли поддержки у правительства, которое лишь в середине 80-х годов XIX века приступило к решению вопроса о Сибирской железной дороге. Было много предложений и от иностранных предпринимателей. Но правительство России, опасаясь усиления иностранного влияния в Сибири и на Дальнем Востоке, отклонило предложения иностранных капиталистов и их промышленных компаний и решило строить дорогу на средства казны.
            Первый практический толчок к началу сооружения грандиозной магистрали дал император Российской империи Александр III.
       На отчете иркутского генерал-губернатора государем была наложена резолюция: "Уж сколько отчетов генерал-губернаторов Сибири я читал и должен с грустью и стыдом сознаться, что правительство до сих пор почти ничего не сделало для удовлетворения потребностей этого богатого, но запущенного края. А пора, давно пора".
       И в этом же году, ознакомившись с мнением А. Н. Корфа о значении железной дороги для дальневосточных областей, Александр III приказал "представить соображения" по поводу подготовки к строительству стального полотна.
        В 1887 году под руководством инженеров Н. П. Меженинова, О. П. Вяземского и А. И. Урсати были организованы три экспедиции для изыскания трассы Среднесибирской, Забайкальской и Южно-Уссурийской железных дорог, которые к 90-м годам XIX века в основном завершили свою работу. В начале 1891 г. был создан Комитет по сооружению Сибирской железной дороги, который вынес важное постановление о том, что "Сибирская железная дорога, это великое народное дело, должна осуществляться русскими людьми и из русских материалов", и утвердил облегченные технические условия строительства магистрали. В феврале 1891 г. Комитет министров признал возможным начать работы по сооружению Великого Сибирского пути одновременно с двух сторон - от Челябинска и Владивостока.
       Началу работ по постройке Уссурийского участка Сибирской железной дороги Александр III придал смысл чрезвычайного события в жизни империи, о чем свидетельствует текст рескрипта царя на имя наследника российского престола: "Повелеваю ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей целью соединить обильные дары природы сибирских областей с сетью внутренних рельсовых сообщений. Я поручаю Вам объявить таковую волю мою, по вступлении вновь на русскую землю, после обозрения иноземных стран Востока. Вместе с тем возлагаю на Вас совершение во Владивостоке закладки разрешенного к сооружению, за счет казны и непосредственным распоряжением правительства, Уссурийского участка Великого Сибирского рельсового пути".
            Николай Александрович выполнил указание августейшего родителя. 19 мая (31 мая по новому стилю) 1891 года в 10 часов утра в двух с половиной верстах от города в роскошном павильоне был совершен молебен по случаю закладки дороги. Цесаревич принял также участие в закладке первого камня железнодорожного вокзала и серебряной пластины, изготовленной в Санкт-Петербурге по образцу, одобренному императором. Так началось грандиозное и трудное строительство.
            Сооружение Транссибирской магистрали осуществлялось в суровых природно-климатических условиях.
       Почти на всем протяжении трасса прокладывалась по малозаселенной или безлюдной местности, в непроходимой тайге. Она пересекала могучие сибирские реки, многочисленные озера, районы повышенной заболоченности и вечной мерзлоты (от Куэнги до Бочкарево, ныне Белогорск). Исключительные трудности для строителей представлял участок вокруг Байкала (станция Байкал - станция Мысовая). Здесь приходилось взрывать скалы, прокладывать тоннели, возводить искусственные сооружения в ущельях горных речек, впадающих в Байкал.
       Строительство Транссибирской магистрали потребовало огромных средств.
       По предварительным расчетам Комитета по сооружению Сибирской железной дороги, ее стоимость определялась в 350 млн. руб. золотом, поэтому в целях ускорения и удешевления строительства, в 1891-1892 гг. для Уссурийской линии и Западно-Сибирской линии (от Челябинска до р. Обь) взяли за основу упрощенные технические условия. Так, согласно рекомендациям Комитета, уменьшили ширину земляного полотна в насыпях, выемках и на горных участках, а также толщину балластного слоя, укладывали облегченные рельсы и укороченные шпалы, сократили количество шпал на один километр пути. Предусматривалось капитальное строительство только больших железнодорожых мостов, а средние и малые мосты предполагалось возводить деревянными. Расстояние между станциями допускалось до пятидесяти верст, путевые здания строились на деревянных столбах.
            Наиболее острой и трудноразрешимой была проблема обеспечения строительства Транссибирской магистрали рабочей силой. Потребность в квалифицированных рабочих удовлетворялась вербовкой и переброской в Сибирь строителей из центра страны. По данным В. Ф. Борзунова, к строительству Западно-Сибирского участка магистрали в разные годы привлекалось от 3,6 тысяч до 15 тысяч рабочих из Европейской России, Среднесибирского - от 3 тысяч до 11 тысяч, Забайкальского - от 2,5 тысяч до 4,5 тысяч. Значительную часть строителей составляли ссыльные арестанты и солдаты. Непрерывное пополнение рабочей силы на строительстве магистрали шло за счет привлечения сибирских крестьян и горожан и притока крестьян и мещан из европейской России. Всего на сооружении Транссиба в 1891 году, в начале стройки, было 9600 человек, в 1895-1896 годы, в разгар строительных работ. - 84-89 тысяч, в 1904 году, на завершающем этапе -
       только 5300 человек. На строительстве Амурской железной дороги в 1910 году работали двадцать тысяч человек.
            По быстроте сооружения (в течение 12 лет), по протяженности (7,5 тысяч км), трудностям строительства и объемам выполненных работ Великая Сибирская железная дорога не знала себе равных во всем мире. В условиях почти полного бездорожья на доставку необходимых строительных материалов - а фактически приходилось завозить все, кроме леса, - затрачивалось много времени и средств. Например, для моста через Иртыш и для станции в Омске камень везли 740 верст по железной дороге из Челябинска и 580 верст с берегов Оби, а также по воде на баржах из карьеров, расположенных на берегах Иртыша в 900 верстах выше моста. Металлические конструкции для моста через Амур изготовлялись в Варшаве и доставлялись по железной дороге в Одессу, а затем перевозились морским путем во Владивосток, а оттуда по железной дороге в Хабаровск. Осенью 1914 году германский крейсер потопил в Индийском океане бельгийский пароход, который вез стальные детали для двух последних ферм моста, что задержало
       На год завершение работ.
       Почти все работы производились вручную, орудия труда были самые примитивные - топор, пила, лопата, кайло и тачка. Несмотря на это, ежегодно прокладывалось около 500 - 600 км железнодорожного пути. Таких темпов еще не знала история. Об объеме выполненных работ и громадных затратах человеческого труда свидетельствуют данные на 1903 год: произведено свыше 100 млн. куб. метров земляных работ, заготовлено и уложено более 12 млн. шпал, около 1 млн. тонн рельсов и скреплений, построено мостов и тоннелей общей протяженностью до 100 км.
       Только при сооружении Кругобайкальской железной дороги протяженностью немногим более 230 км было построено 50 галерей для предохранения пути от горных обвалов, 39 тоннелей и около 14 км подпорных стенок в основном на цементном и гидравлическом растворе. Стоимость всех тоннелей со столбами и галереями составила свыше 10 млн. руб., а расходы на сооружение всей магистрали превысили один миллиард золотых рублей.
            В строительстве Транссибирской магистрали участвовало много талантливых русских инженеров - воспитанников отечественных учебных заведений, получивших опыт железнодорожного строительства в России.
            Прокладка Южно-Уссурийской дороги, начатая в апреле 1891 года, закончилась в 1894 году, а тремя годами позднее был сдан и её северный участок. Временное движение на участке от Владивостока до Хабаровска протяженностью 772 км открылось 26 октября 1897 года, постоянное - 13 ноября 1897 года. Сооружением Уссурийской железной дороги руководил инженер О. П. Вяземский. Его именем названа одна из железнодорожных
       Станций на этой железной дороге.
            В 1896 г. была сдана в эксплуатацию Западно-Сибирская железная дорога от Челябинска до Новониколаевска (ныне Новосибирск) протяженностью 1422 км. Руководителем экспедиции и строительства на подходах к реке Обь и мостового перехода через нее был инженер и писатель
       Н.Г. Гприн-Михайловский.
       Среднесибирская железная Гарин-Михайловский. дорога от Оби до Иркутска протяженностью 1839 км была сооружена в 1899 г. под руководством инженера Н. П. Меженинова. Железнодорожный мост через Обь проектировал выдающийся русский инженер-проектировщик и строитель мостов, впоследствии крупный ученый в области строительной механики и машиностроения Н.А. Белелюбский.
       Большую роль в организации строительства Кругобайкальской железной дороги и решении многих технических проблем, с ним связанных, сыграл А. В. Ливеровский. Он участвовал и в сооружении восточного участка Амурской железной дороги, и уникального на Европейско-Азиатском континенте Амурского моста. 12 сентября 1904 г. по Кругобайкальской дороге прошел первый опытный поезд, а в 1905 г. открылось регулярное движение. Талантливый инженер, впоследствии крупный ученый в области мостостроения Л. Д. Проскуряков спроектировал мост через Енисей у Красноярска, он же был автором проекта моста через Амур.
       К весне 1901 года было закончено строительство забайкальского участка Транссиба до станции Сретенск и для соединения европейской части России с Тихоокеанским побережьем сплошным рельсовым путем недоставало участка примерно в 2 тысячи км от Хабаровска до Сретенска.
       Правда, из-за сложных климатических и геологических условий на Амурском участке, а также по политическим соображениям царское правительство на первых порах отказалось от строительства здесь дороги и решило от Забайкалья до Владивостока идти более южным путем, через Маньчжурию. Так возникла построенная Россией и введенная в эксплуатацию в 1903 году Китайско-Восточная железная дорога, проходящая по территории Маньчжурии через Харбин до станции Пограничная (Гродеково). В 1903 году построена и линия от Гродеково до Уссурийска, и Владивосток был связан стальной колеёй с центром России. С постройкой Китайско-Восточной железной дороги установилось сообщение с Дальним Востоком на всем протяжении Великого Сибирского пути. Европа получила выход к Тихому океану.
            Таким образом, Транссибирская магистраль уже в первый период эксплуатации выявила свое большое значение для развития экономики, способствовала ускорению и росту оборота товаров. Однако пропускная способность дороги оказалась недостаточной. Крайне напряженным стало движение по Сибирской и Забайкальской железным дорогам во время русско-японской войны, когда с запада хлынули войска. Магистраль не справлялась с передвижением войск и с доставкой воинских грузов. Сибирская железная дорога в период войны пропускала только 13 поездов в сутки, поэтому было принято решение о сокращении перевозок гражданских грузов.
       Кроме того, переброска войск осложнялась тем, что был не достроен участок Кругобайкальской железной дороги и до 1905 г. связь между западным и восточным берегами Байкала осуществлялась с помощью паромной переправы. Паром-ледокол "Байкал" водоизмещением 3470 т перевозил за один рейс 25 груженых вагонов.
       В зимний период от станции Байкал до Танхоя прокладывали по льду озера рельсовый путь, по которому "перекатывали" паровозы и вагоны. В отдельные дни таким способом переправляли до 220 вагонов.
            После окончания русско-японской войны российское правительство приняло ряд мер по увеличению пропускной способности Транссибирской магистрали. Для рассмотрения всего комплекса вопросов, связанных с этой проблемой, была создана специальная комиссия, которая пришла к выводу о необходимости увеличить скорость движения поездов. С этой целью было решено: увеличить количество шпал на 1 км пути и ширину земляного полотна; заменить облегченные рельсы на рельсы более тяжелых типов и укладывать их на металлические подкладки; вместо временных деревянных мостов строить капитальные, а также увеличить количество паровозов и
       вагонов на линии.
           3 июня 1907 г. Совет министров рассмотрел и одобрил предложения Министерства путей сообщения о сооружении второй колеи Сибирской железной дороги и переустройстве горных участков пути. Под руководством А. В. Ливеровского были начаты работы по смягчению уклонов на горных участках от Ачинска до Иркутска и проведению второго пути от Челябинска до Иркутска. В 1909 г. Сибирская магистраль на протяжении 3274 км стала двухпутной. В 1913 г. вторая колея была продолжена вдоль Байкала и за Байкал до станции Карымская. Осуществление важных мероприятий по увеличению пропускной способности Транссибирской магистрали сопровождалось строительством новых ее участков или ответвлений от нее.
    Неудачный исход русско-японской войны показал, что дорога, пролегающая по чужой территории, в стратегическом отношении не может обеспечить интересы страны, и вынудил царское правительство создать непрерывный рельсовый путь до Владивостока по территории России. 31 мая 1908 г. Государственный совет принял решение о сооружении Амурской железной дороги. Строительство участка Транссиба от станции Куэнга до Хабаровска протяжением 1998 км было начато в 1908 году и сдано в эксплуатацию в 1915 году. В этот же период началось строительство и Минусинско-Ачинской железной дороги (до Абакана).
       Сквозное железнодорожное сообщение от Челябинска до берегов Тихого океана по территории Российской империи было открыто лишь в октябре 1916 г., после окончания строительства Амурской железной дороги и ввода в строй Амурского моста. Транссибирская магистраль была разделена в административном отношении на четыре дороги: Сибирскую, Забайкальскую, Амурскую и Уссурийскую. Непрерывно возрастала перевозка пассажиров.     В годы первой мировой войны техническое состояние дороги резко ухудшилось. Но самые громадные разрушения дороги были сделаны во время гражданской войны.
       Была уничтожена большая часть паровозов и вагонов, подорваны и сожжены мосты, например через Иртыш и крупнейший мост через реку Амур, устройства водоснабжения, пассажирские и станционные сооружения. Но после гражданской войны на дороге без промедления начались восстановительные работы. Зимой 1924 - 1925 годов реставрирована разрушенная часть Амурского моста, и в марте 1925 года на дороге возобновилось сквозное движение поездов, теперь уже без перерыва, до сегодняшнего дня.
      
       Поздно ночью прибываем в Тюмень, которая запомнилась своим оригинальными вокзальными часами и сорокаминутной задержкой отправления поезда. После Тюмени сразу же заваливаемся спать.
       Под заливистый храп Степаныча, который встретил наступление новых суток не прерывая сна, мы всю ночь пересекали необъятные просторы гладкой, как стол, Западно-Сибирской низменности.
       Утро снова великолепное. Маленькие островки лесочков-рощиц, зелёные ска­терти посевов, на которых чёрными угольками выделяются сидящие грачи, отды­хающие в тени деревьев стада, голубые глазницы небольших озерков - такой откладывается в памяти проезжающих, Западная Сибирь.
       Зелень травы во многих местах разбавлена желтизной - цветёт сурепка. Особенно много грачей собирается вблизи от полотна железной дороги, куда из проходящих поездов выбрасывают различные отходы и остатки пищи. Умные птицы тонко уяснили себе эту полезную ситуацию и ловко пользуются дарами "природы".
       Степаныч, глядя на них, изрекает.- Тоже соображают!
       И грачи действи­тельно соображают: не успевает прогреметь мимо последний вагон поезда, как они тут же перелетают на само полотно, и начинают заниматься делом - идёт санитарная уборка пути.
       Первый раз за всю дорогу сели играть в преферанс. Играем в "сочинку" - так легче определить время игры. Выигрыш традиционно идёт на стол.
       Мечтатель выиграл "громадную" сумму - четыре копейки, я - два рубля. Так образовался общественный денежный фонд, который мы передаём Мечтателю, назначаемому в походах завхозом.
       Принимая эту громадную сумму, он рассуждает.- В сороковые годы все самые крупные казино Америки пребывали в шоке. Некий игрок русского происхождения Генрих Быковский снимал в них банк за банком. Никто и ничто не могло его становить: тысячи, миллионы долларов сгребал он с кона почти играючи, словно надсмехаясь над хозяевами. Его везение казалось подозрительным и пугающе фантастическим. Чтобы спасти и деньги, и престиж, был пущен слух о том, что Быковский - редкий мошенник.
       Тогда оскорблённый в лучших игорных чувствах гений рулетки предложил остаться один на один с крупье, предварительно раздевшись до гола и, показав контрольной команде, что никаких приспособлений или ухищрений, помогающих ему разорять гемблинги, у него нет. Споровая инспекция длилась три вечера подряд. Быковский выиграл за это время восемь миллионов долларов. Хозяева казино схватились за головы, а один, из Лас-Вегаса, умер на другой же день от апокалипсического удара. Быковский же, забрав выигрыш, предстал перед восхищенными неверами и заявил, что отныне он ни разу не войдёт ни в одно казино Америки. Вскоре после этого великий игрок внезапно умер, унеся тайну свих удач с собой.
       С той поры тысячи и тысячи охваченных азартом рулеточников в разных странах мира, в том числе и в России, пытаются решить задачу: какие цифры выигрыша, какая система приводила Быковского к вратам рулетного рая.
       После Барабинска выясняется, что нагнать имеющееся отставание нам на этот раз не удалось. Поезд нарушает график движения ровно на час.
       В Барабинске Ряша обнаружил в продаже беля­ши и тут же отоварился. Едим их не прерывая игры. Беляши показались на редкость вкусными. С чего бы это? Может быть потому, что начинаем экономить еду.
       Продукт, взятый нами на дорогу, тает на глазах. Осталось немного поми­доров, что-то из консервов, штук пять яиц и свежие огурчики. Эти "свежие" огурцы покрылись липким потам и воняли совсем по-человечески. Пришлось отправить их вслед за пивом за окно.
       Прибыли в Новосибирск. По-местному было уже около десяти вечера, а солнце всё еще не хотело покидать своего нагретого за день места на небоскло­не, и продолжало посылать нам в окна свои жёлто-оранжевые лучи.
       Желающих покинуть Новосибирск оказалась масса, но билетов на проходящие поезда в кассах почему-то нет, хотя даже в нашем вагоне одно или два купе совершенно пустые. Поэтому все желающие толпятся на перроне около вагонов в надеж­де уговорить проводников.
       Наши девочки не теряются и внимательно изучают обстановку. Вера подходит к Ряше и спрашивает.- Не знаете, к чему бы это рука чешется?
       Ряша смеётся и говорит.- Да, не мучься! Бери быстрее, а то всех расхватают.
       Ободренная этим напутствием, Вера мчится отбирать наибо­лее упитанных "зайцев". После отхода поезда ими оказываются забитыми все свободные места в купе, и даже коридор вагона. Похоже, что этот способ заработка становится привычным даже для наших робких студенток.
       Коллектив занимается наведением марафета, с тем, чтобы прибыть в Красно­ярск полными обаяния и красоты, суровой и неброской. Как-никак, а там пред­стоит встреча с прекрасной Уралочкой.
       С железной дорогой по всем расчетам нас связывают не более десяти часов пути, а дальше мы отдадимся во власть небесно-голубых дорог и сервиса Аэрофлота.
       Котуй - загадочный и манящий, приблизился к нам ещё на четыре тысячи километров.
       Приведя себя в порядок, то есть, побрившись, Мечтатель и Степаныч с ожесточением накинулись на прессу, в изобилии закупленную в Новосибирске. Читают и потеют, так как в купе ужасно душно. От духоты не спасают даже настежь открытые окна и две­ри.
       Почти все пассажиры уже улеглись спать, а мы решаем, что последнюю ночь в поезде можно и нужно провести более целесообразно. Предложение сообра­зить прощальный товарищеский ужин было встречено всеми, в том числе и нашими проводницами, с большим энтузиазмом.
       Они тут же предлагают пригото­вить на ужин горячую картошку, использовав для этого имеющиеся ресторанные связи: у них там, оказывается, есть знакомый дедуля, который как раз сегодня дежурит.
       Мечтатель в знак признательности за этот благородный поступок лезет в свой "сидор" и извлекает на свет божий бутыль со спиртом.
       Ряша смеётся.- Не спирт, а арманьяк "Макуар Сент-Вивантде де Пти" тридцатилетней выдержки. Керосин то - есть.
       Откры­ваем последние консервы, режем хлеб. Вскоре праздничный стол был накрыт и ждал гостей.
       Под общее оживление появляется Ира с дымящейся кастрюлей в руках. Тихонечко прокричав ура в её честь, мы подняли стаканы и дружно чокнулись.
       У девчонок с непривычки от выпитого спирта перехватило дыхание, и глаза полезли на лоб.
       Ряша покровительственно похлопал онемевшую Ирочку по плечу и уверенно заявил.- Ничего, сейчас всё пройдёт и будет хорошо!
       Действительно, минут через десять всей компании стало очень хорошо. Настолько хорошо, что пришлось налить и выпить ещё разок, а затем откуда-то появилась гитара, и мы дружно рявкнули вполголоса, что-то вроде.- Что творится по тюрьмам ужасным, трудно братцы, мне вам рассказать...
       Пассажиры в соседних купе вздрогнули и перевернулись на другой бок, а чей-то злой голос прорычал.- Эй! Вы там. Потише не можете? Не в лесу всё-таки.
       Мы молча согласились с ним, что действительно не в лесу, и попробовали потише - оказалось, что можем и совсем неплохо.
       Пока мы дружно драли горло и веселились, наш поезд уверенно наращивал своё отставание. От Новосибирска до Мариинска вместо шести часов мы пода­ли ровно десять.
       Когда за окнами показался вокзал Богатола, общее отстава­ние от графика движения было восемь часов.
       Вся дорога на этом участке забита поездами. То и дело останавливаемся и стоим где-то посредине леса, иногда по часу и более. Сразу же за нами, почти упираясь в хвостовой вагон, светит фарами электровоз следующего состава.
       Настроение гнусное. Пассажир нервничают и частят железную дорогу и её начальство почём зря. Стихийно рождается лозунг - Бей Ж-Д! Спасай "Россию"!
       С тоской думаем о том, какие муки доставляем мы своим отставанием Челябинцам, ждущим нас там, в таком близком и таком далёком Красноярске.
       Степаныч предлагает.- Давайте подадим на железную дорогу в суд. Пущай возвернут деньгу, которую за ско­рость вычли.
       Пожалуй, это было бы самое справедливое решение, но не в нашем духе. Там, на Западе такие процессы совсем не в диковинку, а у нас могут и не понять...
       Прекрасная, горячая картошка кончилась, песни, в том числе и "...картошку все мы уважаем, когда с сольцой её намять", были все перепеты. Бенефис завершился.
       Девчонки ушли продолжать своё дежур­ство, а мы от нечего делать засели за последнюю в этой дороге "пулю". У меня снова была "пруля", и я выиграл целых шестьдесят копеек, несмотря на то, что меня пытались описывать сразу все трое партнёров. Выручил лихой мизер перед самым концом игры. Благодаря ему из отстающих я сразу выбился в передовые.
       За окном нудно моросит дождь, хотя ближе к краю горизонта небо чисто и только слегка размазано маленькими лохматыми облачками.
       Проследовали Ачинск и, наконец, поезд пошел без остановок, всё сильнее набирая ход.
       Однако нагнать накопленное отставание на оставшемся отрезке пути до Красноярска невозможно даже теоретически.
       Колоса вагона застучали по настилу моста и за окнами замелькали его высокие, ажурные фермы - под нами был Енисей. Значит, мы все-таки добрались до нашей первой промежу­точной остановки.
       Из окна остановившегося вагона видим, что нас встреча­ют: двое в форме гражданской авиации пытливо вглядываются в окна нашего вагона.
       Моего знакомого среди них нет, уже потом выяснилось, что он находил­ся в командировке в Игарке, и поэтому прислал встречать нас своих подчи­нённых.
       Мечтатель, который пытливо всматривался в толпу людей толпящихся на перроне, вдруг радостно заулыбался и замахал руками. Около вагона явились, словно сказочные духи, сияющие, как медные пятаки, Командор и Максим.
       - Здорово, бродяги! Как вы тут обретались? Еще не пропылились?
       -Здорово! Здорово! Сами, небось, протухли в вашей консервной банке за трое суток!? Ничего, на земле Сибирской поотдышетесь!
       -Уралочка где? Или дома в спешке забыли?
       -Не бойтесь, не забыли. При вещах она.
       Все эти разговоры велись по ходу выгрузки . Резво собираем и вытаскиваем из вагона наши многочисленные шмотки.
       На лицах Иры и Веры постепенно появляется грустное выражение. За трое суток мы как-то совершенно незаметно привыкли друг к другу, и приближающийся миг расставания отзывается в душах тихой печалью.
       Через пару минут купе полностью освобождается, а ря­дом с вагоном вырастает непередаваемо живописная куча вещей. Именно по ней узнают нас и встречающие представители Аэрофлота. Здороваемся с ними, извиняемся за неумышленное опоздание, в котором мы, собственно говоря, совсем и не виноваты.
       Красноярцы показывают нам на привокзальную площадь, где стоят Волга и РАФик, предназначенные для нашей перевозки в аэропорт. Под вещи они пригнали ещё бортовую машину. На ней гордо восседает невы­сокий парень с залихватскими запорожскими усами. Оказывается это и есть наш новый товарищ по походу - Лёха Усач.
       Говорю Командору.- Слушай, а ваши шмотки где? Пускай Лоха показывает где, грузим на машину и вперед в аэропорт, в гостиницу. Ночуем, а завтра раненько утром летим в Подкаменную.
       Машина с Усачём и Максимом уходит грузиться, а перед нами появляется Уралочка. За прошедший с нашего расставания год она совсем не изменилась, смотрит на нас и улыбается. Бросаемся к ней и награждаем дружескими поцелуями в обе щёчки, последние от смущения становятся совсем пунцовыми.
       Прощаемся с нашими милыми проводницами и направляемся к ожидающим нас машинам.
       По дороге в гостиницу нас знакомят с планом дальнейшего движения к Котую - загадочному и манящему: В шесть утра вылетаем на Подаменную Тунгуску. Билеты уже забронированы. А оттуда на втором Антоне будем делать последний воздушный бросок в Туру. Из Туры на Котуй можно попасть либо вертолётом, либо гидрачем.
       Начальник аэропорта в Тунгуске наш старый знакомый - Хохлов Геннадий Кириллович находится на месте и полностью в курсе событий. Командир отряда в Туре, Тутушкин Николай Нико­лаевич, тоже оповещён о нашем приезде и должен сделать всё необходимое, чтобы доставить нас на Котуй.
       Погода в Красноярском крае всё это время стояла сухая, солнечная, пожалуй, даже слишком. Ночной дождь, свидетелями, которого мы были, первый за два месяца. Он даже не смог как следует смо­чить землю, а лишь слегка прибил пыль.
       По данным аэроразведки тайга во многих местах горит. Правда, в районе Нижней Тунгуски пожары пока не наблюдались.
       В связи с намечаемым ранним вылетом решаем вещи из машины не разгру­жать, оставить на ночёвку в пождепо, а затем сразу подвезти к самолёту.
       Добравшись до гостиницы, получаем там четыре двухместных номера.
       Ряша рвётся поселиться в одном номере с Уралочкой, но Командор вежливо и внушительно заявляет.- Не моги и думать, а не то, что надеяться. Ночевать с землячкой суду я.
       Ряше ничего не остаётся, как молча согласиться с этими вескими доводами.
       Не успеваем, как следует, устроиться в номерах, как начинается сильнейший ливень. Пожалуй, это был даже не дождь, а сплошной поток воды мгновенно хлынувшей с неба. Косые, беснующиеся водяные струи сплелись в воздухе, внезап­но ставшем упругим и плотным, в немыслимые узоры.
       За какие-то две-три минуты на асфальте образовались целые моря воды. Машины с трудом преодо­левали эти неожиданно возникшие броды. Над капотами поднимались мощные фонтаны брызг. Некоторые из них, не успев вовремя прибавить скорость, глох­ли и останавливались в самых глубоких местах этих мини озер. Тогда водите­ли, вспоминая всех своих, а попутно и чужих родственников, вылезали с засученными до колен штанинами наружу и толкали свои "тачки" вручную до ближайшей "суши".
       Видимость уменьшилась почти до нуля. Серая пелена висела сразу же за срезом окна. Лишь яркие огни, вынужденно включённых фар, с трудом прорезали это беснующееся серое туманное месиво воды и воздуха. Шум падающей с неба воды заглушал все остальные звуки города.
       Дождь закончился так же внезапно, как и начался, успев натворить целую кучу всяких каверзных дел и делишек: разбил кое-где стёкла, поломал много деревьев и превратил проезжую часть улиц в полноводные реки.
       В воздухе запахло свежестью, а от нагретого асфальта поднялись вверх многочислен­ные испарения. Небо быстро светлело и вскоре почти полностью очистилось от облаков. Даже не верилось, что каких-то полчаса назад земля подверга­лась интенсивнейшему водяному душу.
       Пока шёл дождь, все разбежались по ваннам смывать дорожную пыль и пот. Искренне радовались горячей воде души наших друзей из Челябинска, которые двое суток ночевали цыганским табором на железнодорожном вокзале.
       Чистые и порозовевшие от мытья садимся за наш первый коллективный стол. Баклажан­ная икра, рыбные консервы, привезённая с собой из Москвы колбаса и пара бутылок русской водки красноярского разлива составили нашу праздничную трапезу.
       Мечтатель громко провозглашает.- Господа, прошу вас в "Л,Юсто де Бомбаньер"!
      -- Это что же за диковина такая?
      -- Ресторанчик в маленьком французском городке Ле-Бо. Он был известен, как феодальная крепость, когда в этих краях правил род Бо. Кровавое, воинственное и жестокое семейство, прославившееся, однако, и тем, что покровительствовало трубадурам и женщинам, за что городок этот получил еще одно название - "Двор Любви".
      -- Коли мы в этом самом "Л,Юсто де Бомбаньер" то, что сегодня пить будем?
      -- Что, что?
      -- "Пулиньи Монтраше", вот что. Отличное марочное вино, созданное в Шардоннэ, деревушке на Золотом берегу, единственном месте на земле, где выращивают этот сорт винограда.
      -- Значит снова спирт,- вяло констатировал Степаныч.- Противно, но привычно.
      -- Ошибаешься, друг мой. Не спирт, а настоящую русскую водку. Лучший напиток в мире.
       Первый тост по сложившейся традиции был поднят за встречу, за дружбу и за то, что судьба вновь всех нас вместе. Вновь, вспомнились весёлые и мудрые строфы Беранже.
      
       Где пьют насильно, ради тоста,
       Там пьют едва ли веселей,-
       Мы пьём, чтоб чокаться и, просто
       Пьем за здоровие друзей!
       Но горе тем, в ком мрачность взгляда
       Изгнала дружбу без следа:
       Она - несчастию отрада,
       Его звезда, среди труда,
       Чтоб выпить, чокнется - и рада
       Пить, чтобы чокаться всегда.
       В надутом чванстве жизни чинной
       Находят многие смешным
       Обычай чокаться старинный;
       Что свято нам - забавно им!
       Нам это чванство не пристало,-
       Друзья, мы попросту живём,
       Нас тешит чоканье бокала,
       Мы дружно пьем и все кругом,
       Чтоб выпить, чокнемся сначала
       И пьем, чтоб чокаться потом!
      
       За столом постепенно начинают разгораться страсти. Ряша и Командор начали свой обычный словесный поединок, заключающийся в основном в приклеивании друг другу едких прозвищ - вывесок и обвинениях в различных мелких греш­ках. Публику это всегда веселило, а спорщики от такой реакции входили ещё больший раж.
       Мечтатель что-то мурлыкал себе под нос, Степаныч тихонько беседовал с Максимом "за жизнь", а Уралочка, удобно устроившись на кровати, с улыбкой наблюдала за разомлевшими от еды и пития походничками.
       В конце концов, застолье благополучно завершилось, и мы направились в оставшееся до сна время смотреть завлекательный заграничный фильм "Каскадёры".
       На этот поступок нас уговорили Челябинцы, которые в период тягостного ожидания нашего приезда уже успели его посмотреть, но почему-то жаж­дут повторения зрелища.
       Шумной гурьбой вываливаемся из гостиницы и движемся по улицам Красноярска. Этот город нам всем хорошо знаком и близок. С него начиналось большинство наших таёжных скитаний.
       Он очень разный, этот могучий Сибирский город. Здесь жил и работал известный русский художник Суриков.
       У набережной на вечном причале застыл старенький пароходик "Святитель Николай", на котором В.И. Ленин в 1897 году отбыл в ссылку, в село Шушенское.
       Город стремительно растёт. За последние десять-пятнадцать лет он увеличился вдвое, выйдя по темпам строительства на первое место в Вос­точной Сибири. Недавно город справил своё трёхсот пятидесятилетие.
       Прямые и полные зелени улицы сейчас все завалены сломанными сучьями и целыми стволами, сваленных пронесшимся ливнем деревьев. В некоторых мес­тах на асфальте валяются мёртвые воробьи, которых сильнейший ветер сбро­сил на землю и лишил коротенькой птичьей жизни.
       Вода с мостовых почти везде уже сошла, но двигаться вперед приходится довольно замысловатыми зигзагами, так как небольших лужиц всё-таки хватает.
       Когда по пути нам попадаются вывески " Аптека", Степаныч мгновенно и бесшумно исчезает в дверях названного учреждения, а через минуту так же незаметно вновь присоединяется к общей группе.
       Меня это невольно заинтриговывает, и я ти­хонько интересуюсь у него.- Ты что там забыл? Случайно не с животом чего?
       - Когда найду чего надо, расскажу. Будет сюрприз и даже очень полезный для всех!
       Однако сюрприза так и не получилось, так как нужного Степанычу предмета ни в одной из Красноярских аптек не оказалось. То ли забыли завезти, то ли не бы­ло заявок от торговой сети.
       Уже потом Степаныч рассказал мне "по секре­ту", что искал он в аптеках презервативы и, не какие ни будь, а только второго номера. Удивлённые такой чёткой постановкой задачи, молоденькие аптекарши - продавщицы заботливо предлагали привередливому покупателю.- Есть другие номера. Все берут. Неужели вам не годятся?
       На что Степаныч гордо и невозмутимо ответствовал.- Именно не годятся! Желаю только номер два!
       Аптекарши в глубоком сожалении пожимали плечиками и с любо­пытством и сочувствием смотрели на привередливого покупателя. Хотя всё объяснялось очень просто: Какой-то, неизвестный нам, знаток путешествий реко­мендовал бедолаге Степанычу упомянутое дефицитное изделие, как велико­лепное приспособление для защиты от влаги наручных часов.
       Мечта нашего друга не сбылась из-за нечеткой работы аптечной сети и отсутствия спроса на вторые номера в городе Красноярске.
       Кинофильм действительно оказался довольно завлекательным, и мы совсем не жалели о потерянном времени. Воэвращались в гостиницу уже около десяти часов вечера.
       Улицы засыпающего города совсем просох ли, а небо обещало хорошую погоду на завтра.
       Наставшее утро полностью подтвердило вечерние обещания небесной кан­целярии.
       Голубое небо без единого облачка и ярчайшее солнце приветствова­ли наше пробуждение на земле Сибирской.
       Из Красноярска мы вылетали в шесть часов пятьдесят минут по московскому времени. По - местному это соответствовало почти одиннадцати часам, и аэропорт уже вовсю жил полнокровной трудовой жизнью: Садились и взлетали много численные самолёты союзных авиа линий, лихо, словно бабочки, вспархивали в воздух легкокрылые Антошки, с глухим жужжанием поднимались вертикально в воздух жучки-вертолёты. Толпились и шумели в очередях около касс любители воздушных путешествий и те бедолаги, которые не могут их переносить даже во сне, но в силу жизненных ситуаций вынужденные идти на эти муки. Все они жаждали любым путём приобрести побыстрее билеты и взмыть в голубые просторы пятого океана.
       Нам было много проще и спокойнее: Билеты уже лежали на регистрации в депутатской, а багаж на машине следовал прямо к самолёту.
       Приземистый АН-24 был так загружен нашими объёмистыми и увесистыми шмотками, что экипаж категорически потребовал от дежурной по посадке высадить не менее двух пассажиров из салона.
       Притихнув, словно зайцы под кустом во время приближения охотника, мы со страхом ожидали конца этой маленький карательной операции.
       К счастью, никого из нас не высадили, а жертвами наших неуёмных аппетитов по отношению к перевозке тяжестей по воздуху, стали какой-то мужик в шляпе и немыслимого цвета лапсердаке.
       Степаныч категорически утвер­ждал потом.- Наверняка, антиобщественный тип!
       Второй была молоденькая симпатич­ная девушка, скорее всего студентка. Её нам было откровенно жалко, но чув­ство жажды тайги пересилили, и никто не поспешил заменить бедолагу на собственную персону.
       Мужик пытался спорить и возражать аэропортовской власти, применяя при этом весьма яркие словосочетания, но его быстро утихомирили и удалили из самолёта. Всё, можно вздохнуть поспокойнее...
       Во время взлёта за бортом несколько раз раздавался какой-то свистящий и похожий на короткий вой сирены звук. Толкаю Степаныча и спрашиваю.- Не знаешь, к чему бы это?
       Тот уверенно заявляет.- К дождю и резкому изменению обстановки!
       Соглашаюсь, что обстановки, пожалуй, а вот насчёт из­менения погоды лучше бы не надо. Тем более что пока всё говорит за то, что день обещает быть солнечным и жарким.
       По самолётному радио стюардесса объявила.- Уважаемые пассажиры, командир и экипаж приветствуют вас на борту самолёта АН-24, выполняющего рейс по маршруту Красноярск - Подкаменная Тунгуска - Енисейск - Норильск. Время в пути до Подкаменной Тунгуски один час пятьдесят минут... Рейс выполняется экипажем...
       Самая низкая температура в Красноярском крае на побережье Ледовитого океана - плюс двенадцать градусов... Желаем вам приятного полёта!
       В иллюминатор видно, как под крылом проплывает широкая сине-серая лента Енисея, причудливо петляющая на фоне зелёного моря тайги и желтеющих прямоугольников полей.
       Мечтатель извлёк из глубин своих карманов какой-то грязноватый листок, разложил на коленях и, водя авторучкой, что-то глубоко мысленно соображает.
       Заглядываю через его плечо - Рубли... Килограммы... Макароны... Соль... Сахар...
       Понятно - он уже приступил к выполнению обязанностей завхоза и прикидывает, что бы ещё закупить для похода в Тунгуске.
       0стальные члены коллектива мирно посапывают и своих креслах, убаюканные ровным, монотонным звуком работающих двигателей.
       Постепенно и я впадаю в приятную дремоту, сквозь которую ощущение полета приобретает какую - то особенную, сказочную окраску. Из этого состояния меня выводит лёгкий толчок. Это колёса самолёта коснулись стальных неровностей плит взлётно-посадочной полосы в аэропорту Подкаменная Тунгуска.
       Самолёт медленно подру­ливает к месту высадки пассажиров. Открывается люк, выдвигается трап. Всё наш полёт завершен.
       Знакомая по прошлому году рощица, невысокий штакетный заборчик и совершенно новые металлические ворота, выкрашенные в ядовито желтый цвет, появившиеся за год нашего отсутствия здесь.
       Нас никто не встречает, и это настораживает. Как оказалось, начальник аэропорта был в командировке в Норильске, его заместитель находился в отпуске, а остальным сотрудникам аэропорта до нас не было никакого дела.
       Прихо­дится перетаскивать шмотки обратно в рощицу, и на ходу решать, что де­лать дальше. В аэропорту полно пассажиров, желающих куда-нибудь лететь, лишь бы не торчать долго здесь. Среди них человек тридцать делающих свой перелёт в нужном нам направлении - до Туры.
       Вот уже трое суток, как Тура не принимает. Причины только две: обильно выпавшие на землю дождевые осадки, размывшие грунтовую ВПП, и сплошная дымовая завеса, повисшая над тайгой от сильнейших пожаров, не дающая возможности ориентации в полёте на низко летающих АН-2. И сегодня погода по этому маршруту была нелетная.
       Публика волнуется, осаждает кассу и без устали атакует дежурную по аэропорту. Среди пассажиров очень много родителей с детьми. Маленькая двух этажная гостиница поселка переполнена. В прошлом году мы очень уютно в ней переночевали, но сейчас, видно, не судьба.
       Поскольку сегодня вылететь в Туру явно не удастся, решаем разбить палаточный лагерь прямо за оградой аэродрома на небольшой и очень неровной площадке, которая в довершение всего весьма усердно унавожена местным рогатым скотом.
       В конце концов, нам всё-таки удается найти более или менее ровное и "не заминированное" пространство и мы устанавливаем свои "вигвамы".
       В животах бурчит. За сегодняшний день у нас во рту, как говорится, не было и маковой росинки.
       По очереди посещаем аэродромовскую столовую, всё меню которой состоит в этот раз из горько-солёных грибов неизвестного наименования, ухи из скумбрии, разогретой тушенки с совершенно несъедобной даже на вид, тушеной капустой и чая.
       Правда, в буфете имеются весьма аппетитные коржики и булочки, которые придают нашей весьма прискорбной трапезе некоторую радужную окраску.
       В довершение всех бед и уха, и капус­та оказываются смачно пересоленными. Лишь зверский голод заставляет нас поглотить всю эту "великолепную" экзотическую пищу.
       Заправившись недостающими калориями, направляемся в местные магазины, которые уютно расположились буквально в двух шагах от аэропорта на задворках гостиницы.
       В промтоварный заглядываем лишь из чистого любопытства, вдруг чего ни будь из дефицита случайно завалялось. Чудес в наше время не встречается даже в таких уда­лённых местах, как Подкаченная, поэтому покидаем магазин, едва войдя в него.
       В продуктовом нас интересует совершенно конкретные вещи: хлеб, сахар, соль, печенье. Весь этот ассортимент товаров в магазине имеется, и уже через десять минут мы выходим оттуда, сгибаясь под тяжестью сделанных покупок, загруженных в полотняные мешки, специально привезенные из дому.
       В них нашли себе место двадцать пять килограммов соли и столько же сахара, а
       так же восемнадцать буханок очень свежего и великолепно пахнущего хлеба.
       Наш завхоз счастлив - теперь практически весь необходимый нам для похода
       продукт имеется в наличии.
       Осталось купить килограммов пять печенья, рожков и ещё кое-какой мелочёвки, но это мы сделаем в Туре.
       Вечереет, хотя это понятие в здешних краях в пору, когда еще не кончался июль, может существовать весьма условно.
       В летний переход от дня к вечеру, а от вечера к ночи и от ночи к утру происходит почти незаметно. Лишь посереет небо, исчезнут тени от деревьев на невысокой траве и медленно, медленно опустится на землю звенящая тишина.
       Вот и сейчас, ещё совсем светло, а на противоположном берегу Енисея в домах посёлка Подкаменная Тунгуска зажглись неяркие огоньки, ведь хотя мы находимся в аэропорту с таким же названием, но расположен он в поселке геологов с коротким и звучным названием Бор.
       В настоящей же Подкаменной нам так и не удаётся побывать, хотя история образования этого села уходит корнями в далёкое прошлое. Расположено оно на устьевом побережье одного из самых могучих правых притоков батюшки Енисея, имя которого и присвоили первооснователи новому поселению. Длина притока, ни много, ни мало, составляет 1865 километров, а ширина в нижнем течении достигает шестисот-семисот метров.
       Своё начало Подкаменная берёт в Иркутской области, с Ангарского кряжа, и в верховьях носит название Катанги. В пределах Красноярского края на ней расположены два наиболее крупных населенных пункта - районные центры Эвенкийского автономного округа - Ванавара а и Байкит. Через Байкит нам предстоит пролетать по дороге в Туру.
       Подкаменная - река своенравная. Она то течёт по широким равнинам, то бьется в крутых берегах, иногда с отвесными склонами. В засухи река быстро мелеет, особенно в верховьях. Один из самых живописных участков - участок между Байкитом и Полигусом, В этих местах река течет среди отвесных гранитных скал и круто спадающих в долину гор, именуемых "Столбами". Отдельные каменные громадные пики напоминают башни старинных замков и средневековые крепости, а вокруг шумит вековая, бескрайняя тайга.
       Есть на Подкаменной и место, носящее игривое название "Горлышко", представляющее собой узкий каменный коридор - ущелье протяжённостью в добрый десяток километров. Вода в "Горлышке" мечется из стороны в сторону среди остроконечных валунов, создавая настоящую пенисто-воздушную ванну.
       Первыми исследователями Подкаменной были геологи Лопатин, Тугаринов и Обручев. Они обнаружили на её берегах железную руду и каменный уголь.
       В настоящее время на этом притоке Енисея появились и первые буровые вышки - здесь открыты месторождения нефти и газа.
       Всё это прекрасно. Будущее края ясно и радужно на долгие годы вперёд, но... Как поёт Владимир Высотский в одной из своих песен.- Нам туда не надо..
       Наши маршруты всегда направлены туда, где следы человеческой ноги пока ещё так же редки, как дублёнки на прилавках Московских магазинов.
       Бытует мнение, что освоение тайги дело очень трудное, что она упрямо и ожесточенно сопротивляется человеку, пытается остановить его на своих границах. А ведь это, пожалуй, совсем не так. Вооруженный самой современной техникой человек шагает по тайге гигантскими шагами, часто совеем не замечая, как под его ногами гибнет жизнь веками существовавшая в этой первозданной природе, гибнет, чтобы никогда больше уже не возродиться. И остаются после этого победного трудового марша лишь жалкие осколки разбитого зеркала природы.
      
       Нет, покорить тайгу совсем не трудно,
       Она уходит навсегда,
       Когда откроют новый рудник
       Иль город выстроят когда.
       Но в толчее бетонных клеток
       Потом, десяток лет спустя,
       Ещё цветёт брусника летом
       Цветов глазами на людей глядя.
       И по ночам, сквозь ельник редкий
       Из голубых таёжных стран,
       Как призрак на могилу предков
       Приходит лось на вскрытый котлован.
      
       Поутихли в аэровокзале уставшие за день напрасного толкания пассажиры.
       Им предстояла, так же как и нам, ещё одна неуютная ночь вдали от дома, а может быть и не одна. В аэропорту сейчас нет ни одного самолета. Своих машин он не имеет, так как является приписным к Туруханску, а транзитных рейсов в это время суток здесь нет.
       Местные авиаторы мечтают о том времени, когда они смогут отделиться в самостоятельное предприятие, но бороться с Туруханском совсем не просто, как ни как районный центр, что по местным категориям приравнивается почти к столице.
       История его началась ещё со времён основания знаменитой Мангазеи, которая была покинута жителями где-то в середине семнадцатого века, а на месте Туруханского зимовья, основанного в 1607 году, возникла Новая Мангазея или нынешний Туруханск. Ещё в 1600 году умные монахи перетащили сюда из Мангазеи Старой мощи святого Василия Мангазейского и основали Троицкий монастырь.
       Мощи эти остались, по преданию, от несчастного местного жителя Василия Фёдорова, убитого своим жестоким хозяином. Однако согласно официальным до­кументам Туруханск был основан лишь в 1672 году, когда на Енисее было уже сравнительно людно и имелись такие зимовья, как Имбатское, Хантайское и Дубчесское.
       В начале прошлого века в пределах нынешнего Туруханского района по берегам Енисея было уже более пятидесяти небольших поселений-деревушек, расположенных на расстоянии дневного перехода друг от друга.
       Громадные таёжные просторы со своим изобилием зверя, дичи и рыбы вот тот мощный магнит, который притягивал к себе вольных людишек в поисках фарта. Население по тогдашним маркам быстро росло и, несмотря на упадок самого Туруханска, край оказался довольно жизнестойким. Правда, занимая территорию по площади превышающую Карелию, население распределялось в нём очень неравномерно.
       Селения жались к основному руслу Енисея, а по прито­кам жителей почти не было. Только на Елогуе попадались редкие кеты, там же располагалась и их столица Келлог. На Дынде проживало несколько семей селькупов. Кроме того, имелись немногочисленные заимки на Дубчесе, Курейке и Турухане.
       В последние годы, после решения правительства о строительстве на Курейке ГЭС, новое живительное дыхание всколыхнуло этот край. Зашумели над тихой тайгой вертолёты и повезли в самые удалённые уголки различные комплексные экспедиции.
       Стал разрастаться и посёлок Бор. Подлинным его сердцем стали контора Высокоширотной экспедиции и аэропорт, через который пролегла довольно густая сеть воздушных трасс. Именно через него пролегли трассы на Игарку, Норильск, Туруханск, Байкит и, наконец, Туру - последнюю промежуточную точку нашего долгого пути к Котую - зага­дочному и манящему.
       Погода постепенно портится. Небо заволакивает сплошной пеленой облач­ности и, наконец, на головы начинают падать крупные и холодные дожде­вые капли, которые постепенно охлаждают наши разгорячённые организмы.
       К нашей великой радости около десяти вечера из Туруханска возвращается Хохлов, и всё становится на свои места. Он обещает отправить нас в Туру завтра утром первым или вторым рейсами.
       По поводу такого события решаем сгонять последнюю в этом сезоне "пульку", дабы потешиться, а заодно и по­полнить оскудевшие общественные финансовые запасы.
       Против этого ценного мероприятия только Уралочка, которая в знак протеста машет нам ручкой и, обозвав ни за что, ни про что " картёжники несчастные ", удаляется в палатку смотреть розовые или голубые, и кто её знает какие ещё, сны.
       На этот раз решают сразиться друг с другом Ряша, Командор, Степаныч и я. Оставшаяся не у дел троица, бурно болеет и в любой самый неподходящий момент старается да­вать нам ценные советы.
       Это нам совсем не нравится, так как играем по две копейки за вист, а это вам, как говаривал один мой начальник, "не баран чихнул".
       Карточным столом нам служат бетонные плиты, сваленные в груду невдалеке от палаток. Из-за сплошной облачности сумрак весьма основательно окутал засыпающую землю, и рассматривать сданные карты приходится напрягая зрение. Однако это делает игру ещё более завлекательной и даже в чём-то загадочной.
       В тишине звучат лишь наши азартные голоса.- Пика... Трефа... Я - пасс.. Вист...
       Мимо нас то и дело молчаливо проплывают тени гуляющих парочек. Совсем рядом проходит дорожка, выложенная из таких же плит, которая, очевидно, служит местной молодежи и приезжим Дон-жуанам чем-то вроде Бродвея. Гулянье продолжается часов до двух ночи, и всё это время парочки испуганно вздрагивают от наших зловещих голосов.
       - А мы тебя подловим! Будешь сидеть, как миленький !
       - Я вашу пику в гробу видел....
       - Нет, ты по бубям ему сначала врежь, а уж потом легонечко в трефку, и опять в трефку...
       Наша игра продолжается и после того, как с Бродвея исчезает последняя парочка. Конечные её результаты весьма радуют нашего Мечтателя, которому, как официальному завхозу коллектива, в кассу поступает ни много, ни мало, а четырнадцать рублей.
       Уже совсем светло. Скоро над вершинами деревьев дол­жно показаться утреннее солнышко.
       Ряша потягивается, разминает уставшие от тяжёлого карточного труда руки и безобразно, но смачно, зевнув, заявля­ет.- Уже поздно, старики! Пора ложиться в кроватку.
       - Уже очень рано, - поправляю я Ряшу и также безобразно зеваю.- Три часа утра всё-таки.
      -- Пожалуй ты прав,- соглашается он.- Однако, все равно пора баиньки. Сегодня предстоит хлопотный денёк.
       Обмениваясь свежими впечатлениями от только что закончившейся игры, со­бираем разбросанный по плите "инструмент" и направляемся в палатки. Для сна у нас осталось не более трёх-четырёх часов.
       Распаковывать рюкза­ки, доставать из них спальники и надувные матрацы не хочется, и мы зава­ливаемся прямо на голую землю, отделённую от нас лишь тонким брезентовым днищем палатки.
       Засыпая, почему-то вдруг сочиняю нелепый, смешной стишок о прошедшей игре и тихонько шепчу его на ухо Ряше.
      
       Было лето. Было жарко.
       В даль шумя неслась река.
       Дураки играли в карты,
       В преферанс, не в дурака.
       До утра играли в карты,
       Как им было хорошо!
       И играли бы так долго,
       Если б умный не пришёл.
       Постоял и молвил строго -
       Я ведь вам не буду врать,
       Вы, ребята, в карты вовсе.
       Не умеете играть!
       Дураки не стали спорить,
       С них ума , поди, не брать,
       Дураки народ не гордый-
       Карты бросив, пошли спать.
       Было лето, было жарко.
       Где-то вдаль неслась река.
       До чего ж бывает жалко,
       Вот такого дурака!
      
       Ряша глубокомысленно произносит.- Это уж точно! Было лето, было жарко. Такое сообразить можно лишь с перегрева!
       И отворачивается от меня, пере­валившись на другой бок. Я тоже закрываю глаза и пытаюсь заснуть.
       Просыпаюсь от того, что мне в спину будто бы вставили острый металличес­кий штырь и медленно его поворачивают, пытаясь переворошить всё моё внут­реннее содержание.
       Оказывается, я лежу на спиннинговой упаковке, из которой через материю проступают жесткие металлические кольца. Рядом в чудовищных муках корчится и стонет Степаныч. Его голова разместилась в узкой щели, образовавшейся между двумя рюкзаками, а на ногах уютно разместился мало­габаритный Ряша.
       Бедному Степанычу, очевидно, всю ночь снилось что-нибудь жесткое и неприятное.
       Тихонечко толкаю его в бок, и постепенно привожу в состояние бодрствования и реального восприятия окружающей нас материи.
       Он тут же начинает орать на Ряшу.- Убери свою немытую с моих копыт! Я тебе не диван - кровать! Пошёл вон!
       От этого вопля просыпается не только Ряша, но и вся соседняя палатка. Там сразу же раздаётся смех, возня и начинаются оживлённые комментарии по поводу всего высказанного разгне­ванным Степанычем.
       Постепенно приходим в себя после "уютно " проведённой ночи и выползаем на свет божий.
       Уже около восьми часов утра. Ребята друж­но направляются в столовую на заправку организмов, а я бегу в аэровокзал, хотя такое название слишком громко звучит для небольшого двухэтажного деревянного домишки.
       Хохлов находится уже на своём рабочем месте. Здоро­ваюсь и сразу же начинаю выяснять наши перспективы. Рейс на Туру должен быть часа через полтора. Сейчас же необходимо оформить билеты, стараясь не будоражить публику.
       Сделать это оказывается совсем не просто, так как около кассы волнуется настоящее людское море. Хуже всего то, что наступил час прилива. Пассажир отдохнул за ночь, накопил свежих сил и с удвоенной энергией атакует бедную кассиршу, отстаивая свои конституционные права.
       Учитывая такую обстановку, меня запускают с кассу со служебного входа. Несмотря на это я с содроганием думаю о том, что здесь произойдёт, если желающие улететь в Туру поймут мои намерения лишить их сразу целого бор­та. Успокаивает меня только то, что я не негр и нахожусь не в Америке, а всего лишь в посёлке Бор Туруханского края. Хотя, может быть, именно здесь и сохранились старинные обычаи вершить правый суд не отходя "от кассы".
       Пока недовольная кассирша выписывает билеты, ворча себе под нос что-то вроде.- Ездюют тут всякие, да ещё билеты берут без очереди, я сижу на стуле и молю всех местных и приезжих богов о благополучном завершении всей этой истории.
       В это время в окошечко просовывается голова в форменной лётной фуражке и громко спрашивает.- Ну, что, Катюша, загрузочная готова?
       - Погоди, Витя. Видишь нужно восемь билетов выписать, да ещё багаж офор­мить.
       - А это что - все мои?
       - Твои, твои...
       - Сколько же с ними груза будет?
       Катюша поворачивается ко мне и вопросительно смотрит...
       Лихорадочно прикидываю, какую цифру нужно и можно назвать. Если сказать правду, что у нас груза килограмм шестьсот, то нас на один рейс, пожалуй, и не возьмут.
       Поэтому с отчаянной решимостью и лихорадочной правдивостью в глазах вру. - Килограмм двести наберётся...
       Но даже эта цифра вызывает на лице пилота выражение явного неудовольст­вия
       - Не полечу... Много груза. Пускай кого-нибудь оставляют...
       - Ладно, командир, не пыли... Давай летим, ничего с твоим Антошкой не слу­чится.
       - Мне лучше знать, случится или нет. Лететь придётся напрямую, минуя Байкит, так как там полосу закрыли. Горючки придётся брать под завязку.
       Лишь вмешательство начальства в лице Хохлова помогает мне утихомирить строптивого летуна.
       Позднее, в самолёте, я понял причину этой строптивости. Помимо нас в нём летел чистопородный "зайчина" в пальто и шляпе, оче­видно знакомый нашего экипажа.
       Схватив оформленные билеты, выскакиваю на улицу и облегчённо вдыхаю. Затем опрометью лечу к своим друзьям, которые на всякий случай уже свер­нули палатки, и упаковывают вещи. Настроение у них великолепное, не то, что у меня. Ещё бы все они успели позавтракать, а мой желудок или кишки, или ещё чёрт знает какая деталь организма, выражают окружающему своё неудовольствие путём весьма непотребного урчания.
       Заботливый начальник аэропорта предлагает нам подогнать машину руководителя полётов, чтобы подвезти вещи к самолёту, но сытые походнички, истосковавшиеся по пере­носке тяжестей, лихо взваливают на могучие плечи рюкзаки и упаковки и бегом доставляют их на лётное поле, так что, когда подъезжает присланная машина, везти ей оказывается совсем нечего.
       Чтобы как-то оправдать её появление, усаживаем в кабину Уралочку и со всеми удобствами подвозим к самолёту, в который Ряша и Командор успевают загрузить большинство на­шего груза.
       Когда последние шмотки оказываются в его тесном нутре, оказывается, что перемещаться там совершенно не возможно. Весь проход от кабины пилотов до хвостового технического отсека забит вещами. Пилоты с огром­ным трудом преодолевают это мощное препятствие и проникают к себе в ка­бину. Тот, что приходил в кассу за ведомостью, ехидно замечает.- Тяжёлые килограммы в наше время пошли. Один, как три весит.
       Я дипломатично отмалчиваюсь. Закрываем дверь люка, а снаружи уже заливается мотор нашего воздушного извозчика, поднимая к голубым небесам облака ядрёной пыли.
       Первый пилот делает какие-то манипуляции штурвалом, и наш самолётик вздрагивает, как бы пробуя, хватит ли его силёнок, чтобы оторвать от земли всю эту немыслимую тяжесть. Затем он как-то возмущённо хрюкает, и начинает медленно двигаться в сторону ВПП. Прощай Подкаменная Тунгуска!
       Эти маленькие и ловкие АН-2 набирают заданную высоту очень резво. Уже через пару минут под нами открылась во всей своей диковатой красоте гибкая бархатная лента Тунгуски в обрамлении прекрасного махрового покрывала тайги.
       Во многих местах по этому покрывалу были разбросаны и блестели на солнце бриллиантики небольших озерков.
       День уже полностью вступил в свои права и немилосердно жёг землю жаром и зноем. Однако самолётик великолепно проветривался, и в нём было даже довольно прохладно.
       Лететь до Туры нам предстояло не менее трёх часов, поэтому каждый устраивался поудобнее на узеньких и покатых боковых сидениях. Уралочка решила, что переносить полёт в состоянии глубокого сна гораздо приятнее, чем в стадии осознанного существования и, привалившись к покатой боковине одного из рюкзаков, быстренько материализовала принятое решение.
       Вчерашняя четвёрка "дураков" вновь вооружилась игральным инструментом и затеяла очередное карточное побоище, длившееся на этот раз часа два.
       Пройдя кило­метров сто вдоль Подкаменной, наш Антошка сделал глубокий разворот и направился почти точно на северо-восток.
       Лететь пришлось довольно низко над тайгой. Причиной тому был сильный и очень плотный дым, который тяжёлой завесой падал на вершины деревьев, покрывал макушки невысоких сопок и почти лишал наших пи лотов всех видимых ориентиров.
       Температура в это лето ж Сибири, а особенно в 3аполярьи, стояла поистине среднеазиатская. Сушь сжигала тайгу. Стоило бросить где-нибудь спич­ку, и тут же начинал бушевать свирепый таёжный пожар. Пожары возникали и без вмешательства людей, сами собой. Старо жилы здешних мест утверждали, что подобного лета они ещё не видели.- Это всё учёные, да другие там прочие химики, своими опытами весь наш здешний климат перекорёжили. Теперь вот майся, не поймёшь, когда сеять, когда сено косить. Всё кругом, мать их... Наперекосяк идёт!
       В наши бурные семидесятые годы безымянные острословы заставили за­звучать известный старый афоризм, совершенно на новый лад, по-своему даже очень язвительный - Мы не можем ждать милостей от природы после всего того, что мы с ней сделали...
       Вот и сейчас под нами бедная тайга билась и корчилась в жестоких тисках злого пожара, брошенного в неё чьей-то безалаберной или безответственной рукой. Им были охвачены десятки, и даже сотни километров прекрасных ценнейших лесов. Дым поднимался почти до нашего самолёта и пробивался через щели в салон.
       Першило в гор­ле и носу. В такие моменты пилотам приходилось поднимать машину ещё выше и продолжать полёт практически в слепую.
       Тура появилась под нами совершенно неожиданно. Словно на плоском горизонтальном экране появилась стрелка - выступ образуемый в месте слияния Нижней Тунгуски с её правым притоком Кочечумом. На ней уютно расположи­лись серо-белые квадратики строений, разделённые друг от друга прямыми чёрточками улиц.
       Самолет клюнул носом и заспешил вниз к чёрному прямоу­гольнику взлётно-посадочной полосы. Толчок, другой и пошло-запрыгало. Посадочная полоса в Туре грунтовая, поэтому за самолётом тянется клубящийся шлейф черной, словно сажа пыли.
       Аэродром находился в стадии реконструкции. Повсюду были видны груды щебня и других строительных материалов. Много различных машин и механизмов. Под открытым небом сложены пирамиды мешков и ящиков - это грузы геологических экспедиций. На противоположной стороне аэродрома выстроился ряд отдыхающих от полётов и находящихся на про­филактике АН вторых, а также несколько вертолётов, среди которых мы сразу же выделили и два Ми-8. 3а невысоким заборчиком виднелось двухэтажное зда­ние штаба отряда с башенкой-фонарём, в которой наверняка располагался КДП.
       Одноэтажное здание аэровокзала, совмещённое с какими-то служебными по­мещениями непонятного назначения, разместилось отдельно. Между ним и шта­бом находилась полянка, заросшая невысокими, типа ивы, деревцами и густой довольно высокой травой, правда, кое-где уже примятой и даже вытоптанной от постоянного устройства на ней мест отдыха ожидающими отлёта пассажи­рами.
       Весь перелёт до Туры занял ровно три часа тридцать минут нашего вре­мени, за которое нас вдобавок ко всему изрядно укачало и оглушило. Поэтому мы с радостью высыпали наружу и сверх резво разгрузили на Туринскую зем­лю весь привезенный с собой груз.
       - Братцы, словно в Италии,- заявляет Ряша, указывая на парадную вывеску, прибитую над входом в аэровокзал. На ней крупными синими буквами начертано - ТУРИНСКОЕ АВИАПРЕДПРИЯТИЕ.
       Мечтатель тут же вполне резонно заметил.- Это точно, как в Италии. Только вместо итальянских хиппи вокруг одни сибирские бичи, да гордые эвенки.
       Бичей здесь действительно хватает. Создаётся такое впечатление, что их будто бы нарочно собрали со всей страны и завезли в Туру на всесоюзное совещание по обмену опытом.
       Понятие бич мы расшифровываем по своему: бывший интеллигентный человек, ныне трудящийся Сибири.
       Где мы их только не встречали! И на железной дороге, в поездах и на станциях, и в далё­ких леспромхозах, и в районных центрах, и в таких громадных городах, как Новосибирск и Красноярск. Ходят они всегда небольшими группками в два-три человека, а весь багаж составляют тощие котомки, рюкзаки или потёртые портфели неопределённого цвета.
       Чемодан у бича не встречается, практически, никогда. К чемодану у него какое-то неосознанное отвращение. Жилья, или как чаще говорят, постоянного места жительства бич не имеет, постоянной работы - тоже. Здесь, в Сибири они находят себе временную, очень часто подённую работу, нанимаясь куда угодно, лишь бы заплатили требуемую ему пятёрку в день. Получив её от работодателя, бич спешит куда-нибудь побли­же к железнодорожному вокзалу или другому транспортному заведению, прини­мает вовнутрь требуемую дозу, затем устраивается на скамейке или прямо на земле и "балдеет", осмысливая суть своего бытия и провожая грустным взглядом приезжающих и уезжающих пассажиров.
       Вот и сейчас здесь в Туре наблюдая за ними, мне, вдруг, вспомнились яркие строчки, написанные очевидно под непосредственным впечатлением виденного, писателем Яхниным.
      
       От пристани, от старых кедров,
       Где привозные кирпичи,
       По холодку в дырявых кедах
       Рысцой к продмагу рвут бичи.
       Хихикнув, из продмага выйдут,
       Притихнут в аэропорту,
       Нехитрую покупку вынут-
       Свою любовь, свою беду.
       И смотрят, как в пыли и в громе,
       Касаясь гравия едва,
       Танцует на аэродроме
       На трёх колесиках АН-два...
      
       Такими они были и здесь. С тоской смотрели на торопящихся куда-то боро­датых парней в штормовках и телогрейках, загорелых девчат в зелёных стройотрядовских куртках с надписями "Красноярск-79. ССО" Им тоже, очевидно, хотелось куда-нибудь улететь. Улететь от своей тоски и ненужности. Но они не знали ни куда лететь, ни за чем...
       Оставив всю команду сидеть на горе шмоток, иду в штаб искать местное начальство. Командир отряда на моё счастье оказывается на месте. Он только вчера выписался из больницы, где лежал на профилактике - что-то стало пошаливать сердечко. Фамилия у него запоминающаяся и немного игривая - Тутутшкин. Зовут его Николай Николаевич. В Туре живёт и работает уже много лет, привык к этому суровому краю, и покидать его не собирается.
       Улыбаясь, спрашивает меня.- Что это вас на отдых в такую глухомань потянуло? На югах наверняка и теплее и уютнее.
       Объсняю ему, что юга нам совершен­но безразличны, а тянет именно в тайгу, где можно увидеть новые, необжитые места, а заодно познакомиться и с новыми людьми...
       - Значит старые таёжники. А я сначала подумал, что просто так экзотики столичным гостям захотелось. Рад, что ошибся. Что ж пойдёмте устраиваться, а обо всех делах потом поговорим, когда отдохнёте с дороги. Тем более что сегодня лететь всё равно никуда уже не придётся. Поздно...
       Устраивают нас просто по-царски: в одноэтажном уютном домике, одну половину которого занимают под жильё пилоты отряда, а вторая - оборудована под гостиницу для приезжего начальства. Её здесь иногда называют даже депу­татской. Именно её и отводят нам под временное пристанище.
       Состоит она из трёх больших великолепных комнат, кухни, умывальной и кладовки. Нет только туалета, и по любой нужде приходится бегать метров за пятьдесят в общест­венное заведение на два очка, как любят выражаться проектанты.
       В основной комнате-гостинной в углу сооружен электрический камин, потолок украшен деревянными плахами с резьбой местного колорита, на полу расстелен палас, на тумбочке установлен телевизор. Последний, правда, почему-то ничего не показывает, а только вещает, но это уже мелочи. В нашем походном одеянии находиться в таком великолепии даже как-то неудобно, но делать нечего - приходится мириться.
       Умывшись и отдохнув минут тридцать на прекрасных кроватях и диване, отправляемся всей командой знакомиться с Турой и её обитателями.
       Тура - посёлок типично высокоширотный, северный. Самые высокие дома в три этажа. В основном же, дома двух и одноэтажные деревянные или шлакоблочные. Деревьев в посёлке очень мало. Коммунальные трубы, укутанные стеклова­той и рубероидом, проходят над землёй в деревянных коробах. Улицы больше похожи на складки сильно пересечённой местности, чем на привычные нам городские магистрали для движения транспорта и пешеходов. Чёрные как антрацит, они тускло светятся в лучах полярного дня, а когда поднимается ве­тер, то всё вокруг покрывается тончайшей плёнкой пыли. В дождь же они дол­жны превращаться в сплошное грязевое месиво, по которому можно передви­гаться только на вездеходах.
       Как и во всех других северных посёлках, ника­кой нормальный овощ на открытом грунте здесь произрастать, а тем более вызревать, не может. Однако с каждым годом в Туре растёт число упрямцев--энтузиастов, которые в самодельных мини теплицах, сооружённых из стекла, полиэтиленовой плёнки и ещё чёрт знает чего, выращивают приличные урожаи огурцов, помидоров, редиски. На окнах, за стёклами приятно радуют глаз цветы в горш­ках.
       Питьевая вода в Туре привозная, да и для полива тоже. Бочка воды стоит пятьдесят копеек, а развозится вода по домам всего один раз в сутки.
       Цивилизация наступает на Туру полным ходом. В посёлке уже имеется свой собственный комитет по радио и телевидению. Очень много самых различных строек.
       Ряша уверенно заявляет нам.- Вот увидите, скоро Туринский метро­политен строить начнут.
       Уже строится на базе старого новый аэропорт. Авиация здесь первейший вид транспорта, без неё никуда. Нижняя Тунгуска сама справиться с мощным потоком срочных и сверхсрочных грузов не может. Особенно это заметно в нынешнем году, когда в течение двух месяцев на землю не выпало даже капли дождя, и река обмелела до предела.
       Нижнюю Тун­гуску в литературе иногда называют Угрюм-рекой. Правда, наш несговорчи­вый Мечтатель утверждает, что Угрюм-река - это Витим, и страшно сердит­ся, когда с ним не соглашаются.
       Действительно, известный писатель и исследователь Сибири В.Я. Шишков в 1911 году, будучи техником министерства путей сообщения, работал на этой реке по промеру ее фарватера. Для составления лоции. Именно здесь он собрал материалы, послужившие основой для романа "Угрюм-река" и многих других сибирских рассказов.
       Шишков писал в сво­их дневниках.- Здесь настоящая пустыня, природные ископаемые не использу­ются. Соболь выбит, а бедный тунгус по-прежнему бродит по пустыне, по-преж­нему некультурный и несчастный.
       Нижняя тунгуска рождается на юге Среднесибирского плоскогорья, восточнее Ангарского кряжа. Протяжённость её ещё больше чем Подкаменной - 2989 километров. В своем начале река течет спокойно по широкой долине, но уже скоро появляются шиверы и небольшие пороги. В своём среднем течении, особенно около селения Учами, река входит в узкий извилистый коридор с крутыми стенами берегов. Чем дальше на запад, тем выше и круче горы по берегам. Их отроги образуют на Нижней Тунгуске стремнины, пороги и перекаты.
       В наиболее крупных порогах - Большом Каневском, Вивийском и Учамском,- скорость течения достигает пяти метров в секунду.
       Нижняя Тунгуска - главная жизненная артерия Эвенкии. В поло­водье она судоходна до посёлка Кислокан, расположенного в 1150 километров от её устья. Но навигация на реке короткая, продолжается всего тридцать-тридцать пять дней. Всё остальное время основным видом транспорта остаётся авиация.
       Пожалуй, одним из первых русских прошедших вверх по Нижней Тунгуске был Енисейский казак Пантелей Пенда, который пустился в этот нелёгкий и опас­ный путь во главе ватажки в сорок казаков в первой половине 1620 года.
       Плыли землепроходцы на самодельных стругах, со всех сил налегая на вёсла, так как при любой передышке течение норовило снести их обратно или раз­бить о грозные подводные камни.
       Выше речки Илимпеи, где Нижняя Тунгуска круто поворачивает к югу, Пянда решил причалить к берегу и оглядеться. Приближалась зима, струги нуждались в ремонте, и поэтому казаки решили построить на высоком берегу с хорошим обзором лагерь. Это бревенчатое строение получило название Нижнего Пяндинского зимовья.
       Перезимовав Пен­да двинулся дальше. Однако путь вверх по Тунгуске был так труден, что пройдя всего несколько десятков километров казакам пришлось вновь рубить зимовье и пережить ещё одну суровую сибирскую зиму в тайге. Зимовье это было поставлено чуть ниже речушки Средней Кожемы.
       В следующее лето Пенда со своей ватагой смог одолеть почти весь оставшийся путь по Ниж­ней Тунгуске, но зимовать казакам пришлось всё-таки снова на этой непо­корной реке. И только весной на третий год отряд покинул её и волоком перетащил свои струги на Лену. Так было совершено первое прохождение Ниж­ней Тунгуски, причём вверх по течению.
       К сожалению, оно почти не оставило следов в истории покорения Сибири. Только в 1949 году В.П.Окладников на­помнил нам легенды восемнадцатого века про "гулящего человека" Пенду и проследил возможный маршрут его отряда по Нижней Тунгуске через Чегуйский волок на Лену.
       На всё это долгое и многотрудное мероприятие Пенда израсходовал всего "десять рублёв денег московских ходячих прямых", которые он занял под заклад у енисейского казака Кирилла Терентьева Ванюкова "без приписи июля в десятый день до сроку до Петрова заговения сто пять­десят первого года без росту. По сроце рост ис пяти шесть почну платить."
       Нам же сейчас только дорога до Туры обошлась в сто без малого рубликов, не считая обратной дороги и бесплатного перелёта на Котуй.
       Всё никак не можем привыкнуть к местному пейзажу и природе. В небе, которое напоминает матово светящийся экран телевизора, неподвижно повисло апельсинового цвета солнце, идеально круглое и невозмутимое спокойное. Оно абсолютно не реагирует на суету людей и неистово быстрый бег совре­менной жизни. Почти полгода солнце не меняет своего положения на небоск­лоне, а затем как-то незаметно скатывается с него за горизонт и исчезает на оставшуюся половину года. Тогда "экран природного телевизора" гаснет, и только иногда на нём вспыхивают словно интенсивные помехи разряды северного сияния
       В Туринских магазинах идеальная чистота и порядок. При входе в эти храмы чистоты невольно начинаешь вытирать ноги о коврики, заботливо рас­стеленные около входа. Продавщицы в белоснежных халатах и без привычного нам презрительно наглого взгляда в глазах смотрятся за своими прилавками скорее, как научные работники, чем как служители прилавка. С покупателями они приветливы и вежливы до "безобразия".
       - Вот бы у нас так же в столице,- вслух мечтает Степаныч.
       - Да и нам в Челябинске не плохо бы,- поддерживает его Командор.
       Вот тебе и Эвенкия с её былой отсталостью и забитостью. Продуты в магазине тоже отличные, а главное самые разнообразные. Особенно много консервированных овощей и фруктов болгарского производства известной фирмы Балкан. Тут и консервированные помидоры с огурцами, и раз­личные салаты, и фруктовые компоты "ассорти", и баклажанная икра. Даже слюн­ки начинают выделяться, когда смотришь на такую роскошь.
       Здесь же, впервые на Енисее мы увидели в продаже свежесолёного хариуса, причём ни какого-нибудь плохонького, а крупного и соблазнительного. Из питья имелась водка разных сортов, в том числе и корейская, вина, вермуты. Есть сливочное масло, сыр, колбаса, много мучных кондитерских изделий и конфет.
       Молодой парень в замасленной спецовке с густой, давно начесанной шевелюрой
       протягивает продавщице десятку и, как ни странно, сказав слово "пожалуй­ста", просит бутылку, а на сдачу до пятёрки - конфетку получше или печенья. Потом он долго пытается упрятать купленную бутылку за ремень брюк сна­чала на животе, а когда это ему не удаётся, то за спину.
       Завершив опера­цию, парень выпрямляется, пробует, хорошо ли устроилась на нём купленная бутылка, поправляет спецовку и гордо покидает магазин.
       К прилавку подбегают две молоденькие, лет по девятнадцать, эвенкийки и покупают сразу девять бутылок водки и три бутылки вермута. Затем, изгибаясь под тяжестью стекла и жидкости, выходят из магазина, оживлённо болтая о чём-то, повидимому, очень важном.
       - Ну, дают!- говорит Ряша.
       - А мы, что хуже их что ли или получаем меньше? Тем более сегодня празд­ник!
       - Это какой же?
       - Первый день на Туринской земле Эвенкии!
       Нагруженные покупками, возвращаемся в свою царскую обитель, и, пока Уралочка колдует на кухне, садимся за стол и начинаем обсуждать вопрос, куда же мы всё-таки будем забрасываться.
       Ещё в Москве появилась у нас мыслиш­ка начинать не с Дюпкуна, а с верховий притоков Котуя: Воеволихана или Котуйкана. Основным доводом в пользу этого варианта было то, что "от Дюпкуна турист уже плавал, а вот по Воеволихану и Котуйкану, пожалуй, никто и никогда.
       Однако когда мы прибыли в Туру и увидели, вернее, ощути­ли, стоящую здесь засуху, наше решение вновь стало склоняться в пользу Дюпкуна.
       Тутушкин, узнав о наших намерениях, удивлённо присвистнул,- Ну, вы, мужики, даёте! Дался вам этот Котуй. Кроме удалённости в нём и интереса никакого нет. Ни рыбы, ни дичи, одно комарьё. Давайте я лучше заброшу вас в верховья Виви или на Тембенчи. Раз в неделю даже газетки завозить вам будем, а рыбу и дичь я вам там гарантирую.
       Советовали лететь на Виви и другие работники отряда.
       От таких советов Мечтатель тут же хмурился и впадал в упрямую молчаливость. Когда же советчики особенно оживлялись, он мрачно твердил одно и тоже.- Хочу на Котуй... Хочу на Котуй! Я этого дня всю жизнь ждал, а теперь мне, видите ли, какую-то Виви предла­гают. Вон Илейко даже на Илимпею забирался, и то ничего хорошего не нашел. Хочу на Котуй!
       Мы молчаливо поддерживаем его желание. Где-то в глубине сознания зарождается мыслишка - наверное, просто не хотят в такую даль лететь, вот и предлагают куда поближе.
       Тутушкин, как будто угадывает наши сомнения, и говорит.- Мне то всё равно. На Котуй, так на Котуй, завезу, куда желаете. Жалеть бы только потом не пришлось. Не понравится, сами на себя пеняйте. Вылет назначаю завтра часиков на двенадцать, так что готовьтесь.
       Завтра суббота и нас это несколько беспоко­ит: ведь по субботам руководство отряда не работает, и дело иметь придётся лишь с дежурным персоналом, а это грозит различными непредвиденными осложнениями.
       Правда, командир успокаивает нас.- Не волнуйтесь, всё будет тип-топ! У меня в отряде порядок железный!
       О точной точке высадки договариваться будем завтра утром с экипажем, так что на сегодня все деловые вопросы у нас кончились и можно спокойно готовиться к вечернему бенефису.
       Уралочка на кухне гремит кастрюлями, слышится бульканье кипящей на мощной
       электроплите воды. За водой Усачу и Максиму пришлось бежать в соседние дома, где им и наполнили два ведра, правда, без особой охоты.
       После этой хлопотной операции Командор, Максим и Усач решают бежать на Тунгуску ку­паться, так как, по словам выделившего им воду жителя, не только вода в реке, но даже земля в этом году прогрелась от жары на глубину до двух-трёх метров.
       Ряша и Степаныч считают, что полезнее подавить ухо и заваливаются на кровати. Мы с Мечтателем зовём из кухни Уралочку и начинаем чаёвничать, тем более что есть с чем.
       Как будто приветствуя наш приезд, над Турой про­носится первая в этом сезоне гроза. В ней было всё: и зловещая туча, и молнии с громом, и даже тёплый крупный дождь.
       Пыль на улицах прибило, и столица Эвенкии стоит умытая и посвежевшая. Прямо перед нашими окнами посреди улицы троица играет в волейбол, в кружок. Техника играющих явно спортивная и профессиональная.
       Один из играющих эвенк в джинсах и белой рубашке. Теперь такая ферма одежды в здешних местах совсем не редка. Сюда, хотя и медленнее, чем в обжитые места Сибири, уверенно добирается современная мода. Два других игрока явно приезжие, но, очевидно, давно живущие в этих местах. Оба идеально загорели.
       Приятно видеть, что люди находят приятные занятия в любых условиях, даже в таких вот "глубинках" тайги.
       Полнокровный Полярный день уже всё-таки кончился, и часов в одиннадцать вечера, когда солнце скрывается за вершинами холмов, засыпающий мир погружается в жиденькие сумерки. На Котуе в это время будет намного светлее, так как он протекает километров четыреста севернее.
       Возвращаются с купания ребята и восторженно повествуют о том, какое громадное удовольствие они получили. По их словам вода в Тунгуске сейчас нагрета градусов до двадцати - не северная река, а Южный берег Крыма. Неудобство одно - всё дно из мелкого острого камня.
       Завидуем им "чёрной" завистью, особенно после того, как они "по сек­рету" сообщают о том, что комара на реке практически нет. Очевидно, засуха существенно повлияла на численность его поголовья.
       Пора садиться за стол и начинать бенефис. Ряша и Степаныч продолжают "давить ухо", и чтобы при­вести их в нормальное состояние приходится затратить не мало сил и находчивости. Наконец, стол был полностью накрыт, а все члены нашей команды во главе с Уралочкой чинно расселись вокруг него. Максим тут же очень метко обозвал эту живописную композицию - Белоснежка и семь глотов.
       Действительно, нас семь здоровых мужиков и одна девушка, которая, правда, не блондинка, а скорее даже шатенка, впадающая в рыжеватые тона.
       Степаныч тоже не удержался и тут же пояснил обществу, что есть женщина. Он сказал.- Древняя индийская легенда гласит: "Брахма взял свежесть розы, лёгкость древесного листа, бархатистость персика, взгляд серны, слезы тучи, улыбку солнечного луча, робость зайца, тщеславие павлина, мягкость пуха, твёрдость алмаза, сладость мёда, жестокость тигра, квохтанье сойки и воркованье голубя и сотворил женщину. Она была прекрасна и неотразима".
       Ряша сказал.- Бархатистость персика, мягкость пуха и сладость мёда - это хорошо, это приятно.
       Уралочка погрозила ему кулачком и почему-то пок­раснела.
       Я вспоминаю, что сегодня пятница, а именно о ней Омар Хаям в своих знаменитых "Рубаи" сказал - Сегодня пятница: поэтому смени на чашу кубок твой, а ежели все дни итак из чаши пьешь, удвой ее сегодня. Священный этот день особо помяни.
       Услышав эти строфы, Ряша хлопнул себя по лбу и мгновенно выскочил из-за стола. Через минуту он уже вручал каждому из нас привезённый из Москвы сувенир-сюрприз. Это были восемь стеклянных стопок-стаканчиков, с вытрав­ленными на них плавиковой кислотой безобразными физиономиями, под кото­рыми были начертаны наши имена.
       Шумно выражаем свой протест против тако­го искажения оригиналов, на что Ряша авторитетно заявляет.- Сделано, что­бы пить, а не чтобы лицезреть!
       Коллектив сразу же соглашается с его до­водами и требует немедленно наполнить стопари живительной влагой.
       Так в далёком таежном посёлке сбылись вещие слова великого Хаяма, и мы ста­ли обладателями уникального в своём роде питейного "сервиза".
       После ряда весёлых тостов, когда за столом уже царило непринуждённое веселье, замечаю, что Степаныч сидит грустный и хмурый. Оказывается, проснувшись, он обнаружил, что в его правую конечность или, как он привык выражаться, " копыто", вселилась какая-то неведомая и злая хворь. Нога его около лодыжки дейст­вительно распухла, а любое прикосновение к ней приносит Степанычу боле­вые ощущения.
       Для начала пробуем лечить его вливаниями в организм определённого вида горячительной жидкости, а когда это не помогает, собираем консилиум. В нём принимают участие все члены группы, включая и самого бо­льного.
       Как ни странно, но наименее активным членом консилиума оказалась Уралочка - официальный врач группы. Потом выяснилось, что у нее самой от таких событий разболелись зубы и приглушили все остальные впечатления.
       В результате бурных дебатов нам удаётся поставить абсолютно "точный" диагноз этого сложного заболевания - Инфектартрит с поражением нервной системы путём проникающей подагры через хронический эволютивный полиартрит.
       Ряша решительно требует.- Резать, только резать. Иначе распро­странение вплоть до шейных позвонков и всё - коллапс!
       Степаныч начинает мелко дрожать и тихонько гундосить.- Братцы, а может не надо? Я живучий! Братцы, лучше налейте ещё стопарь!
       После ещё одного бурного совещания решаем пока ничего не резать, а лечить но­вейшими, дефицитнейшими импортными средствами, привезёнными из очень далёкой заморской страны по величайшему блату. Называется средство "Метиндол" и предлагается оно больным в виде продолговатых таблеток-ампул белого цвета.
       Согласно прилагаемой аннотации лекарство должно действовать наверняка. Правда, при этом могут возникать кое-какие побочные симптомы в виде головокружения, оглушения, поносов, сонливости, сопливости, временного расстройства зрения и даже психических отклонений.
       Степаныч под нашим чутким руководством заглатывает чудесные пилюли. При этом он мелко вздрагивает и жалобно посматривает на докторов - само­учек.
       Успокаиваем его тем, что лучше быть на время психом, но со здоровы­ми "копытами", чем безногим инвалидом и навсегда. Кажется, эти веские, убедительные аргументы несколько успокаивают впечатлительного Степаныча.
       Для большей "лучшести " заставляем его натереть ногу ещё и натураль­ной швейцарской мазью " Венорутон - гель", так как она приятна в употреблении, охлаждает, успокаивает, имеет большой аффинитет к коже и является подходящей для её физиологических характеристик.
       Степаныч послушно вти­рает это вонючее снадобье в ногу, охая и чертыхаясь, когда под пальцы попадается обильная шерстяная растительность, составляющая неизменную и обязательную часть его организма.
       Глядя на его страдания, говорю.- Да, Степаныч, не "платоновский " ты человек.
       Командор сразу же любопытствует А это как ?
       - А вот так. Ты что же никогда не слышал, как знаменитый греческий философ Платон сформулировал однажды определение человека, от которого все его ученики рыдали от восторга?
       - Я нет, что-то не приходилось слышать.
      -- Ну, так слушай. Его формулировка звучала так - Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев! Его постоянный оппонент Диоген - тот самый, что жил в бочке,- ощипал петуха и, принеся его в рощу Академа, объявил.- Вот он платоновский человек! После этого Платон вынужден был к своей формулировке добавить уточнение - И с широкими ногтями!
       Командор внимательно посмотрел на Степаныча и подтвердил.- Точно, он у нас не "платоновский человек", - и тут же добавил.- И Ряша тоже...
       После всех проделанных с ним процедур Степаныч успокаивается и затихает.
       Уставшие, но довольные содеянными для ближнего хорошими делами, мы разошлись по комнатам нашего уютного отеля и погрузились в сновидения.
       Утро встретило нас ярчайшим платиновым солнцем и новыми огорчениями. Здоровье коллектива начало трещать по всем швам: Уралочка всю ночь промучилась с нахальным зубом, Ряшу лихорадило и трясло в каком-то диком, ознобе, так что пришлось укрываться сразу двумя одеялами, а на Мечтателя совсем не ко времени напал жор, и он непрестанно что-то жевал и требовал чая.
       Степаныч носит свою больную ногу наперевес словно винтовку, а когда кто-нибудь нечаянно касается её, диким голосом орёт.- Ой.ё. .ё. ей! Вы, что озверели?
       В сложившейся ситуации я видел лишь один реальный выход прекратить все эти безобразия - Как можно быстрее уходить в тайгу, на дикую природу, на Котуй. Там все эти хворобы быстренько выдует чистым, свежим ветерком, да и комарики выкушают вместе со всей дурной кровушкой! Тем более, что сегодня уже двадцать седьмое июля, а мы все еще на подхо­дах, а вернее на подлётах, к Котую.
       Наскоро умывшись и попив чаю, направляюсь в штаб, чтобы окончательно уточнить все вопросы, связанные с последним воздушным броском к месту начала нашего водного маршрута. Со мной идёт и Ряша, как признанный мастер таёжного ориентирования.
       По скрипучей деревянной лесенке поднимаемся на второй этаж в КДП, где нас уже поджидал начальник штаба. Сходу объявляем ему наше окончательное решение.- Никаких Виви, Тембенчи и прочих Эбентиме. Только Котуй - загадочный и манящий!
       - Котуй, так Котуй,- невозмутимо соглашается он с нами и приглашает к карте, чтобы на ней указать нужное место для высадки. Для этого приходится подняться еще выше, на третий этаж.
       Тесное помещеньице всё заставлено различным оборудованием, необходимым для такого сложного дела, каким является управление воздушным движением. За стеклянной перегородкой ведут какой-то оживлённый разговор двое диспетчеров, а сбоку в маленькой ком­натушке около карты нас дожидался командир вертолёта.
       Это невысокий симпатичный парнишка. На нём одета коричневая, видавшая виды кожанка, из-под которой видна серо-голубая форменная рубашка. На ногах красуются громад­ные резиновые охотничьи сапоги с завёрнутыми голенищами.
       Такая обувь здесь широко практикуется, так как летать пилотам приходится в самые глухие уголки тайги, где встречаются и болота, и маленькие речушки.
       Разговаривая с нами, он всё время улыбается.- Далековато забрать­ся решили. Туда в один конец более четырехсот километров будет, а это часа три с лишним при полной загрузке, особенно учитывая, что дополнитель­ный бак горючки придётся брать. Иначе обратно лететь неначем будет.
       - Пожалуй, за один заход всех сразу и не увезём,- сомневается начальник штаба.- Вас сколько всего?
       - Восемь...
       - А груза?
       Решаем говорить на чистоту, так как платить за него всё равно не придётся, а рисковать в полёте на такие расстояния, да ещё в условиях ненаселёнки, совсем не хочется.
       - Килограммов шестьсот...
       - Ничего себе по поднагрузились! Это же вместе с живым весом тонна,
       если не больше! Пожалуй, учитывая двойной запас горючки за один раз действительно можем и не вытянуть...
       Пилот улыбается и уверено заявляет.- Вытяну... У меня машина работящая. Взлетать всё равно с разбега, по самолётному придётся...
       Ряша на всякий случай ещё раз решает уточнить.- А что если залететь не на Дюпкун, а на Котуйкан, в верховья? Ближе на целую сотню километров...
       - Вы что, ребята, сдурели?! Там сейчас воды столько, что и воробью по колено не наберётся. Весь пересох...
       - А Воеволи?
       - Да и там не лучше. Во многих местах не река, а столбовая дорога. Полпути на себе волоком свои посудины тащить будете...
       - Ну, что ж, тогда решено - высаживаемся на Дюпкун.
      -- Вот сюда, если не возражаете,- я тыкаю пальцем в самую южную его оконеч­ность.
       Начальник штаба о чём-то тихонько переговаривается с пилотом, а по­том обращается к нам.- Значит с местом высадки решено. Теперь показывайте, откуда вас вытаскивать будем...
       Снова смотрим на карту, где Котуй выписывает свои живописные зигзаги. Ниже Воеволихана почти нет крупных притоков, кроме одного правого. Это - Сида, протяжённостью 1059 километров. Ниже идут много численные значки, обозначающие заболоченные места. Это Муруктинская котловина.
       Решаем, что дальше Сиды сплавляться незачем. Показываем точку в устье Сиды начальнику штаба, который тут же омечает её на карте.
       -Когда прилетать?
       - Числа пятнадцатого августа....
       - Ну что же, решено - прилетим, как договорились. Зимовать в тайге не оставим.
       - Сегодня вылетать будем часика через два-три, так как сейчас машина долж­на будет ещё слетать к геологам. Тут недалеко - километров восемьдесят... Вернётся, заправим и в путь. Вам сообщим, так что пока можете отдыхать.
       Ряшу просто невозможно оторвать от карты. Он водит по ней корявым пальцем, и что-то бурчит себе под нос. Потом он обращается к начальнику шта­ба.- У вас кусочка калечки не найдётся? Хочу кое-что из маршрута скопи­ровать...
       -Конечно, есть, она нам для работы необходима.
       Получив желанный кусочек кальки, Ряша начинает переводить на неё тоненькую ниточ­ку Котуя, начиная от устья Воеволихана вниз по течению.
       Помогаю ему в этом нелёгком занятии, придерживая кальку, чтобы он не сползала. Покончив с этим нужным для нас делом, прощаемся с начальником штаба и возвращаемся к ребятам.
       0ни уже с нетерпением ожидают нас. Рюкзаки и другие вещи собраны - хоть сейчас загружай в вертолёт и вперёд. Однако нужно завершить кое-какие местные делишки, и, прежде всего, отправить телеграммы и письма родным и знакомым.
       На почту отправляемся я и Лёха. Идём по ухабистым улицам Туры, запоминая на прощание её неповторимый местный колорит. Жители уже начина ют готовиться к долгой и холодной полярной зиме: обивают наружные стены фанерой и утепляют рубероидом.
       Вся Тура забита собаками различных разме­ров и мастей. Есть среди них лохматые, как медведи, и гладкошерстные, но все они добродушны до безобразия. Даже гавкали эти собаки как-то особенно приветливо и лениво. Своры лохматых бродяг медленно перемещались по улицам, валялись в грязных канавах и ожесточённо чесались. Ко всему тому они все были великолепно грязны и упитанны.
       Найти помещение почты оказалось совсем не просто. Довольно долго мы блуждали по каким-то задворкам, пока с помощью местных знатоков не достигли, наконец, цели нашего последнего выхо­да в этот город.
       Почта располагалась в одноэтажном, невзрачном домишке. Посетителей в этом учреждении почти не было, и девчёнки-служащие предавались оживлённому и, очевидно, очень занимательному разговору. Набрав нужное количестве бланков, заполняем их вручённым нам текстом и терпели­во дожидаемся пока одна из девиц, оторвавшись с громадным неудовольствием от разговора, выписывает нам квитанции.
       - С вас два рубля...
       - Пожалуйста...
       Ряша и Мечтатель почему-то решают отправить домой не телеграммы, а пись­ма и поэтому вручили нам мятые листочки со своими письменами. Запечатываем эти шедевры переписки в конверты и начинаем искать, куда бы их засунуть. Наконец, в коридоре Лёха находит какой-то железный ящик со щелью и с громадным облегчением засовывает туда конверты.
       Подхожу к этому сооруже­нию и чуть не падаю от смеха. На ящике чёткими и громадными буквами начертана надпись - Приём от населения заявок на ремонт радиоточек. Выемка заявок два раза в неделю по средам и пятницам.
       Толкаю Лёху в бок и говорю ему.- Ничего себе, удружил ты мужикам. Подал заявочку... Смотри, если они узнают, что ты с их писулями сделал, то вмиг отремонтируют твою "радиоточку" вместе со всем остальным организмом. Так что лучше помалкивай.
       Договариваемся с ним, что ребятам об этом курьёзном случае говорить не будем, а письма к нашему возвращению до домашних всё равно дойдут.
       Время мерно отбивает свои мгновения, а вертолёта всё нет и нет.
      
       Приле­тел громадина МИ-6, грузно плюхнулся на землю, подняв своими длиннющими винтами такую пылевую бурю, что за ней скрылись все окружающие аэродром сопки с белой антенной Орбиты.
       - Вот это сарай!- восхищенно заявляет Усач, который видит это чудо лётной техники впервые.- Ведь туда чего угодно запихать можно.
       Пыль медленно и неохотно оседает на землю и окружающая природа постепенно приобретает свой прежний вид.
       Степаныч совсем обезножил, скачет по комнате на одной конечности и периодически оглашает воздушное пространство противнейшими воплями.
       Можно было бы не утомлять читателя этими подробностями о страданиях бед него путешественника, но, к сожалению, его болячка обошлась нам в даль­нейшем многими неприятными моментами, поэтому я вынужден снова и снова вспоминать данную невесёлую деталь нашего путешествия. Ведь ещё Джером К. Джером писал.- У меня нет желания помнить всё. В жизни каждого человека есть много такого, о чём лучше забыть. Но это не значит, что всё прошлое должно быть похоронено. Музыка жизни умолкает, если оборвать струны воспоминаний...
       Поэтому пусть не обессудят меня мои милые дру­зья за то, что я и дальше буду часто тянуть за эту печальную струну...
       Наконец, в пятом часу возвращается из полёта наш долгожданный МИ-8. Пилоты идут в штаб получать последние указания начальства, а мы начинаем резво перетаскивать свои шмотки поближе к вертолёту. Два рабочих аэропорта, молодые здоровые ребята, тащат запасной бак для горючего. Он выкрашен в ядовитый жёлтый цвет. Ребята поминутно смачно и со вкусом матерятся.
       Тащить это желтое сооружение очень неудобно, так как при каждом шаге он гремит, пытается вырваться из рук и больно бьёт их по ногам. Подтащив его к вертолёту, пар­ни с ожесточением запихивают бак в открытый люк и закрепляют хомутами к борту.
       Вернулись из штаба пилоты и пригласили нас на посадку. Затаски­ваем вещи в вертолёт. Постепенно в нём не остаётся ни клочка свободного места. Вслед за вещами загружаем Степаныча, который сейчас сам удивитель­но похож на недвижимое имущество.
       В голове невольно рождается мысль - Стоит ли тащить его с собой в глубинку, где кроме нас и комаров не сы­щешь ни одной живой души? Вдруг с несчастной конечностью что-нибудь тя­желое и серьёзное? Что тогда?
       Тихонечко делюсь своими сомнениями с Ряшей. Тот машет рукой.- Не бери в голову! Степаныч живучий как чёрт, на свежем воздухе, да у костерка вся его хворь мгновенно исчезнет. Вспомни позапрошлый год, как он в поезде у нас дуба давал. Пущай летит, а то здесь Туре он без нас наверняка загнётся!
       Усаживаемся, кто, где может, и замираем в ожидании взлёта. Через открытую дверь кабины хорошо вид­но, как пилоты щёлкают многочисленными тумблерами, подкручивают какие-то ручки и одновременно запрашивают о чём-то диспетчера по рации. Затем начинает работать двигатель, а по земле всё быстрее и быстрее бегут тени от вращающихся лопастей винта. Окружающий воздух скручивается в упругий
       жгут похожий на смерч, выдирающий из земли жесткие частицы грунта и под­нимающий их высоко над взлётным полем. Двигатель ревёт всё сильнее и сильнее, вертолёт должен вот-вот оторваться от земли.
       Ряша не выдерживает на­пряжения текущего момента и вопит мне на ухо.- Летю!
       Однако этот вопль словно бы приковал нашу винтокрылую машину к поверхности аэродрома. Сколько ни пытались пилоты оторвать машину от земли, ничего не получалось. Горячий воздух атмосферы потерял свои упругие свойства и не может удер­живать машину на весу, особенно с таким грузом, который мы в неё загрузи­ли.
       Пилот безнадёжно машет рукой и, обращаясь к нам, кричит сквозь рёв двигателя.- Всё! Ничего из этой затеи не выйдет. Придётся наполовину убавлять загрузку. Решайте, кто полетит сейчас, а кто следующим рейсом.
       Делать нечего. Остаются Степаныч, Усач, Уралочка и я. Остальные летят, и бу­дут готовить суда к сплаву. Мы прилетим завтра. Оттаскиваем выгруженные пять рюкзаков подальше от вертолёта, почти к самому ограждению аэродрома.
       Наш хромоножка - Степаныч с сопением усаживается на них и с тоской гля­дит в сторону покинутого вертолёта, который вновь начинает свои попытки оторваться от земли-матушки. И на этот раз взлететь в воздух с места могу­чему МИ-8 оказывается не под силу. Тогда он начинает медленно выруливать на взлётно посадочную полосу, затем наклоняет вперёд свой громадный несущий винт и, взревев, словно бешеный зверь, устремляется вперёд и вдаль...
       - Решил взлетать по самолетному авторитетно поясняю я Усачу, а Степаныч кивает головой в знак согласия.
       Набрав скорость, вертолёт начинает мелко дрожать и подпрыгивать, как бы пробуя свои силы и возможности.
       Уже близится конец полосы, а наша "восьмёрка" всё продолжает свои жуткие упражнения. Наконец, в каком то десятке метров от её среза, вертолёт всё-таки отрывается от земли и медленно-медленно, почти незаметно для глаза, начинает своё движение в воздухе.
       Мы с тревогой следим за этим воздушным аттракционом. Мне всё время кажется, что он вот-вот плюхнется обратно на землю. К счас­тью этого не происходит. МИ-8, хотя и с великой натугой, но набирает метр за метром драгоценный запас высоты. Вот он уже поднялся над верхушками деревьев, которые отсюда, от нас, кажутся зубцами частой гребёнки. Сквозь неё просвечивает апельсинового цвета небо. Вертолёт на его фоне становит­ся похожим на маленького чёрного жука, уползающего, а вернее улетающего, от нас в далёкую неизвестность.
       - Всё, улетели,- облегчённо выдыхает Уралочка.
       Мы с Лёхой спихиваем со шмоток притихшего Степаныча и начи­наем перетаскивать их обратно в нашу гостиницу. Завершив эту не очень приятную операцию, решаем, что пора подумать и о пропитании, так как все продукты утащил в своём чреве жук-вертолёт, оставив нам совершенно несъе­добную часть снаряжения.
       Оставляем Степаныча кряхтеть и вглядываться в глубь своего организма в гостинице, а сами отправляемся в магазин. Поку­паем там три банки болгарского компота "ассорти", пачку чая, три пачки ана­насных вафель, хлеб и банку камбалы в томатном соусе. Уже хотим покидать это торговое заведение, когда вспомнили жалобный вопль-стон Степаныча.- Ребята, купите мне бутылку! Лечиться буду, как нам наши отцы и деды завещали...
       Выполняем просьбу бедолаги и направляемся домой. По дороге ме­ня всё время терзает пришедшая в голову мысль: стоимость нашей заброски на Котуй влетит аэропорту в немалую копеечку. Один оборот винта такого вертолёта, как МИ-8 стоит ни много, ни мало - пять копеек. Если учесть, что винт делает сто девяносто шесть оборотов в минуту, то за час работы он накручивает кругленькую сумму в пятьсот восемьдесят рубликов. Можно легко подсчитать, сколько потянет весь трёхчасовой полет до Дюпкуна.
       Очевидно эта же мысль беспокоила и начальника штаба, так как он после отлёта вертолёта обратился ко мне.- Если не возражаете, то завтра пораньше постараюсь отправить вас гидрачём...
       Отвечаю ему, что, конечно же, не возражаем. Сам при этом думаю.- Гидрачём даже интереснее. Мы ведь на таком аппарате ещё не летали.
       За окном хлестал сильный и крупный дождь. Оставалось только надеяться, что к утру он исчерпает свои запасы и иссякнет, иначе придётся загорать здесь ещё сутки.
       Вечер тянулся долго. По стёклам окон стекали непрерывные струйки воды, сквозь которые огоньки домов на противоположной стороне улицы смотрелись необычно и загадочно. Степаныч медленно высасывал свою целебную бутылку, изредка предлагая мне и Усачу.- Может примете по стопочке?
       А когда, мы отказываемся, наливал себе очередную порцию в стакан и, произнеся.- Всяк выпьет, да не всяк крякнет,- выливал содержимое куда-то во внутрь своего больного организма.
       Вскоре его жизненный тонус резко повысился, и Степаныч пожелал сыграть перед сном в шахматы. Отказывать больному было неприлично и не гуманно, поэтому я согласился стать его партнёром в этой древней игре. Этот матч длился без малого часа три и завершился с ничей­ным результатом "глубокой ночью", когда из-за далёких сопок появился ослепительный край солнца, и Тура засияла в его ярких лучах.
       Быстро привык­нуть к Заполярью просто невозможно, поэтому долго ворочаемся в кроватях сбоку на бок, пока удаётся погрузиться в чуткий и неспокойный сон. Степанычу намного легче - под влиянием жгучей, успокаивающей жидкости и усталости от завершившейся шахматной баталии он мгновенно засыпает, о чём свидетельствует его великолепный храп.
       Просыпаемся от громкого телефонного звонка. Звонит командир эскадрильи. Он сообщил, что гидросамолёт готов к заброске нас на Дюпкун.
       - Как только соберётесь, дайте знать. Подгоним машину, чтобы на себе тяжести не тас­кать. До реки отсюда не близко...
       Быстро собираемся. Ещё раз проверяем, не забыли ли чего-нибудь в доме и выходим на крыльцо.
       Заботливый командир без нашего звонка заранее подогнал к нему бортовой газон и нам осталось лишь погрузить в него шмотки и собственные организмы. Машина заурчала и тихо тронулась с места. Начался наш путь к Тунгуске, где готовился к полёту Антон второй, поставленный на поплавки.
       Миновав улицы Туры, машина выехала на берег реки и начала двигаться по дороге, которая по своему качеству и рельефу больше напоминала моренные сбросы в горах.
       Едва удерживаемся на ногах, вцепившись изо всех сил в трещащие борта. Сидеть вообще невозможно, так как при каждом толчке внутри организма что-то хрустит и пытается оторваться.
       Машинному организму, наверное, тоже приходится не легче, и мы от всей души сочувствуем нашему шофёру, которому приходится испытывать на себе такое "удовольствие" ежедневно.
       Впереди у самого берега притулился маленький АН-2. По нему словно жучки ползают два чумазых техника, копаясь в моторе громадными отвёртка­ми и гаечными ключами. Увидев нас, они удивлённо спрашивают.- Вы чего это пожаловали так рано?
       - Начальство обещает на Дюпкун отвезти.
       - Ишь, куда собрались! Он, может быть, сегодня вообще не заведётся...
       - А нам сказали, что машина готова и может лететь хоть сейчас.
       - Начальство оно и не то скажет... Говорить не работать!
       В голове от таких "весёленьких" разговорчиков начинает шевелиться беспокойная мыслишка о том, что не пришлось бы проводить свой очередной отпускной день не там, на воле, в глубинке тайги, а здесь в стольном граде-Туре.
       Техники тем временем продолжали ожесточённо копаться в моторе, то ли что-то в нём отвинчивая, то ли ,наоборот, завинчивая. Через некоторое время на берегу появились командир эскадрильи и пилот. Как оказалось, командир решил самолично доставить нас на место. Повозившись еще немного моторе, техники, наконец, закончили свои замысловатые операции и слезли самолёта.
       Началась заправка аппарата горючим. Оно поступало прямо на берег по стальному, а в самом конце, по гибкому трубопроводу. В месте соеди­нения стали и шланга был установлен вентиль с заглушкой. Горючки в самолет заливали под самую завязку - до тех пор, пока она не начала выливаться из баков и стекать по крыльям в воду. После этого техникам пришлось вооружиться тряпками и протирать насухо плоскости и поверхность цилиндров мотора.
       Мне становится как-то не по себе. Вдруг что-нибудь из горючего всё-таки останется и, когда мы будем в воздухе, загорится по какой-нибудь причине. Гидрач не обычный самолёт - на любое ровное место не сядет, ему для этого открытая вода нужна... Однако решаю оставить все свои сомнения при себе и не будоражить ребят.
       Пилоты залезают в машину и пробуют запускать двигатель. Как ни странно, им это удаётся сделать очень быстро. Винт самолёта резво набирает обороты, а по воде начинают ползти синеватые дымные струйки отработанного горючего. Один из пилотов высунулся в форточку и крикнул.- Сейчас сделаем пробный кружок по водичке и, если всё в порядке, загружаемся и вперёд!
       Самолёт, ревя двигателем, отплывает от берега хвостом вперёд, затем разворачивается на месте и резво скользит по спокойней воде Тунгуски. По бо­кам его поплавков быстро вырастают высокие белые буруны, а к берегу, пря­мо нам под ноги, покатились крутые и довольно внушительные волны.
       Степаныч сидел, устроившись на здоровенном валуне, вытянув вперёд больную ногу. Весь его вид говорил о том, что все эти приготовления ему "до фени". И хотя за отсвечивающими стёклами очков глаз почти не было видно, по всему чувствовалось, что предстоящий полёт его совсем не радовал.
       Через пять минут опробование мотора путем катания по Тунгуске благополучно заканчивается и нас приглашают грузиться. Вещи в самолётик мы перетаскиваем довольно быстро, хотя при движении по поплавкам над их поверхностью появляется вода и приходится проявлять всю свою ловкость, чтобы не набрать в ботинки воды. Помогаем добраться до кабины Уралочке.
       Наста­ёт очередь Степаныча. Проведение этой операции потребовало от нас всех навыков школы высшего спортивного мастерства и циркового искусства.
       Несколько метров пути по скользкой поверхности узеньких поплавков до люка самолёта отняло у нас и "одноногого" Степаныча столько сил и нерв­ной энергии, что, очутившись в самолёте, несколько минут мы только ошалело глядели друг на друга и тяжело дышали. Просто не верилось, что всё позади и всё благополучно.
       Убедившись, что все вещи и люди находятся на борту, пилоты дали полный газ и нам Антон начал движение по воде. Через иллюминатор видно как око­ло поплавков зарождаются гладкие крутые волны и бегут куда-то назад к берегу.
       Внезапно раздался резкий, сильный удар. Где-то под днищем правого поплавка заскрипело и заскрежетало. Это на нашем пути встретился невиди­мый подводный камень.
       - Сейчас будем не лететь, а тонуть,- со знанием дела заявляет Усач.
       К счастью, его предсказание не сбылось, и мы всё быстрее и быстрее скользили по водам Тунгуски. Ещё какие-то мгновения и самолет отрывается от воды.
       Летим! Это событие произошло в восемь часов тридцать минут двадцать восьмого июля - ровно через неделю после нашего отъезда из Москвы.
       Вновь дорожка взлётная- ветреная рань.Редкая бесплотная облачная ткань.
       Делаем круг над Турой, которая сверху выглядит очень симпатично. Ровные белые квадратики домов, черные прямые ниточки улиц. Прямоугольник аэродрома с маленькими серебристыми стрекозками на нём. Блестящие под солн­цем громадные ёмкости бензохранилища, выпуклая антенна Орбиты на зелё­ном фоне тайги.
       Погода сегодня отличная. Голубое небо с отдельными бело­снежными украшениями в виде редкой кучёвки. Тени от неё бегут по зелё­ному покрывалу земли, ловко соскальзывают на серую прозрачную гладь веды Тунгуски и Кочечума, и отражаются в ней, как в великолепном гигантском зеркале.
       Наш самолётик уверенно направляет свой путь вверх по Кочечуму, который начинается где-то далеко на северо-востоке за прячущимися в ту­чной дымке сопками. В корпусе самолётика полно щелей и поэтому немилосердно сквозит. Кутаемся в свои походные куртки. Особенно это необходимо Уралочке, у которой продолжается зубная боль. Степаныч водрузил свою больную ногу на один из рюкзаков и бдит, чтобы кто-нибудь из нас ненароком её не задел...
       Под крыльями гидрача раскинулась Эвенкия - холмистая рав­нина вся покрытая редколесной тайгой цвета "хаки", как утверждают наши пилоты. Слово это они произносят с каким-то особенным удовольствием. Вдоль реки и дальше по равнине разбросано множество озёр и озерец самых различных ферм и величины. Вода в них имеет множество цветов и оттенков. Очевидно, это зависит от состава почв, на которых они расположены.
       С высоты озёра кажутся драгоценными камнями, помещёнными в оправу из зеленовато--серой замши болот и белоснежной лайки ягеля. В некоторых местах над равниной возвышаются невысокие буро-жёлтые вершинки. Очень много горелого леса, который выделяется на теле тайги чёрными мрачными пятнами, напоминающими окружающей природе о пронёсшейся здесь беде.
       Когда самолётик залетает в очередное облако, начинается неприятная болтанка. Она сотрясает наши организмы во всех имеющихся измерениях. Однако стоит только миновать белую пелену облака, как болтанка и тряска мгновенно исчезают.
       Внезапно за иллюминатором вспыхнуло и засверкало. Ярчайшая радуга перекинула своё лёгкое ажурное тело между двумя здоровенными серо-белыми облаками.
       Мы ныряем под её искрящийся свод и несёмся дальше на север. Полёт продолжается уже полтора часа, но характер таёжного ландшафта внизу не меняется. Двух месячная жара высушила все небольшие речки и ручейки. Это очень хорошо видно отсюда-с верху. Мы уже летим над Воеволи ханом, тем самым притоком Котуя, по которому имели горячее желание сплавиться. Сразу же становится очевидной вся безрассудность наших замыслов. Река почти пере­сохла. Во многих местах она сейчас отсюда сверху напоминает плохую просёлочную дорогу, посреди которой блестят многочисленные дождевые лужи. Только в отдельных местах она извивается непрерывной серой ленточкой, украшенной белыми оболочками пенистых бурунов вокруг чёрных точек камней.
       Иногда к нам в салон сквозняк заносит сильный запах гари. В этих местах над тайгой висят плотные дымовые завесы - горит лес. И виноват в этом бедствии не человек, а сама природа. Происходит самовозгорание пересохшего и взрывоопасного, как порох мха и лишайника. Пожары здесь тушить некому, поэтому они кочуют по тайге с места на место, оставляя за собой чёрные отметины. Стволы деревьев в огне не сгорают, а лишь обугливаются и стоят годами, как печальное напоминание о свершившейся трагедии.
       Делаем резкий поворот налево, и под нами изумрудным ожерельем Джехангира развертывается новая река.
       Свершилось! Хотя мы ещё и не на месте, но под нами он - Котуй - загадочный и манящий, ради которого мы протащились по железной дороге и проболтались в воздухе тысячи километров.
       Котуй разбросал свои многочисленные проточки, образовав громадные песчано-галечные острова. Воды в реке совсем мало.
       Лёха кричит мне в ухо.- А всё-таки и шиверы и перекатики попадаются. Вон они буруны. Видны через каждые триста-четыреста метров...
       Молча соглашаюсь с ним и с любопытством продолжаю изучать маршрут предстоящего сплава. Внизу появляются два больших белых пятна, единственные за весь наш полёт к Дюпкуну. Снежники! Только этим двум и удалось устоять под напором жгучей, изнуряющей засухи. Дыма внизу становится всё больше, пожары охватывают громадные пространства. Серые за­весы тянутся в различных направлениях широкими волнистыми шлейфами.
       Мы уже ровно три часа в полёте, вот-вот должен показаться Дюпкун. И, действительно, через несколько минут в обрамлении серо-зеленых сопок появилась голубая изогнутая аппликация в виде вытянутой цепочки сверкающих под лучами солнца капель, соединённых друг с другом тоненькими серыми ниточками проток. Дюпкун!
       Палатки наших ребят заметны с воздуха великолепно. Уже издалека два пятна - одно оранжевое, другое желтое, чётко выделяются на однородном фоне редколесья.
       Самолёт делает круг, затем другой и как-то особенно лихо ныряет вниз к озеру. Через минуту его поплавки оставляли за собой пенные буруны по зеркально ровной поверхности Дюпкуна. Скорость нашего движения по воде резко замедлилась, и через иллюминаторы стало отчетливо видно, как медленно наплывал на самолёт берег, по которому бродил Ряша.
       С первого взгляда казалось, что он не обращает никакого внимания на наше появление.
       Но вот откуда-то сбоку выскочил Командор, а за ним и Максим. Они резво махали руками и показывали пилоту место, где лучше всего подойти к берегу. Однако мель не позволяет выполнить эту операцию, и наш самолёт останавливается от желанной суши в каких-то пяти-шести метрах.
       Добираться до неё приходится, используя хитроумное сооружение из связанных друг с другом баллонов от будущего катамарана.
       Сооружение подталкивают к нам с помощью длинного шеста из свежесрубленной листвянки. Мы загружаем на него рюкзаки, а ребята с помощью верёвки тянут эту импровизированную баржу к себе. Таким же способом на берег переправляемся и мы сами. Особенно сложно, оказывается, загрузить на хлябающее из стороны в сторону сооружение Степаныча. В конце концов, он был всё-таки доставлен на берег, но к его великому огорчению с весьма подмоченной "Репутацией".
       Пилоты машут нам на прощание руками и запускают двигатель. Самолёт зад ним ходом отплывает от берега, разворачивается и спешит к дальнему берегу озера на стартовую позицию.
       Быстро хватаем фотоаппараты и кинокамеры и спешим запечатлеть на память момент взлёта.
       Застыв на мгновение, самолет срывается с места и устремляется вперёд. Вокруг него мгновенно образуются высокие белоснежные валы, которые создают полное впечатление того, что самолёт движется не по воде, а по снежной холмистой равнине, внезапно обрывающейся перед его носом. В какой то момент валы исчезают, поплавки гидрача уже не пенят воду озера, а висят над его поверхностью. Самолёт взмывает вверх, в голубую пропасть неба, делает прощальный круг, превращается в маленькую чёрную точку и исчезает где-то за далёки ми вершинами. Всё, улетел! Мы остаёмся один на один с тайгой и Котуем.
      
       Пусть никогда ты не был тут,
       Но вот теперь, над этой ширью,
       Ты понимаешь, что зовут
       Потомки Ермака Сибирью!
       Мы начинаем долгий путь
       Здесь, посредине континента
       В тайге, где, разлившись как ртуть,
       Блестит реки живая лента.
       Довольно спать, пора вставать,
       Опять готовиться в дорогу,
       Чтоб лучше Котуй разгадать,
       Что вниз несётся по порогам.
       Сбылось, стоим на берегу
       Реки затмивший нам полмира,
       Пронизывающей тайгу
       От Дюпкуна и до Таймыра.
      
      
       Первым, по-видимому, проплыл весь долгий путь по Котую на лодках Михаил Кожевников. Было это в бурном революционном тысяча девятьсот пятом году. Он писал в своём путевом очерке, опубликованном в шестом номере "Географического и геодезического журнала " за тысяча девятьсот десятый год - Река Котуй своим мрачным видом напоминает загробные реки древне­го мира.
       Сверху, с воздуха Котуй нам таким мрачным совсем не показался. Остаётся надеяться, что это впечатление сохранится и во время сплава.
       Мы знаем, что в своём верхнем и среднем течении Котуй прорывает горные цепи и бушует в порогах, а ниже, на выкате из этих "гиблых" мест, он по существующим описаниям должен быть захватывающе красив своими крутыми, в несколько сот метров, берегами, тесно уставленными причудливы ми, как разрушенные башни замков, скалами.
       Словно брошенные крепости-города тянутся эти берега от устья правого притока Котуйкана вниз по Котую на несколько десятков километров. На Руси есть хорошее выражение-поговорка - Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Что ж, поплывём, увидим и оценим.
      
      
       ГЛАВА 3.
       Сквозь дым пожаров в поисках гигантских тайменей.
      
       Горы Путорана местное население зовёт Северным Камнем. Это настоящие столовые горы с плоскими, словно срезанными и выровненными каким-то специальным гигантским инструментом, вершинами. По такой вершине можно шагать, словно по асфальтовой площади, так как нет там ничего кро­ме редких развалов чёрных базальтовых глыб, да вздрагивающих перин кудрявого белесого ягеля.
       Горы спадают в свои долины крутыми скалистыми обрывами и чем-то отдалённо напоминают аппетитные кулинарные изделия, игриво прозванные в народе "ромовыми бабами". По склонам растут редкостойные лиственничники и мелкий кустарник. В одной из таких долин Северного Камня и начинает свой долгий путь к океану Котуй - загадочный и манящий.
       Пробив себе дорогу в тесных ущельях и почувствовав собственную силу, он вдруг разливается в вытянутое, каплевидное озеро. Это и есть Дюпкун, на берегах которого мы готовимся к сплаву в неизвестное. Берега озера покрыты редкой тайгой.
       Основной вид деревьев - лиственница. Правда, есть немного ольхи, которая больше похожа на кустарник чем на деревья. Подлесок составляет карликовая березка, багульник и голубичник.
       В этом году ягод почти нет - всё сгорело ж жгучих лучах палящего солн­ца. Берега озера в основном пологие, заканчивающиеся грязно-серыми пес­чаными косами, плавно переходящими в отмели. Пески во многих местах зыбу­чие.
       Первым в этом убедился Лёха. Он решил зачерпнуть воды подальше от берега, и смело полез в озеро. Эта попытка едва не закончилась трагически, водочерпий быстро и уверенно увяз в песке по колени и медленно погружался в него еще глубже. Только после громадных усилий ему удалось высвободиться из плотных песчаных объятий, набрав при этом полные сапоги воды.
       С берега это событие выглядело довольно смешно. Лёха нелепо ворочал и дёргал всеми частями тела, изгибался и сопел. Лишь увидев его лицо бледное от напряжения, нам стало ясно, что юмора во встречах с зыбунами Дюпкуна весьма и весьма мало.
       Наша первая группа разбила палатки на относительно ровной площадке, правда, сплошь заросшей курумником. Это был наш первый таёжный лагерь в начинающемся походе по Заполярью. Не очень удобный, но по-своему уютный. И собрались мы в нём полным составом в пятнадцать часов по местному времени двадцать восьмого июля.
       Погода была просто великолепная. Дул едва заметный свежий ветерок, весьма существенно убавивший количество "перна­тых", которых, по словам наблюдательного Ряши, уже считающего себя абори­геном этих мест, вчера было предостаточно. Правда, он утверждал, что местные "пернатые" настроены по отношению к хорошему человеку весьма благожелательно и не долбят, а лишь знакомятся с вновь прибывшими, осматривая и слегка покусывая отдельные детали тела.
       Мечтатель не скрывал своего отличного настроения. Он всё-таки добрался до Котуя - загадочного и манящего, который снился ему ночами и не давал спокойно работать днями.
       Кроме нас на Дюпкуне оказался ещё один житель: это охотник - сезонник. Лихие авиаторы высадили его здесь ровно трое суток назад. Задача добытчика одиночки ловить рыбу, засаливать ее в бочки, а затем переправлять Туринские силовые, ресторан и торговые организации.
       Невдалеке от наших палаток примостилась небольшая рубленая избушка, которую охотник соорудил ещё в позапрошлом сезоне. Сейчас он в ней не жил, так как пол избушки плавал в грязной и мутной жиже. Жара растопила вечную мерзлоту, на которой стояло это неказистое жилище. Избушка рублена была коряво. Между тонкими стволами листвянок, использованных в качестве основного строительно­го материала, зияли многочисленные щели, заткнутые почерневшим от времени мхом. Жердевая дверь, обитая шкурой оленя, покосилась и никак не желала плотно прилегать к рубленому проему. С плоской крыши во все стороны торчали многочисленные сухие ветки набросанных верхушек, использованных для строительства деревцов.
       Сквозь мутное стекло малюсенького оконца в избушку едва пробивались лучи солнца, и в ней царил таинственный полумрак. Пахло сыростью и прелым мехом. На нарах и в ящиках на полу были свалены в кучу подшивки разных журналов и среди них Роман газета.
       Большинство книжек полностью размокло от воды, и стали непригодными ни для чтения, ни для чего-либо другого. Под самым потолком висели два тяжёлых спальных мешка и старая, линялая шкура оленя. На скособочившемся дощатом столике рассыпаны патроны мел кашки и обоймы от карабина.
       Решаю порыться в этой своеобразной библиотеке. Пол под ногами всё время хлюпает и погружается в мутную жижу и поэтому приходится быть очень осторожным. Не хватало ещё утонуть, не начавши сплав. Перебирая журналы, нахожу среди них книгу "Секретный фронт" Аркадия Первенцева. Зная, что через неделю и эта книжица превратится во влажное месиво, решаю конфисковать её в пользу коллектива.
       Как выяснилось позднее, это решение было очень удачным - книжка пользовалась гро­мадным успехом, и была зачитана до дыр участниками похода. Особенно наслаждался чтением Мечтатель, который использовал для этого любую свободную минуту.
       Дел невпроворот. Наша передовая группа вместо того, чтобы вплотную заняться сооружением катамаранов, усиленно отмечала без нас первую ночёвку в тайге, тем более что охотник выделил им от душевной щедрости изрядное количество свежей рыбы. Тут был и крупный хариус, и сиг, и валёк. Попалась даже одна небольшая кумжа, которую наши друзья сожрали в первую очередь, не оставив нам ни кусочка для пробы.
       Праздник, как удалось выяснить, закончился далеко за полночь, а проснулись гуляки, когда солн­це стояло высоко над вершинами плоских гор. По этой причине к нашему прилёту они успели накачать лишь два баллона для малого катамарана, на которых мы и смогли переправиться с борта самолёта на берег.
       Сытый голодному не товарищ, поэтому, не обращая внимания на расспросы наших друзей о полёте, мы резво бросились к разложенной на траве "ска­терти" и с ожесточением принялись уничтожать остатки вчерашнего пиршества "аборигенов". К счастью, этих остатков было столько, что мы вскоре полностью набили ими наши желудки.
       Особенно вкусен, по общему мнению, был жареный сиг. Я этот сорт рыбы пробовал в первый раз, и это ещё больше усилило впечатление. В нашей стране обитает множество всяких сиговых. Среди них есть и озёрные, и речные, и проходные. К этому благородному семейству сигов относятся муксун, чир, омуль, тагун, пелядь, и ,наконец, ряпушка. Сиги питаются планктоном и донными позвоночными, отыскивая их с величайшим терпением и искусством, поэтому и растут они быстро, а мясо у них такое нежное и сочное. Какого сига скушали мы на берегу Дюпкуна, навсегда останется для нас секретом, ибо в жареном виде ни цвета, ни, тем более, формы разобрать невозможно.
       Насытившись и обменявшись всеми накопившимися за сутки новостями, мы дружно принялись за дела насущные.
       Мечтатель и Уралочка начали сортировку продуктов. Когда их извлекли из всех рюкзаков и упаковок, то на берегу буквально на глазах выросла целая гора калорий в виде самых разнообразных пищевых изделий.
       Коробки с рожками живописно соседствовали с банками растворимого кофе и югославского колбасного фарша. Красочные пакеты разнообразных супов ук­рашали самодельные упаковки с ржаными сухарями. Двадцать восемь килог­рамм соли уверенно разместились в отдельном резиновом мешке, который возвышался над всеми остальными запасами еды.
       Вершиной этого продуктового натюрморта была бутылка чистейшего джина "маде ин Великобритания", как определил знаток английского языка - Командор. На ней гордо красовалась зловещая этикетка с изображением свирепого вепря.
       Мечтатель любовно ласкал взглядом всё это великолепие, поступившее в его распоряжение, и с удовольствием рылся в груде мешочков, упаковок, баночек и пакетов. Над Котуем то и дело звучал его громкий, полный собственного достоинства голос.- Ряша! Ты с собой рис брал или нет?
       Ряша дипломатично молчал, делая вид, что не слышит вопроса, так как злополучный рис был сознательно выложен им ещё до отъезда из Москвы.
       Мечтатель же не знал этого и, заглядывая в свой список, снова вопрошал на всю тайгу.- Ряша, ты не слышишь?! Рис где?
       В ответ откуда-то издалека раздался голос Степаныча.- Мне рис покупать не поручали, я супы брал...
       После ещё одного настойчивого вопроса о рисе Ряша был вынужден признаться в своём проступке, чем вызвал у Мечтателя приступ настоящей ярости.
       После окончательно проведенной ревизии выяснилось, что в Москве кроме трёх килограммов Ряшиного риса осталось ещё четыре кило манки и два десятка супов.
       Мечтатель рвал и метал, понося нас за безответственное разгильдяйство и легкомысленное отношение к такому важному делу, как заготовка продуктов. Особенно он горевал о том, что мало взяли с собой супов. Это объяснялось тем, что мешок, в который он упаковывал привезенные пакеты, размерами больше нашей Уралочки, полностью не заполнился, и осталось сантиметров двадцать свободного полиэтиленового пространства.
       По этому поводу он грозил Степанычу и Ряше не кормить их ровно пять раз, что позволило бы коллективу восполнить образовавшийся дефицит продуктов. Те лениво отругивались, заявляя, что им не очень то и хочется жрать рисовую кашу и гороховые супы при наличии в реке свежей рыбы, а в тайге живой дичи.
       Пока Мечтатель воевал с продуктами, остальные занимались сбором плавсредств. Накачивали баллоны второго катамарана, рубили и обдирали листвянки для вязки рам.
       Бедолага Степаныч, не имея возможности выполнять ходячую работу, без устали качал насос. В хлопотах и заботах незаметно летело время.
       Солнце постепенно, незаметно для глаза, скатывалось за плоские столы базальтовых гор. Его огненный край, медленно уменьшаясь, выглядывал из-за каменных развалов, как настороженный, лукавый глаз неведомого живого существа. Потом схоронился и он. Всё вокруг окуталось таинственным сиреневым прозрачным полумраком. Деревья, скалы, невысокие кусты смутно маячили расплывчатыми, чудовищно увеличенными контурами. По вершинам плоскогорья скользило малиновое полукружие зари. Над озером волнисто извивались синие полосы тумана.
       На противоположном берегу послышался далёкий лай, а затем показались три маленьких белых пятна, перемещающиеся по самой кромке воды. Откуда взялись здесь собаки, было непонятно.
       Скорее всего, их завезли вместе с нашим охотником, у которого где-то ниже по течению есть ещё одна избушка, где он сейчас и жил. Наше предположение позднее полностью подтвердилось.
       К ночи подул довольно сильный и холодный ветер, который окончательно разогнал немногочисленных пернатых, и в воздухе повисла звенящая тишина. Ряша напялил на себя привезённую из столиц доху, нахлобучил на самые глаза шляпу, и ходил по берегу, словно лесной дух, счастливый и довольный жизнью и собой.
       Челябинцы тоже одели на себя тёплые куртки и свитера, а Командор - элегантную меховую безру­кавку. Тайга млела от такой демонстрации походной моды.
       Протарахтела моторка. Это поднялся снизу, с Котуя охотник. Причал к берегу, он тут же начал возиться с избушкой.
       Нужно иметь особый склад характера, чтобы вот так, в одиночку, по полгода и дольше жить одному в тайге и не испытывать при этом потребности в общении с людьми. Даже сей­час, когда такая возможность имеется, он не обращает на нас никакого вни­мания и делает свои дела так, как будто здесь на берегу кроме него нет ни одной живой души.
       Мы тоже решили не навязывать ему своего общес­тва и соседствовали молча и независимо. Ряша и Максим заявили, что на сегодня с них дел вполне достаточно и потому они совершат прогулку на другой берег Дюпкуна. Для переправы они использовали ещё не полностью собранный катамаран. Захватив с собой ружья и спиннинги, путешественники отчалили от берега, и через несколько минут их судно тёмным пятном выде­лялось где-то в средней части озера. Благополучно форсировав водную преграду, они вытащили катамаран на берег и скрылись в тайге.
       Тихонько потрескивали горящие сучья сухой лиственницы. В прозрачную глубину неба уносились сверкающие искры. Уралочка и Мечтатель доброволь­но корпели над приготовлением ужина. Сегодня последний день без назначе­ния официальных дежурных, а уже завтра неумолимый жребий определит очерёдность выполнения малоприятной функции дежурства у костра и мытья посуды. День был суматошным, все порядком проголодались и сейчас с нетерпеливым интересом следили за творческим процессом поваров.
       Над озером нависла необычная, звенящая тишина. Только редкие всплески нарушали её. Это проверял поставленные еще со вчерашнего вечера сети неугомонный рыбак-охотник. Он медленно двигался вдоль поплавков на своей Казанке, проверяя попалась ли в тонкие капроновые ячейки гуляющая рыба. По-видимому, улов был не богат, так как он вскоре закончил осмотр и направил лодку к берегу.
       Решаю побеседовать с ним "за жизнь", как принято говорить в Одессе-маме, а заодно узнать что-нибудь о предстоящем маршруте. Подхожу, здороваюсь. В ответ он лишь молчаливо кивнул, не переставая перекладывать из лодки в деревянный ящик только что пойманную рыбу. Ящик нарядный, из-под каких-то импортных консервов.
       - Как рыбалка, удачная?
       - Совсем плохо сегодня. Рыбы в Дюпкуне совсем мало. Поразбежалась из-за жары, сидит теперь в самых глубоких местах, откуда никакой сетью её не взять.
       - А на Котуе есть?
       - Да там ещё хуже. Правда, хариуса местами много. Тайменя почти нет - весь вниз по реке ушёл.
       - А ленок?
       - Ленка здесь никогда и не было. Вот в озёрах вдоль берега щуки и окуня много. Только вот коряг и другого мусора в воде хватает, можно всю снасть порвать.
       - А как насчёт охоты?
       - Хуже не придумаешь! 3асуха и пожары всю дичь и птицу поразогнали. Крохали одиночки по реке, правда, встречаются, да гагары летают.
       - А глухари, рябчики?
       - Нету, пустая стоит тайга. Комар и тот почти весь пропал.
       - Значит, не повезло нам в этот раз с охотой, придётся одной рыбой промыш­лять.
       - Да и за рыбой, ребята, придётся вам побегать...
       - Не скучно вам здесь одному?
       - Зачем скучно. Я уже здесь третий сезон. Привык, да и напарник скоро должен прилететь. Вдвоём будем. Зимой, правда, труднее: сильные морозы, пурга. Зато и работы больше.
       - За заброску сюда сами платите?
       - Нет, охотсоюз. Оплата в договор входит.
       - Вертолётом летаете?
       - Нет, гидрачём. Вертолётом слишком дорого. Антон и тот в семьсот пятьдесят рубликов обходится, а МИ-8 тот около двух тысяч потянет...
       Прикидываю, что наше воздушное путешествие "потянуло", как говорит охотник почти на три тысячи рублей. Сумма весьма впечатляющая. Успокаивает одно, что экипаж во время этого полёта выполнял задачу по противопожарной охране лесов.
       В ходе дальнейшей беседы мне удалось выяснить, что охотник не имеет почти никакого представления о Котуе, так как дальше чем на пятьдесят километров от озера он не спускался. Основное место охоты и рыбалки у него Дюпкун. Даже оленей он добывает здесь, на озере. В одном месте Дюпкун резко сужается, и во время миграции олени используют его для переправы. Охотник наблюдает за ними из окошка своей избушки, и когда олень доплывает почти до середины протоки, он заводит свою быструю мотор­ку и в считанные минуты оказывается у намеченной жертвы. Беспомощное животное становится его лёгкой добычей - один удар по голове обухом топора и охота заканчивается. Около избушки валяются многочисленные оленьи копыта, которые свидетельствуют о том, что охота таким варварским способом весьма удачлива. Прощаюсь с охотником и возвращаюсь к своему костру.
       Из вёдер тянет аппетитными запахами. Всё население нашего лагеря крутится возле Уралочки и пытается давать ценные советы по ускорению процесса варки.
       Вернулись Ряша и Максим. Делятся своими первыми впечатлениями. Тайга действительно пуста. На озере, куда они всё-таки добрались, линяющих гусей, к сожалению, не оказалось. Ягодники все засохли, рыба на блесну не идет.
       Ближе к середине Дюпкуна, где проходят основные ветровые потоки, ощутимо пахнет дымом. Приносит его откуда-то снизу, именно оттуда, куда нам пред­стоит плыть.
       - Дежурные, жрать давайте!- орёт на всю тайгу Ряша.- Желудок аж к позвоночнику присох!
       Мечтатель резонно заявляет в ответ.- Здесь тебе сегодня дежурных нет, не образовались ещё! Тебя вообще в этот раз кормить не положено, поскольку рис в Москве ос­тавил...
       Жрать очень хочется, и Ряша пытается оправдываться.- Не нарочно я. Не разобрал точно, сколько ты поручал его купить. Продукта вон целая гора навалена, перебьемся...
       - Продукт не трожь! Не твоя забота. А если со слухом плохо, лечиться надо. Не-то в нужный момент ещё чего-нибудь не расслышишь.
       - Не пыли, завхоз. Если у человека плохой слух, то у него хорошее зрение. Если плохое зрение, то хорошее обоняние. Если плохое обоняние, то хороший аппетит. В каждом человеке есть что-нибудь хорошее.
       - Насчёт аппетита ты прав. Жрать вы все горазды...
       - Сам такой, в тайге жрёшь больше всех.
       - Я в этом не виноват. У меня конституция такая, а потому организм требу­ет...
       Эта перепалка заканчивается только тогда, когда Уралочка разложив на полиэтиленовой плёнке миски и ложки, зовёт мужскую часть команды к вечерней трапезе.
       Мечтатель, всё ещё бурча, звенит стеклотарой и отмеривает строго запланированное им количество граммулек в честь первого таёжного ужина.
       Из палатки с охами и вздохами выполз Степаныч. Аппетитные запахи еды вызвали и в его больном организме обильное выделение желудочного сока. Глядя на него, говорю Командору.- Знаешь, один из­вестный гомеопат сделал интереснейшее открытие.
       Он подметил, что если гипертонику повысить зарплату, то у него соответственно снижается кровяное давление. А что, если нашему Степанычу наливать двойную порцию граммулек, может опухоль на ноге уменьшится?
      -- Обойдётся без увеличения! Ему сколько ни лей всё равно уже ничего не поможет, разве что ногу на шашлык отпилить пока не усохла совсем...
       Степаныч обиженно смотрит на жестокого Командора и молчит. Потом он, как будто очнувшись, выдаёт ни с того, ни с сего экспромт:
      
       Здесь на плато Путорана
       Заживёт моя больная рана.
       Буду я сидеть на пне,
       Пьяный бред не гложет душу мне.
       И "копыто" не болит,
       Я граммульками налит.
       Вот немножечко посплю,
       И всё лишнее солью.
      
       Отужинали быстро и жадно. Сытость постепенно растекалась по организ­мам и тянула ко сну. Поддаваясь этому приятному, могучему зову, ребята залезли в палатки, и вскоре оттуда уже раздавалось посапывание, бульканье и другие загадочные звуки.
       У костра остались только я и Мечтатель. Тихо сидели и глядели, как в отблесках огня переливались искорки на тлевших обугленных ветках. Вспомнились строчки Михаила Тимофеева:
      
       Вот я кидаю ветку в жаркую пасть костра.
       Ветка, как рыжая белка, высунет кончик хвоста.
      
       Действительно, изгибающиеся под действием жаркого пламени, ветки чем-то отдалённо напоминают беличьи хвосты.
       Вернулся из палатки Ряша, ему тоже что-то не спится. Сел подле костра, протянул к нему обе руки. Сколько, чёрт возьми, людей пересидело вот так, в такой именно позе, у огня. Хорошо и завораживает. Если бы пришлось выбирать себе веру - пошёл бы в огнепоклонники.
       Вокруг, в тайге и на озере, тихонько шуршало, потрескивало, плескало и побулькивало, подавало невнятные чуть слышные голосочки. Несмотря на
       столь поздний час, было уже два часа ночи, тайга продолжала жить своей привычной и таинственной жизнью.
       Пробуждение моё было тягостным. Всю ночь пришлось промучиться, ворочаясь с боку на бок в безуспешных попытках устроиться поудобнее.
       Как выяснилось, палатка установлена под уклон, и тело вместе со спальником всё время сползает с резинового матраца куда-то вниз, к выходу.
       Наше походное жилище польского производства оказалось для четверых довольно тесным. Свободно в нём умещались только три спальных места, а четвёртый матрац втискивался в остающееся пространство только наклонно. Этим матрацем оказался матрац Мечтателя. Бедняга с трудом залез в свой спальник и затих в нём в совершенно немыслимой, неестественной позе. Таким я и застал его, проснувшись от ломоты во всём теле.
       Усугубил наши ночные неудобства Степаныч, который то и дело негодующе шумел на своего соседа по ложу - Ряшу.- Не трожь мое копыто! Не топчи меня, как слон. На моё диван кровать прошу ног не задирать!
       И так далее, в том же духе.
       В ответ он слышал.- Никогда не бывает так плохо, чтобы не было ещё хуже.
       Такой отдых не может доставить большой радости никому, поэтому, едва очнувшись от тягостного забытья, я тут же выбрался наружу.
       Погода была отличная. Несмотря на ранний час, солнце сверкало над плоскими вершинами раскалённым платиновым диском на фоне необычайно голубого неба, по которому плыли редкие белоснежные кучевые облака. Дул прохладный северо-восточный ветерок.
       Две ворчливые сойки воровали из мисок остатки нашего ужина.
       Казалось, что они не обращают на окружающий мир никакого внимания, но стоило только мне взять в руки мелкашку, как обе птицы мгновенно взлетели и, оглашая природу противными криками, скрылись за ближайшими деревьями.
       В воздухе вились, успевшие отогреться от ночной прохлады, комары. Их гудение напоминало отдалённее подобие "урааа". Особенно, похоже, оно было в те моменты, когда они со всех сторон бросались на мою незащищённую голову.
       Смотрю и не могу насмотреться на эту голубеющую глубину неба, которая постоянно меняется и живёт своей потусторонней жизнью. Беру блокнот, в котором я веду свои дневниковые записи, и заношу туда невольно сложившиеся строки-
      
       Нет, не пустынно небо, не пустынно.
       Течёт рекой - ни дна, ни берегов,
       И облака развешаны простынно,
       Как паруса на бечеве ветров.
      
       Сойки продолжают надеяться на успешное завершение прерванного мной пиршества и перелетают с одного дерева на другое, постепенно приближаясь к нашему "столу". Пытаюсь снова незаметно взять в руки винтовку. Напрасно. Сойки тут же уносятся прочь, оглашая тайгу и тишину прекрасного утра, надрывными воплями оскорблённых невинностей.
       Потягиваясь, выползает из палатки помятый и заспанный Степаныч. В руках у него транзистор. Жалуется, что не может поймать Москву, а там в это время передают утреннюю юмористическую передачу. Поскольку он без юмора по утрам жить не может, ему сейчас очень тяжело и противно.
       Техника действительно что-то барахлит. Звук из динамика вылетает наружу отдельными порциями, то усиливаясь, то совсем пропадая. Средние и длинные волны пусты, как пустыня.
       Промучавшись с приёмником минут десять, Степаныч щёлкает выключателем, и засовывает аппарат обратно в палатку.
       Солнце греет вовсю. Решаем открыть загоральный сезон в Заполярье. Раздеваемся до пояса и жадно впитываем в себя ультрафиолет.
       Загорается совсем неплохо, тем более что комар сегодня на редкость мирный и не назойливый.
       Километрах в пяти к югу видны густые кудрявые дымы - продолжает гореть тайга, и пожары медленно, но уверенно перемещаются в сторону Дюпкуна.
       День сегодня предстоит насыщенный. Нужно завершить подготовку плавсредств, собрать в дорогу все вещи, упаковав их для сплава. Кроме того, ещё нужно попытаться преодолеть первые километров десять маршрута, так как делать здесь, на озере, совершенно нечего.
       Наскоро позавтракав, мы дружно принялись за окончательную достройку катамаранов. Сол­нечная погода и отличное настроение придавали нашей работе особый, праздничный характер. Даже больной Степаныч вновь ухватил насос, и с ожесточением накинулся на жалобно застонавшие под его напором баллоны катамарана.
       Катамаран - один из новых видов плавсредств, которые начали применять туристы-водники в последние десять лет. На нём уже покорены Кодор, Кантегир, Ципа, Бий-Хем, Чоткал и много других сложных для сплава рек Сибири и Азии. Приверженцы катамарана, в числе которых и наши друзья из Челябинска, утверждают, что лучше его нет плавсредства для рек любой категории сложности.
       Действительно, катамараны очень остойчивы, обладают хорошей ходкостью, имеют малый вес в пересчёте на одного человека при транспортировке и очень надёжны. Правда, при всех его достоинствах катамаран имеет один недостаток - гребцы на нём, практически, ничем не защищены от водяных валов. В настоящее время существует целый ряд удачных моделей надувных катамаранов, созданных неугомонными энтузиастами водного туризма.
       Командор и его команда провели дома немало бессонных ночей, пока не создали свою собственную, по их словам, самую совершенную модель катамарана, которую они продолжают постоянно дорабатывать и совершенствовать. Основу её составляют два баллона из прорезиненной ткани, применяемой для изго­товления спасательных лодок типа "ЛАС". Длина баллонов пять-шесть метров, а диаметр около семидесяти сантиметров.
       Баллоны помещаются в брезентовые чехлы, которые снабжены рядом проушин для крепления деревянной рамы, придающей конструкции требуемую жёсткость и служащей для раз­мещения вещей и гребцов. Рама изготавливается из тонких стволов деревьев,< связываемых друг с другом намоченной в воде бельевой верёвкой.
       Сборка такого судна, включая заготовку материала для рамы, занимает не более трёх-четырёх часов.
       Часам к двенадцати оба катамарана были готовы и перетащены на берег Дюпкуна. Настало время подготовки к сплаву вещей общественных и личных.
       Усач выволок из недр рюкзака плоды своего творчества - громадные тройники из миллиметровой стальной проволоки, больше похожие на судовые якоря, чем на обычную рыболовную снасть. Однако, и он, и Командор категори­чески утверждали, что именно такие ужасающие крючья могут устоять под натиском гигантских тайменей Котуя. Крючья делятся поровну на всех членов команды, включая Уралочку и Степаныча. Каждому из нас достаётся по четыре этих уникальных изделия.
       Командор вытаскивает из палатки и вру­чает нам с Мечтателем по новенькому металичскому спиннингу, которые отличаются друг от друга только деталями. Мне достаётся оранжевый, а Мечтателю - голубой.
       В прошлом сезоне у нас были стеклопластиковые удилища, которые через десять дней интенсивного использования вышли из строя, и тем самым лишили нас громадной радости рыбалки на блесну. К сожалению, нужно констатировать - отечественная промышленность до настоящего времени никак не может освоить выпуск высококачественных спиннинговых удилищ.
       Лишь две модели - "Военохот 1" и "Сокол" можно считать в какой-то мере удовлетворительными, но никак не более того.
       Но сейчас мы с Мечтателем в восторге от этих цветных металлических хворостинок, дающих нам возможность схватиться один на один с водяными чудовищами Котуя. Благодарим Командора за заботу о ближнем и начинаем настраивать снасть.
       В этом году все за­паслись громадным количеством всевозможных блёсен. Когда они были извлечены на всеобщее обозрение, то в глазах зарябило от блеска белых, желтых, полосатых, пятнистых колеблющихся, вращающихся и что-то ещё делающих блёсен.
       Ряша извлёк из металлической коробочки косо срезанную с обеих сторон блестящую трубку и, показывая на неё, гордо заявил.- Собственная конструкция. Самая уловистая из всех ныне существующих. Завидуйте и учитесь.
       Вымолвив эти слова, он тут же спрятал трубку обратно в коробку, поэтому завидовать мы могли, а вот поучиться нет. К слову, за весь по следующий отрезок времени, то есть до отлёта с Котуя, он ни разу не достал из рюкзака свою самую уловистую...
       Уралочка сидела в сторонке и тихонько разбирала свои запасы, которые на этот раз оказались солиднее, чем у кого-либо из нас. Очевидно, вечная зависимость от Командора в рыболов­ных снастях её многому научила. Ряша мгновенно сориентировавшись в обстановке тут же выцыганил у неё пару отличных "Норичей" и самодельную вращающуюся блесенку жёлтого цвета.
       Настроив спиннинги и упаковав остальные запасы так, чтобы они всегда были под руками, мы все отправились на берег Дюпкуна опробовать орудия лова. Через минуту поверхность озера букваль­но вскипела фонтанчиками всплесков от падающих блёсен.
       К сожалению, кроме хорошей разминки плечевого пояса эта спиннинговая охота нам ничего не принесла. Побросав минут двадцать, мы вернулись к оставленным делам и продолжили сборы. Только Ряша и Командор продолжали свои упражнения в кастинге.
       Я смотрел и не мог налюбоваться красотами суровой природы. При солнечном свете озеро сквозь чистую зелень листвянок смотрелось великолепно - сплошная голубая скатерть, покрытая тончайшим кружевом мельчайших волн. Над скатертью медленно летает одинокая чайка. Музыка шумящей тайги навевала тихую успокоенность...
       Упаковка и сбор вещей и продуктов оказались процедурами хлопотными и длительными. Больше всего мучался наш завхоз. Основной его заботой было надёжно упаковать запасы горячительного. В его памяти был ещё свеж случай на Серлиг-Хеме, когда небрежность в укупорке стеклотары лишили нас двух третей всех запасов спирта ещё до начала маршрута. Сейчас Мечтатель возился с бутылками и канистрой, ворча себе под нос.- Набрали всяких бутыленций... Ещё бы флаконов из-под духов с собой захватили!
       Не отрываясь от дел, советую ему.- Не трать нервные клетки по пустякам, всё в нашей жизни проходяще, кроме здоровья. Кстати о флаконах. Сейчас даже науку такую пытаются создать, флаконикой называется...
       - Тебе всё шуточки, а тут не знаешь что, куда выливать.
       - Да нет, я серьёзно. Флаконика пытается изучать общие свойства оболочек по отношению к заключённым в них субстанциям структур. Например, эпителия к другим тканям организма, летательного аппарата - к его экипажу, обложки журнала - к его статьям, суповой миски - к похлёбке, волосяного покрова - к его владельцу, краски - к забору, палатки - к её обитателям.
       - Ага. А задницы - к туалетной бумаге или унитазу.
      -- И это тоже. С точки зрения науковедения флакон не просто метафора, а универсальный репрезенатор, что по научному означает - представитель всего множества изучаемых объектов.
       В широком смысле слова флакон - это и колба с химичес­ким реактивом, и скорлупа ореха, и носок нашего Спокухи, и даже наш желудок, набитый сытным ужином. О значимости проблем флаконики свидетельствует её первый парадокс, называемый парадоксом Эдисона. Однажды к великому изо­бретателю явился другой изобретатель помельче, у которого родилась "уни­кальная" идея создать универсальный растворитель. "В чем вы собираетесь его держать",- спросил Эдисон. Итак, парадокс состоит именно в том, что не существует флакона для среды, исключающей флаконирование. Для тебя проб­лема состоит сейчас не в том, в чём хранить граммульки, а в том, как их сохранить от воздействия среды, то есть от нас.
      -- Это воздействие, или, лучше сказать, взаимодействие с нами настолько сильное, что общая масса хранимого может материализоваться в другие, даже невидимые формы...
       - Не волнуйся, теоретик, у меня провзаимодействует так, как надо. Всё целым будет, не испарится!
       - Знаешь, завхоз, не зарекайся. Как говорится - "Пер асспера ад астра", что в простонародии означает - тернист путь к звёздам!
       - Ванитас ванитатум омниа ванитас.
       - Чего, чего?
       - Не один ты такой умный... Я тоже могу кое-что по-латыни. Суета сует и всяческая суета - вот чего.
       К двум часам дня все вещи были упакованы и перетащены на берег. Мы начали их укладку на спущенные в воду катамараны. Челябинцам такое занятие было делом привычным, и они быстренько собрали своё судно в дорогу, устро­ив на нём удобные сидения из рюкзаков. Мы это делали впервые и, поэтому долго ходили вокруг редкой обрешетки, под которой спокойно плескались воды озера.
       В конце концов, вещи были всё-таки привязаны и даже сооружены некие подобия сидений. Степаныч воздвиг для себя своеобразный трон из рюкзака, телогрейки и ещё каких-то мягких шмоток. С опасением опробуем соз­данные нами сооружения. Ощущение совершенно необычное.
       Ноги свисают по обе стороны баллона, левая рука висит в свободном пространстве, а под правой громоздятся упаковки и мешки, между которыми зияют дыры и пустоты, в которые, того и гляди, сваляться какие-нибудь нужные мелкие вещицы.
       Скоро три часа дня. Пора уже подумывать и об отплытии, чтобы успеть сплавиться вниз по реке хотя бы километров на десять - пятнадцать. После короткого совещания распределяем места на катамаране: впереди сидим мы со Степанычем (он справа, а я слева), сзади - Ряша и Мечтатель. Ряша, примерившись на своём сидении, начинает ворчать, что из-за моей головы ему ничего не видно впереди. В ответ на эти претензии я советую ему подложить под зад что-нибудь ещё.
       Кряхтя, заползает на своё сидение-трон Степаныч. Вид его, по меньшей мере, экзотичен, если не сказать точнее - нелеп. На правой ноге одет резиновый сапог-ботфорт, а на левой красуется ботинок Ряши. На голове нахлобучена игривая шапочка салатового цвета в белый горошек с громадным пластмассовым козырьком.
       Он долго ворочается, устраивая поудобнее устраивая свою "отмирающую" конечность, и за тем затихает, успев всё-таки замочить штанины в воде Дюпкуна. Своего сидения он не покидает даже в момент нашего отплытия, когда было необходимо столкнуть катамаран с мели на глубину. В дальнейшем нам частенько приходится возиться со своим кораблём, имея на нем в качестве дополнительного балласта недвижимое тело нашего приятеля.
       Перед отплытием в море в старину матросы кричали.- Кливер поднят, за всё заплачено! Наши расчёты оберегом тоже закончены, впереди более трёхсот километров неизвестности по Котую - загадочному и манящему.
       Последние крики - напоминания заботливого Командора.- Топоры! Ружья! Ножи! Спиннинги! И звучащее в ответ.- Есть! На месте!
       Отталкиваем суда от берега и лихо вскакиваем верхом нам баллоны. Всё! Поехали!
       Течения на озере почти нет, поэтому, чтобы двигаться вперёд, приходится довольно интенсивно работать вёслами. Первые гребки на непривычном для нас судне неловки и неумелы. Однако, постепенно приноравливаемся к обстановке и катамаран начинает подчиняться воле и желаниям своих хозяев.
       Ряша шутит по этому поводу.- Не плыви по течению, не плыви против течения, плыви туда, куда тебе нужно!
       И тут же орёт на Степаныча.- Ты что сюда спать приехал? Давай работай, здесь для тебя рабов нет!
       На это тот совершенно невозмутимо ответствует.- Не ори! Спокуха!
       Это весомое "Спокуха" нам всем так понравилось, что весь дальнейший поход им с громадным удовольствием пользовались по любому поводу, а его автор тут же получил добавку к своему имени, и стал называться - Степаныч-Спокуха.
       Медленно продвигаемся вперёд, туда, где Дюпкун постепенно сужаясь, переходит в русло реки. Осадка нашей "калоши" довольно сильная, поэтому скорость движения меньше, чем у Челябинцев, и они уверенно лидируют.
       Это особенно не нравится самолюбивому Ряше. Он решительно заявляет.- Сегодня же отдадим им на борт мешок с солью и ещё кое-что. Их баржа чего хочешь выдержит...
       Минут через двадцать мы плавно втекаем в русло Котуя.
       Прощай, Дюпкун. Увидимся ли ещё когда-нибудь?
       Идут довольно широкие и длинные плёса. Берега реки пологие, плавно переходящие в склоны невысоких лесистых сопок.
       На катамаране Челябинцев сплошное мелькание спиннингов. Ребятам не терпится схватиться с гигантскими тайменями. Однако, пока результаты нулевые. Вся рыба куда-то разбежалась.
       Часто встречаются каменистые косы, но обещанных нам Мечтателем ещё в Москве то пазов, аметистов и агатов нет и в помине. На дне видна только обычная серая галька, да крупный грязноватый песок.
       Мы с ленцой подгребаем, радуясь довольно сильному и игривому течению. Река открывала поворот за поворотом, берега своей пологостью повторяли друг друга, но было в них что-то своё индивидуальное. И в наклонах падающих вниз с обрывов листвянок, и в крутых каменистых сбросах, и даже в окраске песчано-галечных кос.
       Проплыли мимо второй избушки рыбака, стоявшей на террасе левого берега. Рядом притулилась маленькая банька, около которой навалом лежали деревянные ящики и бочки под рыбу. Около избушки суетились три собаки, проводившие нас заливистым, но совсем не злобным, лаем.
       На пороге избушки появился хозяин зимовья. Машем ему на прощание руками, и движемся дальше вниз по Котую.
       Ряша наклоняется вниз к воде и, зачерпнув её ладонью, пробует.- Братцы, а вода то, какая вкусная, просто прелесть!
       Вода действительно очень вкусная и настолько чистая, что видны мельчайшие песчинки и камешки на дне реки, хотя глубина порой достигает двух и более метров. Медленно работая веслом, задумчиво гляжу в эту прозрачную глубину и размышляю:
       Вода единственное вещество, которому естественно доступны три образа. Именно три естественных вида воды - жидкий, твёрдый и газообразный,- натолкнули людей на мысль искать их в других веществах.
       Вода - одно из самых сложных и загадочных соединений на Земле. А когда-то она казалась совсем простой.
       Антуан Сент-Экзюпери писал.- Вода! У тебя нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Тебя не опишешь - тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто необходима для жизни, ты и есть жизнь...
       С писателем трудно не согласиться. Вода прекрасна именно тогда, когда у неё действительно нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. А ведь у неё могут быть все эти свойства. Землистый и затхлый вкус, болотный и плесневатый, водородистый и хлорный запах... И сколько их ещё. Вкус воды человек отмечает, когда он неприятен - солёный, горький, вяжущий, гнилостный...
       Вода из растаявшего снега, льда и инея безвкусна, в ней нет солей, но всё же она вроде живой воды народных сказок. О такой воде сейчас много спорят. Опыты показали, что она является биологическим стимулятором, помогает излечивать болезни, способствует усилению роста растений и животных.
       Существу ют два мнения о причинах этого явления. Одни утверждают: это потому, что в талой воде нет губительного дейтерия - тяжёлого изотопа водорода. Другие - талая вода до тридцати градусов сохраняет структуру льда, которую имеет, как полагают, структура нашей крови. Эта вода, поэтому, как бы легче, усваивается живыми организмами и растениями.
       Может быть, долгожители высоких гор потому и живут так долго, что пьют воду ледников и тающих снегов, а долго жители Севера - воду тающей вечной мерзлоты?
       Так что, пейте друзья этот чистейший из самых чистых естественных напитков, и растите толстенькими и здоровенькими. И давайте помнить, что человек, как и вода, получает от своего окружения, от встреч, событий, чьих то поступков злое и доброе: 6ес корыстность и жестокость, верность и измену, любовь, дружбу и ненависть, трудолюбие и лень, трусость и самоотверженность,- и несёт это всё другим людям.
       Счастлив тот человек, которого не смогли отравить сточные воды, ещё встречающиеся довольно часто в общественных отношениях.
       После часа сплава дым пожаров, который мы видели ещё с Дюпкуна, стал значительно гуще. Начало заметно пахнуть гарью. Особенно это было заметно на плесах, которые часто чередуются с резвыми, звонкоголосыми перекатами. В таких местах течение резко усиливается, и наши двухколонные кораблики резво несутся вниз по течению, а дымовые струи сносит набегающий ветерок.
       Вдруг, справа из кустов на галечную косу выскочил молодей взлохмаченный волчонок. Он резко затормозил у самой воды и удивлённо уставился на нас. Естественно, ему были в диковинку и наши серо-зелёные плавучие колбасы и двурукие чудища, сидящие на них, и размахивающие какими-то блестящими на солнце штуковинами. Волчонок смотрел во все глаза, разинув пасть и вывалив наружу влажный розовый язык.
       Хватаемся за кино и фотоаппараты, но волчонок стремглав бросается в кусты, где, очевидно, скрывается его мать. Однако любопытство оказывается сильнее страха, и он вновь высовывает из кустов свою взлохмаченную мордаху.
       Течение в этом месте, как назло, очень сильное, и нас быстро несёт вниз всё дальше и дальше от места, где остается любопытный волчонок, который так и не успел сообразить, что за диковинные существа проплыли мимо него по реке.
       Уже поздно и нужно заботиться об ужине. Мы пристали к берегу перед началом бурного и довольно длинного переката. Челябинцы и Мечтатель разошлись вдоль бере­га и через минуту лихо размахивали спиннингами, а мы с Ряшей решили опробовать "кораблик". Только Степаныч-Спокуха меланхолично продолжал дремать, не покидая своего нагретого сидения и совершенно не реагируя на окружающее.
       Хариус берёт на редкость хорошо, но несколько необычно.
       Рыбины выпрыгивают из воды параллельно поверхности реки и, широко разинув рот, хватают играющие на струе мушки-обманки. Прыгают и крупные экземпляры, и мелочь.
       Попавших но крючок недоростков мы тут же отпускаем обратно в воду - пусть живут и радуются свободе и жизни. Выловленные хариусы имеют очень тёмную окраску, у них огромные, похожие на косо срезанные ленты, спинные плавники. Цвет брюшка жёлто-зеленоватый, поэтому, когда рыбины взлетают в воздух, стекающие капельки воды вспыхивают на солнце искорками червонного золота. За каких-нибудь тридцать минут налавливаем два ведра великолепной рыбы.
       Подходит Максим и, лукаво улыбаясь, протягивает нам свой улов. Это первый в этом сезоне таймешонок килограмма на три весом, лобастый и пучеглазый.
       Ряша завистливо крякает и заявляет, что больше он баловаться ловлей каких-то хариусишек не будет, а сейчас же принимается за настоящее дело - ловлю гигантских тайменей.
       Зависть! Оскорбленное самолюбие проступает и на лице сурового Командора. Его страстная рыбатская душа никак не может смириться с тем, что первый таймень пойман кем-то другим.
       Я сворачиваю кораблик, а ребята изо всех сил стараются поймать прячущихся в глубинах реки тайменей. Увы, все их старания напрасны: Крокодил больше не ловится. Нужно плыть дальше навстречу новым встречам с живой природой и её обитателями.
       Одолев ещё несколько поворотов реки, мы вплыли в сплошную дымовую завесу. Пожар идёт где-то за ближайшей складкой берега, поэтому всё вокруг окутано серой непрозрачной пеленой. Запах гари очень силён. Деревья по контурам размыты и смотрятся словно через завесу плотного тумана. В некоторых местах дым поднимается густым наклонным столбом высоко в небо и там рвётся на отдельные куски.
       Попадать в лесные пожары нам ещё не приходилось, поэтому на душе довольно тревожно. Хорошо еще, что встретились мы с ним не в пешем походе, а во время сплава. Глядя на охваченный бедствием берег, почему-то вспоминаю Тютчевские строчки -
      
       Что это? Призрак, горы ли какие?
       Где мы? И верить ли глазам своим?
       Здесь дым один, как пятая стихия,
       Дым -- безотрадный, бесконечный дым.
       Кой-где насквозь торчат по обнажённым
       Пожарищам уродливые пни,
       И бегают по сучьям обнажённым
       С зловещим треском белые огни.
      
       Вода вокруг придаёт уверенность в том, что всё это не так страшно, но всё равно стараемся побыстрее миновать зону пожара. Сделать это удаётся минут за пятнадцать, так как участок тайги, охваченный огнём, довольно большой. Выплыв из клубящегося дымного марева с облегчением оглядываемся назад. Вся тайга закрыта коричневатой пеленой, солнце выглядит жёлто-оранжевым тусклым диском.
       - Слава богу, пронесло. Поехали дальше,- облегчённо произносит Ряша и с удвоенной энергией налегает на весло.
       Если, покинув Дюпкун, Котуй сначала растекался по довольно широкой до лине, делясь на многочисленные и очень мелкие проточки, то сейчас он за­метно сузился и сливается вниз сплошным единым руслом. Вплотную к воде подступают заросшие довольно густой тайгой горушки высотой метров двести-триста. Кое-где берега обрываются вниз скалистыми сбросами.
       Ориентироваться трудно, так как все впадающие в Котуй ручьи пересохли. Даже такие довольно крупные притоки, как Очоркит и Дагалдын, нам обнаружить так и не удалось. Речка Неводокид, обозначенная на карте довольно толстой изогну­той ниточкой, вливается в Котуй почти незаметным ручейком.
       Определяем мес­то её впадения лишь по широкому каменистому ложу пересохшего русла. Решаем, что пора останавливаться на ночлег. Место здесь довольно подходящее: удобные площадки для палаток, много сухого леса, рядом шумит бурная и быстрая шивера. Не успеваем пристать к берегу, как слышим крик Лёхи.- Есть! Таймень взял! Здоровенный! Наверное, килограмм на пятнадцать!
       Он стоит на самом срезе берега и с усилием тянет к себе упирающуюся рыбину.
       Спиннинг изогнут крутой дутой, которая вибрирует и рвётся из рук ловца. Вдруг, он вскрикивает и огорчённо вопит.- Так и знал, что не повезёт! Сошел! Надо было тройник поставить поздоровее...
       Эта картина выводит Командора из себя, и он мечется вдоль по берегу, размахивая спиннингом, буквально вспахивая воды ни в чём неповинного Котуя.
       К вечеру сильно похолодало. Дежурные, Командор и Усач, готовят на ужин уху из тайменя и хариусов. Я решаю засолить несколько рыбин и побаловать коллектив малосольным хариусом. Мечтатель требует от дежурных помимо ухи варить еще и рисовую кашу с тушенкой, так как его таёжный жор уже начал проявляться в полную силу.
       По берегу растёт множество дикого лука. Его фиолетовые головки-цветы торчат маленькими симпатичными букетиками среди камней.
       Этот овощ, называемый в науке Шнитт-луком или Скородой, как и все другие виды Аллиниум, содержит ароматические вещества - аллисульфиды, объясняющие сильный, характерный запах растений.
       Мы, как выяснилось, не можем жить без духовитых аллисульфидов, поэтому без сожаления рвём растущую вокруг красивую Скороду, чтобы соорудить к ужину аппетитную за куску под первую уху.
       Собирая лук, Мечтатель почему-то вспомнил, как однажды на центральном рынке в Москве увидел у одного грузина незнакомые экзотические то ли ягоды, то ли фрукты.
       - Это что же у тебя за яйца такие волосатые?- удивилась, глядя на фрукты, одна из рыночных завсегдаек.
       - Овощ это такой. Фруктовый. Бери, не пожалеешь,- солидно ответил ей носатый продавец в кепке.
       Да, не всякий житель и гость Москвы мог отличить тогда "киви" от "авокадо".
       Хлопоты сегодняшнего дня сказались и на наших организмах - зверски хочется жрать! Все собрались около костра и с нетерпени­ем поглядывают на кипящее варево, с трудом сдерживая обильное слюновыделение.
       - Лёха, нельзя ли побыстрее,- почти стонет Ряша.
       - Терпи, терпи, слаще будет.
       Уже расстелена полиэтиленовая скатерка, расставлены миски, нарезан хлеб, разложен нарванный лучок, разлита по кружкам живительная влага из завхозовской канистры. Правда, Уралочка презрительно называет её "Отрава", но Мечтатель категорически не согласен с таким определением и утверждает, что разлитое по "рюмкам" количество "граммулек" окромя пользы никакого вреда не принесёт. При этом он ссылается на авторитет жившего ещё в шестнадцатом веке базельского алхимика и врача Теофаста Бомбаста фон Гогенхейма, известного всему просвещённому миру под именем Парацельса, который будто бы сказал.- Дозио зола факит вененум! Что означает -Только доза делает вещество ядовитым!
       Наконец, наши мучительные ожидания благополучно завершились, и в миски полилась ароматнейшая юшка. Я вводил ложку в нежный организм ухи с тысячью предосторожностей, чтобы не расплескать подёрнутого тончай шей плёнкой жира бульона и не развеять в пространство источаемого им неповторимого запаха.
       - Поехали,- говорит Усач и тревожно заглядывает нам в глаза, безмолвно спрашивая.- Ну, как? Вкусно?
       Чокаемся своими "фужерами" и, выпив живучую влагу, с удо­вольствием принимаемся за уху всерьёз. Не нужно фыркать, проглотив первую ложку ухи, и не нужно сразу же нырять в миску за вторым удовольствием. Отведав ухи, нужно задуматься, поглядеть в бездонные глубины неба, отложить в сторону ложку, от чего нервно вздрагивает сердце любого уховара, и толь­ко потом степенно сказать.- Ничего, совсем даже не плохо...
       Я поднимаю ложку. Некоторое время я играю ей в воздухе, заслоняю солнечный луч, поглаживаю край миски.
       Я делаю вид, что это не ложка вовсе, а может быть, бабочка, порхающая над дымящейся ухой, как над ромашкой. Я ввожу ложку в нежнейший организм ухи с тысячью предосторожностей.
       Не нужно фыркать, проглотив первую ложку ухи, и не нужно сразу же нырять в миску за вторым удовольствием. Отведав ухи, надо задуматься, поглядеть в небо, отложить в сторону, подёрнутую блестящим жирком ложку, отчего нервно вздрогнет сердце уховара, и только потом можно степенно сказать.- Ничего, неплохо получилось.
       Однако, всё это теория, а сейчас ребята уплетали пахучее, аппетитное варево за обе щеки, и уже через какие-нибудь две-три минуты миски сияли девственной чистотой. Кашу мы ели много медленнее и солиднее. Чувство голода постепенно сменилось приятным ощущением сытости и покоя.
       Выпив на закуску по паре кружек крепчайшего чая, мы блаженно развалились около весело потрескивающего костра, и стали млеть в блаженства.
       От нечего делать занялись загадыванием друг другу загадок весьма специфического содержания. Первым начал игру Ряша.- Ну-ка, мужики, угадайте, что есть такое напиток рус­ских богатырей "зелено вино"?
       Мы мнёмся.
       -Эх вы, слабаки! Это же совсем просто - Шартрез!
       Переглядываемся друг с другом - ничего себе прос­то... В ответ на этот пустячок Степаныч, хитро прищурившись, спрашивает его.- Ну, ты, знаток, ответь, что есть смесь простокваши с водкой ?
       Ряша оказывается посрамлён, так как ничего путного высказать не может.
       Ответ звучит для нас совершенно неожиданно - Кумыс - напиток степняков. В конкурс вопросов и ответов вступает Командор.- Некрепкий, шипучий напиток, созданный мужиком Сидором?
       К его неудовольствию эту загадку отгадывают мгновенно - Сидр!
       Задает свою загадку и Уралочка.- Вино больных и престарелых?
       - Кагор!
       Зато над вопросом Мечтателя ломаем голову долго и бесполезно.- Виновница старинных пьяных дебошей?
       Все наши ответы вроде - Самогон, горилка, брага и подобные автор вопроса отвергает, как неверные.
       Степаныч так глубоко задумывается над задачей, что совсем перестаёт соображать. Ответ на загадку действительно не тривиален - Стрелецкая!
      -- Ну и ну,- заявляет Степаныч.- Правду говорят, что иногда в вопросе больше информации, чем в ответе!
       - А что такое "аква вита",- снова ехидно спрашивает нас Мечтатель.
      -- Живая вода по-латински. Вот что,- отвечает Ряша.
      -- Никакая это не вода. Так называли раньше виски. Хотите расскажу, что такое виски?
      -- Давай, трави помаленьку,- бурчит Командор, отправляя в рот очередную ложку ухи.
      -- Виски - благородный крепкий напиток. Как явление нетривиальное, корнями своими уходит в далекие времена, а происхождением претендует даже на некоторый оттенок бо­жественности. По крайней мере, без религи­озного вмешательства здесь не обошлось. Шотландцы прямо указывают на средневе­ковых монахов (за этими ребятами уже чис­лятся патенты на изобретение как минимум шампанского и бенедиктина, не считая мно­жества роскошных церковных вин, ликеров, выдержанных виноградных спиртов, кото­рые посты и богомолье перемежали с экспе­риментаторским самогоноварением, что, собственно, подтверждают хроники.
       В реест­ре шотландского казначейства от мая 1494 года впервые документально засвидетельст­вовано: "Доставлено восемь мер ячменного солода Брату Джону Кору для приготовления аквавиты . Шотландцам изысканная латинская фонетика была явно не по зубам. Они до­словно спроецировали латинский смысл на кельтский диалект и стали так именовать ячменный самогон. На этом лингвистические метаморфозы "живой воды" не закончились.
       Англосаксы вместе с незави­симостью прихватили у шотландцев и их национальный напиток, но воспроизвести вар­варское uiskque baut даже не попытались, а уп­ростили его до whisky. С тех пор так и имену­ют его во всем мире, Виски - повсюду виски! Скотч - он и в Африке Скотч! Но...
       Ирландцы, гордо проигнорировавшие в 1994 голу празднование пятисотлетия висковарения, утверждают, что виски - изобре­тение Святого Патрика, покровителя Ирлан­дии. Едва ступив на берег Зеленого острова, он незамедлительно начал производить "живую воду" и обращать в истинную веру язычников, что по сути дела было одно и то же.
       По сей день ирландцы почитают седобородого старца и исправно живут по его заветам - прикладываются к виски перед заутреней, поднимают стакан после обедни и, преклонив колена, после чтения вечерней молитвы, припоминают, много ли еще осталось в бу­тылке.
       Столь же почитаем здесь Энсе Коффри. Именно он в 1830 голу довел до совершенства перегонный аппарат, который, правда, до того создал шотландец Роберт Степи. Но чтобы изобрести, считают упря­мые ирландцы, большого ума не надо. А вот превратить примитивный дистиллятор в промышленный агрегат, чтобы чудо-зелье потекло рекой, мог только наш брат! В про­тивостояние с шотландцами они даже напи­сание изменили на whiskey.
       Действительно, дистилляционный куб Коффри превратил виски в промышлен­ную отрасль. Кустарные деревенские вино­курни стали исчезать, уступая место круп­ным фирмам-производителям. Началось изготовление смешанного виски (dlended). И разнеслась повсеместно слава о напитке, который трудами ирландца прославил .
       - Врёшь, ты, всё,- заявил Ряша.- Потому что большинство этих "обще­известных истин" -- миф. А если и не совсем миф, то, по крайней мере, утверждение спорное.
       Начинаешь вникать -- и выходит, что виски при­думали немцы, клетчатую ткань-тартан ирланд­цы, волынку -- вообще кто-то на Ближнем Востоке, а мужские юбки -- лондонский портной. И даже на­циональная гордость -- игра в гольф, изобретением которой гордится каждый шотландец, появилась, если верить нашим энциклопедиям, в средние века в... Дании!
       Нет, не хочу сказать, что шотландцы сами ничего придумать не в состоянии. С воображением у них все в порядке. Вспомним хотя бы самого уважаемо­го там человека, Вальтера Скотта -- сэра Вальтера Скотта, как непременно подчеркнут шотландцы, поставившие ему в центре Эдинбурга памятник высотой более шестидесяти метров (на зависть Ким Ир Сену).
       Так вот, когда-то именно этот знаменитый писа­тель пригласил в гости в Шотландию британского короля Георга IV. В Лондоне этого монарха, мягко гово­ря, не привечали: очень уж любил выпить и поволо­читься за юбками. Шотландцам же, наоборот, слабо­сти Георга были по душе. А когда король пожаловал в Эдинбург, его дружба со здешним людом дошла до такой степени, что он снизил налоги на шотландское виски. Георгу IV шотландцы тоже поставили памят­ник. Правда, не такой высокий, как Вальтеру Cкотту.
       Так что шотландское виски придумали вовсе не шотландцы. Считается, что познакомил их с этим продуктом святой Патрик, покровитель соседней Ирландии, подсмотревший методу дистилляции, проповедуя в германских землях. Как бы то ни бы­ло, именно здешний народ поднаторел в перегонке ячменного зелья настолько, что повсюду в мире самым приличным виски считается шотландское.
       Название "виски" имеет гэльские корни, во почему на язы­ке шотландских и ирландских кельтов uisgue beatha означало "живая вода". Или, как нам более привычно по- латыни: "аква вита".
       Когда-то кельты первыми заселили Британские острова, но потом их начали теснить древние рим­ляне, англы, саксы, викинги, норманны... В конце концов, кельты плюнули и отошли в Ирландию и Шотландию,
       Оставив завоевателей разбираться между собой и создавать народ, который сегодня зовут англичанами.
       Сейчас кельтского в Шотландии остался, пожалуй, только местный гэльский язык.
       В Шотландии этот напиток положено пить из круглых стаканов, называемых "барабанами", либо в чистом виде, либо разбавленным обычной во­дой комнатной температуры. Никакого льда и, уж тем более, -- американских штучек: добавки содовой. Правда, мож­но пить на манер русского "ерша" - за­пивая элем, густым местным пивом, это вполне...
       Ну, еще королева Викто­рия предпочитала пить шотландское виски с чаем, но что с нее взять, с англичанки-то?
       Кстати, на имидж старейшего винокуренного завода Шотландии "Глентаррет", функционирующего легально аж с 1775 года, работает даже дох­лая кошка. Если вы побываете на нём, вам ообязательно покажут памят­ник заводской киске по кличке Таузер, которая после своей смерти попала в Книгу рекордов Гиннеса. Утверждают. Что за 24 года жизни она поймала 28899 мышей.
       Улов подсчитывали по хвостам, которые Таузер почему-то не ела, а скла­дывала в кучку в одном месте. Порази­тельное долголетие и аппетит кошки хо­зяева "Глентаррет" объясняют, естест­венно, тем, что она жила в здоровой ат­мосфере, насыщенной парами отборного виски.
       Что еще? Да, вот. Только в Шотлан­дии можно увидеть маленькую изящную фляжку, к которой прикладываются герои загра­ничных фильмов, именуемую по-англий­ски hip flask - "набедренная фляжка". Держат ее почти всегда во внутрен­нем кармане пиджака или плаща, в брючном таскать ее очень неудобно...
       Традиционный костюм шотландского горца со знаменитой клет­чатой юбкой-килтом предусматривает ношение поверх нее спереди, прямо на причинном месте, сумочки из козьей ко­жи, украшенной мехом или кистями из конского волоса. В этой сумочке и носят ту самую "набедренную фляжку"...
       После этой весьма содержательной лекции, прочитанной специалистами Ряшей и Мечтателем, вечер вопросов и ответов длился ещё долго, и доставил нам массу удовольствий.
       Покончив с этим занятием, мы стали приставать к Мечтателю.- Где обещанные таймени и олени? Где линялые жирные гуси, ожидающие своего заряда дроби? Где все обещанные нам богатства Котуя загадочного и манящего? Кроме дыма, комаров, да ветра в лицо никаких осо­бых приятностей. Даже такого пустяка, как драгоценных камней, и то нет...
       Мечтатель отбивается от нас изо всех сил.- Как говорят французы, даже са­мая красивая девушка может дать не больше того, что у нее есть! Хариус ловится? Ловится! Течение есть? Есть! Тайменя сегодня сожрали? Сожрали! Для начала достаточно, а остальное приложится. Будут вам и оленя и тайменя! Не будем забывать древнюю китайскую мудрость: Яйцо - не цыпленок. Его ещё надо высидеть.
       Потом он машет в нашу сторону рукой - мол, отстаньте от меня, и укладывается поближе к огню.
       Выражение ловить "кайф" стало в последнее время общеупотребительным. Часто его говорят почти не вдумываясь в содержание, в смысл. Большинство из любителей "тонкой" словесности даже не знают, как гово­рить правильно, "кайф" или "кейф", утверждая только, что означает это - со стояние высшего покоя и счастья. Сейчас был именно тот момент, когда наш Мечтатель поймал свой "кейф". Его глаза были полузакрыты, тело расслабилось, а рука, протянутая вперёд к костру, выделывала в воздухе какие-то замысловатые таинственные движения - заклинания.
       Максим притащил из кустов сухую корягу и взвалил её на костёр. Тот вспых­нул разом, широко разметнулся пламенем, теряя по сторонам гроздья искр.
       Золотой поток волшебно рождался у земли, извиваясь, пожирал чёрных припавших к ней скрюченных огнём уродов, и уносился в небо.
       Всё вокруг далеко освети­лось. Яявственно, как в декорациях, выступили вперёд кусты и деревья. Проявились незаметные раньше проходы между ними. Было уже около двух часов но­чи, а мы все продолжали молча лежать вокруг костра и наслаждаться таёжной тишиной.
      
       Рассвет протирает глаза,
       И день обещает погоду,
       Стеклянным крылом стрекоза
       Опять зацепилась за воду.
       Вот если с рассвета и мне
       Всю жизнь свою снова начать бы,
       Чтоб черный, как тетерев, чайник
       Опять ворковал на огне.
       Я начал бы снова писать
       Про то, что любому - не видно,
       И так, чтобы стало не стыдно
       Написанное показать!
      
       На завтрак Командор соорудил удивительно жидкую и невкусную манную кашу, очень похожую на известный в народе суп "ритатуй". На наше возмущение его поступком он решительно ссылается на указания завхоза об экономии продуктов.
       Хорошо, что с вечера осталась целая гора варёной рыбы. Странно, но ни кто почти не ест хлеба. К чему бы это? 3ато чаёк, как всегда, идет хорошо.
       Попивая ароматный напиток, вспоминаю ночное происшествие, которое лишило меня сна почти до утра. Неловко повернувшись в своём спальном мешке, я проснулся и приоткрыл глаза. Всё было на своих местах, и только там, должна была находиться голова Спокухи, зияла пустота. Не веря своим глазам, трогаю это место руками, но под тканью мешка ничего не прощупывается.
       Окончательно проснувшись, начинаю внимательно всматриваться в сумрак палатки и, наконец, около самого выхода, почти у себя в ногах, вижу что-то чёрное и лохматое. Это что-то и оказывается головой Степаныча.
       Уже утром он жаловался мне, что это нахальный Ряша затолкал его к себе под ноги и пытался окончательно вывести из строя больную ногу. Поэтому Степаныч был вынужден совершить столь сложное перемещение и укрыться от агрессора у меня в ногах.
       Ряша упорно отрицал столь серьёзные обвинения, заявляя.- Переел вчера с вечера, вот и вертелся всю ночь. Так что нечего на честных людей напраслину возводить.
       Максим делится своими находками. Совсем рядом с лагерем он обна­ружил свежие следы оленей.
       Мечтатель доволен.- Вот вам и Котуй!
       Командор тоже хвастается находкой. Он где-то откопал старый, ржавый капкан и целое утро соображает, куда бы его пристроить. Пора собираться в дорогу, и мы принялись за сворачивание лагеря и упаков­ку вещей. Когда всё было увязано и размещено на катамараны, раздался негром кий треск, и наше судно осело на левый бок. Лопнул чехол, предохраняющий баллон.
       Виновником этого происшествия оказался Степаныч, закачавший "колбасу" до звона. Приходится высказать ему всё, что мы о нём думаем, спустить часть воздуха из баллона, и приняться за ремонт.
       Зашивать лопнувший шов берётся Максим. Он вообще делает у нас с охотой любую работу и этим частенько пользуется весь коллектив.
       Поскольку делать пока нечего, беру спиннинг и заявляю.- Пойду, поймаю вчерашнего лёхиного тайменя.
      -- Давай, давай. Он только того и ждёт, когда ты придёшь и подбросишь ему свою противную железку...
       Выхожу к самому началу переката и делаю заброс в самую средину основной струи. Блесна идёт ровно без рывков и зацепов. Делаю второй заброс почти в то же самое место, и сразу же чувствую, что блесна во что-то упёрлась. Пытаюсь сильнее тянуть, но она не поддаётся моим усилиям. Зацеп? Легонько подёргиваю кончиком спиннинга, пытаясь освободиться от "зацепа".
       Внезапно катушка затрещала, стравливая лесу. Вот тебе и зацеп! Это же таймень! Начинаю пятиться от воды, пос­тепенно вытягивая рыбину на берег. Ей это явно не нравится. Из воды появляется крупная чёрная голова, "подмигивает" мне своими выпученными глазами и вновь скрывается в волнах. Здоровый!
       Таймень начинает ходить кругами, а затем так резко припускает вниз по течению, направляясь к противоположному берегу, что катушка просто запела. Через мгновение на ней почти не остаётся запаса лесы.
       Мчусь гигантскими шагами по берегу, чтобы хоть как-то компенсировать движение этого водяного скакуна.
       Стараюсь не давать лесе слабины, иначе всё - рванёт таймешонок, и прощай надежды на успех. С усилием прокручиваю катушку, чтобы создать хоть какой-нибудь запас лесы. Похоже, что мне это удаётся. На душе становится поспокойнее.
       Минуты четыре занимаемся с тайменем "перетягиванием каната". Затем он совершенно неожиданно для меня делает резкий и мощный рывок, вылетает свечей из воды и сходит с крючка. Счастье было так близко, но...
       Передо мной искрится гремящий перекат, сыплет радужными брызгами, клубится лилово-белым паром, Вокруг в голубой дымке тихо стояла тайга и наблюдала за моей неудав­шейся охотой.
       Ребята успокаивают меня.- Не горюй. Все твои таймени ещё впереди. Будут и побольше, и потолще...
       Ремонт чехла вскоре был благополучно закончен. Осталось только снова накачать катамаран воздухом до рабочего состояния. При каждом качке он хрюкал от удовольствия и постепенно наливался живительной силой, становился звонким и упругим.
       Всё готово, можно было двигаться. За два с половиной часа прошли всего километров восемь. Котуй вновь расползся вширь и разорвался на многочисленные рукава. Во многих местах течение становилось настолько слабым, что катамараны почти не двигались, а если начинал дуть встречный ветер, то даже перемещались против течения.
       Степаныч возмущается.- Сплошное свинство природы. Почему-то всегда вдоль рек дуют только встречные ветры. Куда попутные деваются?
       - Хочешь, скажу красиво?- спрашивает Ряша Степаныча.
       - Давай, говори.
       - Под ледяным небом коченеет нагой, беззащитный ветер...
       - Красиво.
       - Тогда хватай своё весло, и поплыли дальше.
       Оба экипажа от нечего делать усиленно орудуют спиннингами. Я вытащил на свой здоровенного хариуса. Интересно наблюдать, как эта стремительная рыба следует за блесной, изучая и оценивая, стоит ли хватать колеблющуюся блестящую железку. Хариусы подходят вплотную к катамарану, и только у самой поверхности воды, когда блесна уже наполовину находится в воздухе, они делают мгновенный поворот и скрываются в глубине.
       Командор, наконец, несколько удовлетворил своё ущемлённое самолюбие - вытащил таймешонка килограмма на три весом. Показывает его нам и что-то кричит. Что - мы не слышим, так как расстояние между судами метров триста.
       Всё встречающиеся притоки, как и вчера, все они пересохли и обнаруживаются только по каменистым языкам бывшего русла. Дичь совершенно не попадается. Только один раз мы увидели сидящую на воде гагару.
       Спокуха мгновенно потянул к себе ружьё, чем вызвал на нашем корабле настоящий переполох. Мечтатель и Ряша втянули головы в плечи и начали истошно орать.- Положь свою лупару! Убирай стволы в сторону! Положь, тебе говорят! Далеко она, ярдов двести будет!
       Степаныч, не выпуская из рук своей "пушки" и не убирая в сторону стволов, ехидно ответствует.- Спокуха! Интересно чем это вы ярды замеряете. И вообще, знаете ли вы, что ярд это расстояние от кончика носа английского короля Генриха первого до конца большого пальца его вытянутой руки? Вот так. А, поскольку короля уже давно нет, то и мерить расстояние нечем. Поэтому, да по может вам бог! С этими словами он жмёт на курок, и тишина тайги разрывается оглушительным грохотом.
       Мне в щёку бьет упругая воздушная струя, и я чуть не вываливаюсь в воду. Наделяю по этому поведу вошедшего в охотничий азарт Спокуху очередной порцией изисканнейших комплиментов.
       В гагару он, конечно, не попал. Ничуть не смутившись этим, Степаныч спокойно засовывает ружьё под вещи стволами в сторону трепещущего Ряши, закурива­ет и продолжает философствовать.- На свете существует довольно много любопытных мер. Акр, например, это участок поля, который могла вспахать па­ра быков от утренней зари до позднего вечера. Дюйм - длина трёх ячменных зёрен, положенных в одну линию.
       А вот если у вас во дворе плюс тридцать два градуса по Фаренгейту, то это значит - замёрзли лужи и пора принимать вовнутрь чего-нибудь для сугрева. Так что, уважаемые, не берите меня за самолюбие и не заставляйте напрягать мозги, в то время, когда я на отдыхе.
       На нежно голубом небе вместо кучевых облаков потянулись вытянутые к северу перистые. Продолжает сильно пахнуть гарью, хотя впереди явных очагов пожара сегодня не видно. Почему-то очень захотелось есть.
       Смотрю на часы - уже семнадцать часов. Ничего себе "заработались". Оборачиваюсь к Мечтателю и ору.- Завхоз, жрать давай. Со своей экономией совсем коллектив с голоду уморишь.
       Ко мне тут же присоединяется Ряша, и мы совместными усилиями заставляем Мечтателя объявить пережор. Брожу по берегу в поисках чего-нибудь растительного и съедобного. Все мои старания остаются безрезультатными - ягод не было.
      -- "Великая сушь",- кричала природа, и в тайге была сушь. Мягко похрустывал под ногами белый ягель. Упади сейчас в него хоть одна искра от костра, тлеющий пыж или не загашенный окурок - и вмиг вспыхнет мох со всех сторон бесцветным и бездымным пламенем. Помчится низовой огонь, сжигая стланик, ягодный кустарник, прочую таёжную мелочь. По обомшелым стволам добежит он до лиственничной хвои, и вспыхнет всё дерево снизу, от корней до макушки, за ним другое, третье, десятое. И пойдёт хлестать верхом бушующее пламя, перелетая через пересохшие болота, озерца, малые ручейки и речки. За многие сотни километров ветер погонит дым, и солнце в желтоватой мутной мгле будет казаться таким, как мы его видели, расплывчатым, неясным пятном. Всё это мы, очевидно, будем наблюдать вновь ещё сегодня, так как впереди над вершинами гор и тайгой опять появились плотные дымные покрывала.
       Люди племени Диери, что обитает в Центральной Австралии, воображали, что способностью вызывать дождь даже во время самой жестокой засухи в высшей степени обладает крайняя плоть, взятая у юношей при обрезании. Поэтому Великий совет племени всегда держал немного крайней плоти про запас. Её тщательно скрывали, храня завернутой в перья вместе с жиром дикой собаки и ковровой змеи. Особенно опасно для её волшебных качеств считалось то, чтобы это драгоценный свёрток в раскрытом виде не увидели женщины.
       На Суматре, чтобы вызвать дождь, все женщины деревни идут к реке, едва прикрыв свою наготу. Заходят в неё и обрызгивают бёдра водой. Затем в реку бросают чёрную кошку и заставляют её некоторое время там поплавать. После этого обязательно начинались тропические ливни.
       Надо будет попробовать отрезать что ни будь у Степаныча. Вдруг, поможет, и пожары прекратятся.
       Не успели мы отплыть, как снова на воде впереди катамаранов появилась та же гагара.
       Поскольку никакой другой дичи не предвидится, решаем потренироваться в стрельбе по этой несъедобной птице. Тем более что ближе, чем на сто метров гагара нас к себе не подпускает, и наши упражнения для неё совершенно безопасны. Стреляем разными номерами дроби из всех имеющихся стволов. Присоединяюсь к этому занятию и я со своей мелкашкой.
       После каждого очередного выстрела гагара издавала громкие крики, чем-то отдалённо похожие на "Ои-ёй-ёй-ей", и мгновенно ныряла. Затем она появлялась на поверхности ещё метров на сто дальше и, привстав на воде, начинала размахивать крыльям и кричать, словно торговка на базаре. Эта "охота" продолжалась минут десять. Только выпалив в воздух около двух десятков патронов, мы успокоились.
       Гагаре такая забава тоже, очевидно, порядком надоела, и она, громко обругав нас на всю тайгу, лихо взмахнула крыльями, взлетела в воздух и исчезла за поворотом реки.
       Правда, наш наблюдательный Ряша ещё долго убеждал коллектив в том, что он отчётливо видел, как птица на лету высыпала в воду попавшие в неё дробины.
       У Лёхи снова на крючок попало очередное "счастье", но так же, как и в первый раз, сошло. На этот раз, как он рассказывал, оно было в виде пудового тайменя. Ребята на полном серьёзе пригрозили неудачливому рыболову пройтись по его заднему месту резиновым сапогом, если он ещё хотя бы раз допустит сход ценной рыбы.
       Минут через сорок ничем не запоминающегося сплава над нашими катамаранами неожиданно пролетел крохаль-одиночка.
       Истосковавшийся по дичи Ряша на редкость удачно приложился к своему ружью, и мы стали обладателями первой пернатой дичи на Котуе.
      -- Есть супец на ужин, а то всё каши, да каши горделиво заявил автор удачного выстрела и посмотрел на нас несколько свысока.
       - Вот существо какое-то летит, черно, как ночь, выкрикивая "Каррр"... А вон ещё одно. И это существо, обвитое ветрами, покорно тащит совой типаж, и яблоки из-под хвоста роняет.- ни к селу, ни к городу произносит, вдруг, Степаныч.
       Катамараны медленно двигались вместе с массами воды, которые, перемещаясь, создавали то, что мы все привыкли называть водами рек. Есть что-то таинственно завораживающее в движущейся воде. Все века люди знали это и чувствовали очень хорошо. Вот и сейчас мы, вдруг, все разом почему-то примолкли и предались каждый своим мыслям. Не знаю сколько длилось это состояние, но вывел нас из него Степаныч, который от избытка нахлынувших на него чувств внезапно запел собственную песню:
      
       Здесь на плато Путорана,
       Ни кафе, ни ресторана.
       Дайте мне скорей сигару,
       Я сменяюсь на гагару.
      
       Небо над плоскими грядами светилось в солнечных лучах, а здесь внизу над рекой уже начали тихонько струиться сумеречные тени - разведчики короткой, почти молниеносной заполярной ночи. Из предметов, аляповатых днём, сумерки умеют создавать великолепные пастели, а из наших заносчивых и самоуверенных днём душ извлекают тончайшие настроения. По своей природе сумерки загадочны, в них всё недосказано, и это заставляет нас что-то дополнять, домысливать и даже фантазировать.
       Сумерки не наводят на те трудные и бесполезные мысли, что сваливает на человека ночь. Они дарят думы спокойные и меланхоличные. Однако пора было подумывать и о месте ночлега. Сегодня природа, очевидно, решила в полную меру баловать нас своими богатствами и подарила для разбивки лагеря удивительно красивое и интересное место.
       Находилось оно по правому берегу Котуя, на крутом, обрывистом склоне, вплотную прилегающем к пересохшему руслу безымянной речушки. За ней склон поднимался ещё выше, на высоту десятиэтажного дома, и с неё круто падал вниз к воде.
       Есть такое явление, свойственное холодному климату - солифлюкция, или течение оттаивающего грунта. Грунт, перемещаясь, сползает вниз по склону даже при небольших углах наклона. Сползают иногда сотни метров поверхности. Грунт тащит вниз кусты, обтекает деревья, нередко и их увлекает за собой. Вдоль подножий склонов протягиваются длинные земляные шлейфы. Из за­валов высотой с двух-трёхэтажный дом, как после землятресений, торчат пни, камни, трава, стволы.
       Сейчас перед нами природа Заполярья демонстриро­вала именно это явление. На круто падающем вниз склоне имелись участки с отрицательней крутизной, торчали причудливые глинисто-песчаные башни, нашпигованные камнями. Черные земляные языки подползали к самой воде, а в некоторых местах уже успели даже лизнуть её своими кончиками.
       Жаркая пого­да без устали, ежесекундно точила вечную мерзлоту, и склон жил своей, толь­ко ему свойственной жизнью. То и дело вниз с грохотом рушились целые массы земли, стекали грязевые ручейки, со звонким стуком катились разной вели­чины камни. Над самым берегом в склоне образовались настоящие гроты и промоины, на дне которых блестели черной блестящей поверхностью лужи-озерца.
       Деревья росли над обрывом на тоненьких земляных козырьках, которые долж­ны были вот-вот обвалиться. И мне почему-то стало очень жаль их скорого конца.
       Лиственницу свалить совсем легко. В отличие от большинства де­ревьев, она почти не держится за землю, корни её распластались над мерзлотой. И ветер её валит, и вода. Тайга всегда полна ветровала, особенно на склонах. Это где-то там, далеко отсюда, красиво говорят.- Деревья умирают стоя. Лиственница, как и человек, чаще умирает лёжа.
       Была уже половина двенадцатого. Сегодня мы были на воде больше семи часов, а проплыли совсем немного - километров двадцать пять. Это настораживает, так как такими темпами мы далеко не продвинемся.
       Всю жизнь видит человек наступление ночи, и никогда не относится к это­му равнодушно. Разве что в городе, где чаще просто упускает необыкновенный час. С наступлением ночи мир меняется не только внешне.
       Духовное перерож­дение человека совершается ежедневно. Меняются настроения, самочувствие, отношение к окружающему. Время движется, как амёба, и, расплываясь, обволакивает нас.
       Сидим у костра и с удовольствием едим малосольного хариу­са. Сухость воздуха такова, что, даже солясь в банке, он быстро обезвожива­ется и становится почти подвяленным.
       Костёр догорал, сильно похолодало. А в палатках казалось, было ещё холоднее, чем на улице. Кутаемся в тёплую одежду и заползаем поглубже в спальники. И вдруг откуда-то из глубины тайги потянуло тёплым, будто бы южным ветром.
       Ветер шёл всё шире и шире, и был необыкновенно душистым. Всегда бывает немного тоскливо оттого, что ветры прилетают оттуда, где мы не были, и летят туда, куда мы никогда не попадём.
       С этими мыслями я погружаюсь в сон, и сквозь последние проблески сознания успеваю уловить, как Ряша жалуется Степанычу на своё невезенье: за сегодняшний день он сумел потерять целых три блесны.
       Просыпаемся довольно рано, бодрые и полные сил для дальнейшего пути. Погода отличная, на небе ни облачка. Загораем, а затем отправляемся фотографировать на память "живой" склон. Вблизи он кажется ещё более величественным.
       Комья оттаивающего грунта падают вниз на дно гротов и поднимают чёрные фонтанчики на поверхности луж-озёр. При каждом таком падении под их сводами раздаются гулкие удары.
       Стоять вплотную к этому живому склону довольно неприятно. Запечатлев на плёнку все наиболее интересные детали этой необычной картины, мы бежим к воде умываться перед завтраком, к которому нас настойчиво приглашает Уралочка.
       На завтрак она подаёт нам вели­колепный супец из крохаля. Едим с большой охотой, запасая необходимый для работы запас калорий. После еды
       Ряша настолько разогрел свой организм, что решил немедленно искупаться. С воплем бросился в воду, и тут же с восторгом заорал ещё громче на всю тайгу.- Мужики, вода то совсем парная!
       Вода хотя и не парная, но всё-таки действительно тёплая для такой реки, как Котуй. Вот, что значит двухмесячная жара.
       Ряша после минуты бултыхания вылезает на берег и с наигранным недовольством заявляет.- Тоже мне Заполярье! Вода словно в Сочи, никакой тебе свежести, ни прохлады.
       Хотя по всему его поведению видно, что он просто блаженствует и ни о каком холоде совершенно не сожалеет. Хорошо бы подержалась подольше такая погодка!
       Решаю пройтись по пересохшему руслу, и посмотреть, что же находится за поворотом. На берегу прямо между камней цветут красивые фиолетовые ромашки, а на песчаных подушках выросла на редкость свежая зеленая травка. Объясняет­ся это тем, что здесь по сравнению с окружающими склонами повышенная влажность. Когда ходишь по таким вот зеленеющим лужкам, то вся поверхность земли под ногами хлюпает и пытается уйти куда-то вглубь. Ощущение не из приятных.
       За завтраком мы заметили, что наш костер так же осел и горит в образовавшейся выемке. Командор шутит.- Ещё часок-другой и вместо кострища колодец образуется. Так, пожалуй, и коптильня сама по себе возникнет. Жаль плыть дальше нужно, а то можно было бы горячей копчёной рыбки приготовить.
       Двигая ногами по зыбкому грунту вспоминаю, что здесь в Сибири проходит ряд, так называемых, мерзлотных меридианов.
       Один из них Тикси-Якутск-Невер, проходящий почти по центральной части Страны мерзлоты. Другой подоб­ный ему проходит в сотнях километров западнее: Нордвик-Мирный-Чита. На обеих меридианах мерзлота тянется с Севера на Юг на тысячу с лишним километров, и уходит аж в Монголию.
       Вечная мерзлота образуется только там, где среднегодовые температуры воздуха минус три-четыре градуса. Мерзлота занимает три четверти площади Сибири, то есть почти половину территории нашей страны. Толща мёрзлых пород достигает громадных величин. На Севере, в Тикси - семьсот метров, у Якутска - двести-четыреста метров.
       И двигаясь сейчас по этой хлябающей, гулко отдающейся под ногами поверхности, я вдруг отдался во власть ощущения безудержности стихии, неотделимости всего творящегося от чего-то исконного и древнего, скрытого внутри меня, что осталось, наверное, в каждом человеке, и прорывается в такие вот мгновения внезапно, что древ­нее человека, что подавлялось тысячелетиями цивилизации и миллионами лет развития всего живого.
       На чёрном фоне обрыва яркими огоньками светились венчики малиново-красной гвоздики. Чуть выше по склону виднелись еще какие-то жёлтенькие, неизвестные мне цветы и стройные пирамидки кипрея.
      
       И султанами пышно качая,
       Здесь на свежем таёжном ветру,
       Зоревые цветы Иван - чая
       Поджигают местами листву.
      
       Все вещи были уже собраны, упакованы и закреплены для сплава. Только Степаныч всё ещё возился со своим рюкзаком, то ли что-то в нём отыскивая, то ли наоборот - запрятывая.
       Пользуясь этой непредвиденной задержкой, не спешу натягивать на ноги шерстяные носки и влажноватые со вчерашнего дня ре­зиновые сапоги. Щеголяю с удовольствием по камням босиком, не смотря на то, что они довольно острые.
       0т воды веяло свежестью. Почему-то очень захоте­лось намочить нагретые солнцем неги. Сев на валун и опустив ноги в воду, я смотрел, как течение перебирало на дне мелкую гальку. Прямо к моей ступне подбежал молоденький хариусишка, повернулся против струи, и замер, чуть-чуть поводя жабрами. Я шевельнул пальцами, рыба метнулась тёмной молнией и исчезла.
       Набрав в ладони воды, я прополоскал рот, умылся и с неохотой побрёл к катамарану, на котором Степаныч уже закончил свои непонятные операции с рюкзаком и принял, ставшую для нас привычной, неподвижную позу.
       Отталкивая катамаран от берега, я с сожалением думал.- Хорошо бы просидеть здесь ещё часок-другой и никуда не плыть, наслаждаясь солнечным теплом и приятной ленью.
       Но жизнь но стоит на месте и заставляет нас двигаться вперёд вместе с собой.
       В одном из очередных перекатов Ряша вытащил щуку, первую на Котуе. Щука была зелёная-презелёная, вся в длинных и узких желтовато беловатых пятнах. Пятна - пестрины прерывистыми цепочками тянулись вдоль всего её тела.
       Нижняя, круглая, как носок галоши, мясистая губа презрительно оттопыривалась вверх, прикрываясь острым клином бугорчато-ноздреватой челюсти. Казалось, что рыбина презрительно подмигивала нам своими выпученными стальными глазами.
       Ряша хотел было выбросить её обратно в реку, но мы остановили его - пускай полежит, глядишь на "ХЕ" сгодится.
       Котуй расползся по долине и раздробился на мелкие многочисленные проточки, образуя между ними довольно большие по величине острова. Некоторые из проток в этом году пересохли, и острова соединились с основными берегами.
       Часам к трём мы достигли устья речки Хакомы, правого притока Котуя. В месте её впадения образовалась большая каменистая отмель, которая под солнечными лучами светилась разноцветием омываемых водой камней.
       Коллектив, увидя эту красоту, мгновенно бросился на поиски обещанных Мечтателем топазов и агатов.
       Ребята разбрелись по всему руслу речушки и, засучив повыше рукава, принялись таскать из-под воды залегающие там "сокровища". Камушки сквозь идеально прозрачную воду смотрелись очень эффектно, отсвечивая то голубоватыми, то розовыми, то зелёными оттенками.
       Правда, когда их извлекали из воды на воздух, большинство, как по мановению волшебной палочки, сразу же теряли всю свою привлекательность. В таких случаях мы без сожаления выбрасывали их обратно в воду. Однако, некоторые из них по нашему "просвещенному мнению" заслуживали внимания.
       Такие находки мы бережно складывали в карманы или засовывали за пазухи.
       Через каких-нибудь двадцать минут все члены коллектива стали обладателя ми изрядного количества "драгоценностей " и щеголяли с оттопыренными деталями одежды.
       Позже, после более детального изучения собранных коллекций большинство из находок были выброшены в реку. Зато среди оставшихся образцов, как утверждали наши знатоки камней - Ряша и Мечтатель, были агаты, топазы и даже хризолиты.
       Командор пытался возражать им, называя все собранные нами камни вне зависимости от цвета и рисунка собакитами, но ему не верили.
       Вдоволь налюбовавшись собранными сокровищами, мы приступили к пережору, тем более что сегодня коллективу предложен дежурными жареный таймень.
       За едой разговоры о камнях продолжались.
       Начал просветительную беседу Ряша.- Каждый камень индивидуален и обладает только ему одному присущими свойствами. Рубин, например, источник мощной жизненной силы, побуждающий своего хозяина к бурной и полезной деятельно­сти. Он станет хорошим союзни­ком, если только вашему характеру не присуши чрезмерная агрессивность и некоторая жестокость. Его целительные качества - благотворен для сердца и кровенос­ной системы. Но не при гипертонии!
       Аметист. Повышает интеллект и способность сосредоточенно работать. Но может сде­лать владельца более равнодушным к окружающим. Полезен при бессоннице и тяжелых снах.
       Топаз. Создает ощущение безмятежности и наслаждения жизнью. Очень полезен людям, склонным к меланхолии.
       Турмалин. Отличный стимул творческой энергии. Но если вы склонны к душевной неуравновешенности, лучше его избегать.
       Лунный камень. Смягчает порывистость характера, нетерпимость и излишнюю жесткость. Подпитывает нервную систему, предохраняет от перенапряжения. Его сила, кстати сказать, увеличивается в полнолуние.
       Яшма. Оказывает умиротворяющее, сдерживающее воздействие. Все камни красного оттенка способствуют очищению крови, облегчению печени, выравнивают сердечный ритм. Зеленые - помогают при головных болях, бессоннице, повышенном давлении.
       Нефрит. Хороший талисман для игроков и от сглаза. Придает утонченность уму, по­могает интриганам, вызывая у окружаю­щих чувство симпатии к своему владельцу. Избавляет от навязчивых эмоциональных состояний, нормализует сон, улучша­ет зрение.
       Для людей, чья стихия вода или земля, полезны следующие камни:
       Александрит. Поможет урегулировать семейные отношения, способствует философскому образу мыслей и научным изыс­каниям. Очень хорошо "сотрудничает" с теми, кто занимается бизнесом.
       Опал. Камень с ярко выраженной связью с вод­ной стихией, в сухом климате даже "бо­леет", теряя свой блеск.
       Помогает разви­тию экстрасенсорных способностей, но, благоприятствуя мечтателям, может уси­лить их способность к самообману.
       Сап­фир. Еще один мистический камень, час­то используемый в магии. Хозяину созда­ет хорошую защиту, охлаждает страсти. Но сапфир с изъяном (например, трещи­ной) может стать опасным для здоровья.
       Изумруд. Впитывает в себя вредные воз­действия других людей, владельцу придает постоянство во взглядах и привязанностях.
       Бирюза. Даст вам энергичность общительность, хороший контакт с окружающими. Не терпит нечистой совести, поэтому в ее присутствии моральные про­блемы, которые человеку свойственно не замечать, начинают требовательно заяв­лять о себе.
       К этому осталось добавить, что есть камни, охраняющие своего владельца и в об­щении, и в смысле здоровья, пригодные для любого человека. Это "тигриный", "соколиный" и "кошачий глаз". В случае если на вас совершена энергетическая атака, эти камни могут даже расколоться, ожерелье из них потемнеть или рассыпаться по неясным причинам. На самом деле так происходит потому, что камни принимают на себя черную энергию, предназначенную их хозяину.
       Но мало кому рекомендуется носить украшения (особенно ожерелья) из натурального морского жемчуга - исключе­ние составляют люди, родившиеся под созвездием Рыб. Что касается остальных, очень часто жемчуг вступает в противоборство с хозяином, вызывая у него чувство подавленности и даже болезненные ощущения.
       Речной жемчуг менее капри­зен, его влияние обычно ограничивается ощущением легкой, беспричинной грусти. Если, тем не менее, вам нравятся украшения из жемчуга, постарайтесь носить их так, чтобы не было прямого такта с телом.
       Ряша замолчал и начал с аппетитом уминать здоровенный кус рыбы.
       Вместо него начал вещать молчавший до этого Степаныч.- Всем известно, что драгоценные камни могут предсказывать будущее. У них множество магических свойств. Изумруд, например, лечит от ипохондрии.
       - А ты знаешь, что такое ипохондрия?- заинтересованно спросил Лёха.
       - Это совершенно не важно, знаю я или нет. Важно то, что лечит!
       - Аметист предохраняет от пьянства, бирюза приносит счастье в любви. А вот агат предохраняет от сплетен и землетрясений...
       - Нам бы сюда побольше аметистиков, а агатов нам Мечтатель обещал навалом.
       - Рубин вызывает страсть, топаз - ревность,- продолжал вещать Степаныч.- Аквамарин - нежность. Нефрит защищает от удара молнии...
       - А собакит?
       - От глупых вопросов и хронических поносов...
       Вот уже более двух часов мы сплавляемся после того, как расстались с залежами Хакомы, а Котуй всё так же ленив и нетороплив.
       Челябинцы от нечего делать непрерывно смыкают спиннингами. Командор сделал очередной запрос и, вдруг, завопил на всю реку дурным голосом, от которого Уралочка чуть не грохнулась в воду.
       - Щучья банда!
       За его блесной из глубины медленно выплывали шесть громадных щучин. Пресноводные "крокодилы" нехотя осматривали блестящую на солнце блесну, словно оценивая, заслуживает ли она внимания.
       Опомнившись от необычного зрелища, Командор делает еще один заброс, и тут же первая щука забилась у него на крючке. Бросает Лёха, за ним - Максим. Ещё две громадины становятся нашей добычей.
       Уралочке тоже не терпится повоевать с "крокодилами", но щука, схватив её блесну, лениво дёргает мордой, и уходит со своей добычей, оставив неудачливую рыбачку с обрезанной лесой и жалостью к безвозвратно потерянной блесне.
       После нескольких забросов вся щучья банда была уничтожена. Лишь одной удалось укрыться среди крупных подводных валунов.
       Пока Челябинцы очищали реку от сорной рыбы, мы причалили к берегу, который этом месте представлял собой неширокую каменистую осыпь, спадающую к во­де, и продолжили поиски сокровищ. Как и всегда в таких операциях больше всего везёт Ряше - он внезапно подпрыгивает в воздух и, приплясывая от избытка чувств, демонстрирует нам с Мечтателем огромный "топаз" граммов на триста.
       Мы приносим ему свои поздравления по поводу такой невероятной удачи и бросаемся ловить за хвост собственных жар птиц, однако все наши попытки и старания ни к чему не приводят. Удача ускользает и рассеивается, как дым. Все наши находки состоят из обычных серо-грязных булыжников, которые мы швыряем в воображающего от счастья Ряшу.
       Спокуха продолжает все это время оставаться на катамаране в классической обломовской позе. По его собственному заявлению, он работает под аборигенов этого края - эвенков.
       Он зарос до ушей кудрявой чёрно-рыжей шерстью, забурел от ветра и солнца, как сибирский валенок, провонял дымом пожарищ, а ещё больше сигаретным, и после каждой фразы неизменно добавляет многозначительное "однако": Поймали немножко рыбки, однако. Проплыли километров десять, однако...
       Говорят, что самые заядлые курильщики в мире - жители Америки, вернее США. Они за год выкуривают пять сот тридцать три миллиарда сигарет, примерно по три тысячи девятьсот сигарет на каждого взрослого. Это значит, что американцы прокуривают в год около восьми миллиардов долларов.
       Но, глядя на нашего невозмутимого Степаныча, который не расстаётся с сигаретой ни на минуту, невольно думается - слабаки эти янки. Спокуха каждый день бьёт все ваши рекорды. Дым от курева над его головой куда плотнее всё время сопровождающего нас дыма пожаров...
       - Бросил бы ты курить, брат,- говорю я ему.- Здоровье подрываешь, других дымом травишь. Да и природа от этой гадости страдает.
       - Никогда не брошу. Когда человек бросает курить, то у него сразу же все болячки проявляются. Известно, что воспалённое горло, респираторные заболевания и чрезмерные метеоризмы - общие признаки не болезней, а - выздоровления после прекращения курения. Как только прекращается потребление боле чем четырёх тысяч химикалий, представляешь - более четырёх тысяч! - содержащихся в табачном дыме, организм возвращается к своему старому "Предникотиновому" состоянию. Так что курить я не брошу, не хочу, чтобы у меня живот пучило и горло болело.
       - Да ты и сейчас, когда травишься, воняешь не меньше! Хотя ладно, уговорил. Не бросай, а то не только всю палатку провоняешь, так ещё и обожрёшь! Все, кто курить бросают, всё время жрать хотят. Аппетит у них сразу возрастает до безобразия. Кстати, оттого и метеоризмы усиливаются. Каковы размеры "стола", таковы и размеры "стула".
       День постепенно близится к своему завершению. Тепло, очень много комаров. Котуй совсем притих, обленился и не желает течь. Приходится идти только на вёслах, и это обстоятельство выводит нас из себя.
       Решаем, что на сегодня работать достаточно, и ищем место для ночлега. Оно оказывается совсем не­далеко, и просто великолепно. Широкий и вытянутый каменный мыс, вокруг которого Котуй закладывал крутой, идеально ровный вираж, меняя направление течения почти на сто тридцать градусов, переходил в высокое ровное плато, заросшее лиственницами.
       Площадка на краю плато уже кем-то выбиралась для устройства бивуака - валялись жерди, деревянный ящик, стояли рогульки над чернеющим кострищем, с краю виднелось некое подобие лабаза.
       Правда, стояли здесь давно, не в этом году, потому что жерди и рогули уже подверглись разрушительному воздействию времени, и ни на что не годились.
       Лес вокруг тихо шумел на ветру. Подлесок составляли мелкие кустарники, среди которых была даже красная смородина, правда, без ягод.
       Полянки пестрели многочисленными цветами: хлопушками, ярко красными гвоздиками, фиолетовыми венчиками ромашек и ещё какими-то, неизвестными мне, жёлтыми очень симпатичными цветочками.
       Как жаль, что в жизни действует афоризм знаменитого Пруткова - Нельзя объять необъятное! Кому-кому, а нам, неугомонным любителям путешествий, надо хорошо знать и зверей, и птиц, и рыб, и насекомых, и деревья, и цветы, чтобы не смотреть на окружающий нас прекрасный мир природы сквозь беспомощно растопыренные пальцы, чтобы сердце не зачерствело от равнодушия, и чтобы можно было точно и правдиво записать в своих записных книжках всё, что видишь, а не придумывать несусветную чушь, извлекая из своей памяти обрывки услышанных от других сведений и историй.
       Похоже, что погода начинает портиться, Небо постепенно заволакивало плотными серыми облаками.
       Сегодня дежурим мы с Мечтателем. Будем готовить борщ и пшенную кашу, в которую он наверняка вывалит две традиционные банки тушенки, не смотря на все мои доводы о том, что пшенка лучше идёт в чистом виде, особенно если делать её на молоке.
       Командор милостиво согласился заняться приготовлением деликатесного блюда, которое все мы очень любим. Он закрылся с Уралочкой в палатке и колдует над производством "ХЕ" из свежей щуки. Зовём его к себе на воздух, но он категорически отказывается вылезать, заявляя, что боится комаров и, вообще, ему приятнее быть наедине с женщиной, чем среди заросших образин.
       Мы обещаем ему припомнить эти образины, но оставляем в покое, так как получить на закуску "Хе" для нас важнее, чем доказывать Командору, чья образина противнее.
       Комаров сегодня действительно на редкость много. Единственный способ избавиться от нападок настырных "пернатых" - это просто не обращать на них внимания. Чем спокойнее ведёшь себя в таких ситуациях, тем меньше они к тебе пристают. Очевидно, к неподвижным предметам у комаров просто пропадает интерес.
       Если же кто-нибудь из нас начинал отмахиваться от лезущих насекомых руками или ветками, то они просто зверели и с утроенной энергией бросались в атаку, при этом их растревоженное гудение напоминало отдаленное "урраааааа".
       Комары, пожалуй, самые жуткие "звери" на нашей планете. Дай им волю - сожрут заживо. Учёные и туристы подсчитали, что за пять минут где-нибудь в тундре на одну руку человека садится до четырехсот кровожадных тварей. А на две? А на спину и задницу? Жуть! Хуже чем людям от этих тварей достаётся только оленям - их облепляют одновременно до двухсот тысяч вопящих вампиров одновременно.
       Но как бы мы не ненавидели этих маленьких кровососов, нельзя не признать, что это удивительные насекомые. У них усики - одновременно и уши, и носы, а язык находится на пятках! Так как у многих видов комаров усики есть только у самцов, то самкам приходится ориентироваться только при помощи глаз и языка. Поэтому глухонемых "женщин-вампиров" можно и пожалеть. Посмотрите, как умильно потирают они ножку о ножку, чистя свои язычки после принятия пользительной жидкой пищи.
       Борщ и каша удались на славу, "Хе" тоже было великолепным, поэтому ужин по единодушному мнению коллектива был что надо! 3асиделись у костра допоздна. Ребят потянуло на воспоминания, и случаи из прошлых походов следовали один за другим. Исхожено и проплыто каждым из нас было не мало, поэтому сегодня вспоминались и Гонам, и Кантегир, и Абакан, и даже прошлогодняя Бахта. Под впечатлениями этих рассказов или, может быть, под действием тепла костра и душевной близости с моими друзьями, невольно складывались строчки незамысловатых стихов:
      
       Таких лесов я повидал,
       Таких картин я насмотрелся,
       Так славно я в палатке спал,
       Так насмеялся и напелся,
       Так вдоль речушек набродил,
       Так вволю рыбы наловился,
       В таких глухих местах намылся,
       Что всю природу полюбил
       И даже в трудности влюбился!
      
       Ряша совсем расчувствовался и заявил, что будет немедленно готовить рыбьи потрошки. Мы дружно рявкнули.- Ура!
       Рыбьи потрошки по единодушному мнению сибирских рыбаков, которое полностью разделяли и мы, неотразимое специфическое лакомство. Для этого блюда у тайменей и ленков берут печень, сердце, плавательные пузыри и чисто выскобленные желудки.
       Если нет благородной рыбы, то прекрасно можно воспользоваться и сорной, например, щуками.
       Наш непревзойденный кулинар по части рыбных блюд Ряша выскабливает у них вдобавок ко всему названному ещё и "нутряной жир" и ещё какую-то мерзкую на вид, но очень пользительную, по его мнению, жидковато-вязкую "субстанцию". Всё это
       содержимое будущего блюда перемешивается, солится, перчится, а затем пере­жаривается до хруста.
       От кушанья исходит непередаваемый аромат подгоревшей рыбы, но съедается оно практически мгновенно, после чего мы долго облизываемся и с великим сожалением смотрим на сиротливо опустевшую сковороду. Однако, чуда не происходит - сковорода продолжает блистать девст­венной чистотой, не оставляя нам никаких шансов отыскать хотя бы маленькую частичку исчезнувшего в наших желудках лакомства.
       Это прекрасно, что нашего Ряшу тянет на рыбьи потрошки, словно орангутанга к дуриманам. Есть такие плоды в тропиках, от которых в зрелом виде исходит исключительно специфический запах. По силе и содержанию флюидов он может быть охаракте­ризован вонью, которая исходит от дюжины разложившихся трупов плюс пароч­ки заполненных до краёв и выдержанных в таком виде в течение месяца на жаре мусорных ящиков. От такой "прелести" орангутаны балдеют в восторге и нажираются до такого состояния, что не могут даже двигаться.
       После потрошков мы тоже становимся похожими на бедняг орангутанов, так как подобно им долго находимся во власти пережитых и прочувствованных во время еды эмоций.
       Утомившись от воспоминаний и обилия пищи, мы, наконец, замолкаем и погружаемся в неподвижность. Смотрю на Командора, сосредоточенно уставившегося в огонь и о чём-то глубоко задумавшегося. А он, непутёвый, обросший и разом­левший, сидел у костра и сдувал табачным дымом комаров. И было дорого мне это общее молчание, которое сближало нас не меньше, чем песня. И хотя глаза слипались, и надо было идти спать, чтобы восстановить за ночь силы для следующего дня, расходиться не хотелось. Было лень даже пошевелиться. Сидел бы так в оцепенении и смотрел в костёр, вдыхая его неповторимые запахи.
       Да, наверное, никогда два костра не пахнут одинаково. В них всегда горит одного больше, другого меньше, какой-нибудь лапник, осиновая коряжка или замасленная бумажная завёртка могут придать дыму совершенно неповтори­мый оттенок-окраску.
       Пока мы грелись у костра и предавались блаженной лени, неугомонный Ряша успел сходить на ближайший перекат и наловить в нём штук двадцать пять великолепных хариусов, которые в отблесках ослабевающего огня казались сказочными золотыми рыбками. К сожалению, их ожидала судьба совершенно отличная от судьбы известной всем с детства золотой рыбки: их ожидала засолка в тесном пространстве металлической коптильни.
       Внезапно откуда-то пахнуло приближающимся дождём, неспешным моросящим дождичком. С неохотою покинули мы свои нагретые места и расползлись по палаткам.
       Ряша, Степаныч и я уже давно устроились в своих тёплых спальниках, а Мечтатель всё ещё лазил по палатке и отлавливал набившихся в неё комаров. Он хлопал в ладоши, настигая тех, что летали, а сидящих на стенках чуть придавливал и раскатывал, со злорадством ощущая, как сминаются мягкие комариные тельца, и продолговатыми катышками падают вниз.
       Последний комар оказался самым неуловимым. Он вился где-то в дальнем углу и пронзительно звенел, а когда Мечтатель приловчился, привстал и подкрался к нему рукой, увильнул, сделался невидимым, и так торжествующе заныл, где-то около его уха, что даже во мне заиграла здоровая ожесточенная злость...
       - Погоди, паразит, ты от меня не уйдёшь,- зловеще пообещал Мечтатель и стал раздеваться. Он долго возился со штанами, а затем воевал со спальником. Наконец, он вытянулся во всю длину своего тощего тела, натянул на глаза вязаную шапочку и затих.
       Я размышлял.- Здорово всё-таки придумали люди - отдыхать лёжа. И марлевые пологи палаток - тоже удачное изобретение. Ишь, как облепили "пернатые" полог с той стороны. Вообще-то можно поучиться у комаров настойчивости и бесстрашию. Жутко даже представить, какие они были бы, если бы наделить их человеческим разумом.
       Я закрыл глаза и увидел: плотно сомкнутыми рядами на меня двигалось неисчислимое множество странных существ - колченогих, носатых, покрытых густой короткой шерстью, с радужными щитками крыльев за спиной, с тонкими подтянутыми животами. У них были круглые выпуклые глаза, полные холодной решимости и равнодушной жестокости. Они приближались неотвратимые, как конец, и крылья их позванивали словно клинки: дзин, дзин, дзин...
       Я вздрогнул и приоткрыл один глаз. На плечо мне садился тот самый наглый комар. Я открыл второй глаз и, скосив зрачки, внимательно следил, как комар попытался своим хоботком проткнуть ткань костюма, затем переместился на несколько сантиметров, ища, где повкуснее, присел на изломанных паутинках ног, приподнял острое брюшко и вновь попытался достать хоботком до тела.
       Я осторожно подвел два пальца, ухватил его за крыло и смял. Всё! Дело сделано, можно было спокойно начинать смотреть сны, тем более что Ряша уже уютно пришептывал во сне губами, издавая всхлипывающее - пых, пых, пых... При этом колпак на его голове приподнимался, и всё норовил сполз­ти на гордо торчащую посреди лица носину.
       Рядом с ним так же мирно посапывал Степаныч. Глядя на него, я сразу вспомнил сочинённый им вечером очередной шедевр-экспромт:
      
       Комары на пне сидели,
       И на солнце щурились.
       Увидали наши рожи,
       Сразу окочурились.
      
       Проснулись мы на редкость поздно - в половину первого дня. Такого с нами ещё не случалось. Пока наша палатка дрыхла, Максим успел прогуляться по местному лесу и выяснить, что в нём совсем недавно гуляли лось и оле­ни, но всё это было до нашего появления здесь.
       Перед умыванием я решил посмотреться в зеркало. Из него на меня пялилась противная и совсем незнакомая рожа.
       Пора бриться. Однако принять окончательное решение совсем не просто: по6реешься - загрызут комары, не побреешься - очень противно! Смотрю на своих друзей и не вижу в их глазах никакого неудобства и неудовольствия от густой поросли на обветренных лицах. Лежат себе спокойненько около костра и питаются кашей.
      
       Привыкли вечные скитальцы
       В тайге до носа зарастать.
       Не нужно мыться, не нужно бриться,
       Комар не гложет - благодать!
       И вот, как сказочные духи,
       В лохматокудрых бородах
       Вокруг костра лежат на брюхе,
       И травят о своих делах.
      
       Снова очень тепло. Облачность, как и вчера, плотная, но дождя вроде бы не предвидится.
       Перед отплытием засолили пойманных хариусов, набралось целое ведро.
       Сегодня первое августа. Наступил последний месяц лета. Впереди ещё шестнадцать дней сплава.
       На Котуем протянули две утки и, не долетая до нас метров двести, сверну­ли в сторону, скрывшись за деревьями. Значит, где-то близко находится озеро.
       Озёр вокруг Котуя великое множество. Правда, их не видно с воды, но почти за каждым высоким склоном можно всегда обнаружить "блюдце" воды самых различных размеров, от совсем маленькой лужицы, до довольно значительного по величине водоёма.
       Не перестаём удивляться температуре воды в реке. Даже в самые холодные вечера вода такая тёплая, что можно согревать в ней замёрзшие руки, просто не верится, что мы в Заполярье.
       Когда мы перестаём грести, то наше движение сразу же резко замедляется. "Стекаем" вниз вместе с едва заметно перемещающимися водами Котуя.
       Лишь изредка река подбрасывает нам развлечения в виде коротеньких, звенящих перекатчиков. Долина реки в этом месте настолько широка, что краев её почти не видно. В далёком далеке, в туманной дымке стоят причудливых форм невысокие горушки, покрытые редким лесом. Некоторые из них похожи на столешницы, дру­гие впиваются в небо острыми гребнями, очень похожими на зубы. Таких долин ни я, ни ребята еще нигде не встречали.
       Сегодня к огромному количеству комаров добавилась ещё и нахальная маленькая, пестрокрылая мошка - скобазиха. У неё нет колючего хоботочка, зато она вооружена острыми резцами - клещами. Сперва она выпускает на кожу капельки какой-то жидкости, а затем вгрызается вам в тело. Боль при этом нестерпимая, ноющая и зудящая. Ничто не спасает от скобазихи - ни диметилфталат, ни мази подобные "Тайге".
       В тайге и тундре хуже скобазихи только мокрец! И величиной-то он меньше булавочной головки, но куда страшнее злой мошки: обжигает тело, как крапива. Пока нам везёт хотя бы в этом - мокреца нет.
      
       На вёсла мы мотаем километры
       Совсем спокойной Котуйской веды,
       Нас овевают Северные ветры
       И бьют в лицо мошка и комары.
      
       Из прибрежной травы впереди нас выплыл утиный выводок. Утятки совсем крохотные, но плавают уже великолепно. Гоним их вдоль берега и стараемся запечатлеть на киноплёнке. Утята верещат и беспорядочно ныряют, а потом по сигналу мамаши привстают на лапках и бросаются удирать от нас бегом.
       Мать взлетает в воздух и начинает кружить около катамаранов, стараясь отвлечь наше внимание на себя. Глупая, мы и не думаем причинять никакого вреда её малюткам.
       Занятые наблюдениями за выводком, мы понесли первую потерю: увлеченный Степаныч неловко двинул больной ногой и смахнул в воду кружку.
       Несмотря на мои попытки подцепить её спиннингом, кружка с бульканьем пошла ко дну. Очевидно от волнения, Степанычу сразу же захотелось на берег, но неумолимый Ряша заявил.- Ничего, потерпишь чуток! Пузырь получше растянется.
       Степаныч продолжает стонать.- Ну, причальте. Чего вам стоит. В условиях сезона отпусков, когда психика нервов относительно спокойная, со мной как раз и происходит чреватый случай. Если есть целесообразность возможности, то...
       - Терпи и кончай базарить! Давай доводить наши отношения до степени вопиющей гармонии!
       - Ряша, помоги. Я умираю!
       - Ну. Это мы мигом!
       К берегу пристаем лишь тогда, когда впереди тихонько зашумел широкий и несильный перекат. Чтобы использовать эту вынужденную остановку с пользой, заводим кораблик.
       Двадцать минут ловли принесли нам двенадцать штук отличных хариусов. Ещё штук пять мы отпустили обратно в реку, догуливать на свободе, как недомерков. Недомерки были каждый весом грамм по двести пятьдесят.
       Мечтатель тоже приложил ручку к процессу заготовки рыбы - выкинул двух уже выпотрошенных хариусов граммов по четыреста-пятьсот, так как они не понравились ему своей окраской.
       Окрас у местных хариусов для нас действительно несколько необычен. Бока у них были изумрудного цвета, а брюшки горчично-желтые. Громадные спинные плавники, не менее пятнадцати сантиметров в длину, были расцвечены продольными розовыми линиями.
       Я любовался уловом и не вольно думал: пожалуй, в наших среднеевропейских реках нет более красивой рыбы, чем сибирский хариус. Один веер спинного плавника чего стоит! Посмотришь на него сверху - он весь в зелёных фосфорических пятнах, посмотришь через него на солнце, как сквозь стекло - пятна эти вовсе не зелёные, а коричневые, багровые, бурые. А сколько мягких оттенков, сколько затейливых узоров!
       Каждый хариус - в своём собственном неповторимом наряде. И только вокруг черных лиловых зрачков у всех одинаковые золотисто-оранжевые ободки.
       На ночлег сегодня становимся, как никогда, рано - всего в половину восьмого вечера, в устье речки с очень игривым названием - Укусяси. В обычное время, судя по карте, речка должна быть довольно полноводной, так как длина её русла не менее шестидесяти километров. В этом году она, как и все другие притоки Котуя, почти пересохла и с трудом пробивала себе дорогу.
       Напротив наших палаток на противоположном берегу, который возвышался над рекой крутым пятнадцатиметровым обрывом, виднелся покинутый лагерь геологов. Он состоял из четырёх или пяти избушек, баньки и еще каких-то неказистых, непонятного назначения построек.
       Переправившиеся на ту сторону Командор и Ряша обнаружили также вертолётную площадку с кучей пустых бочек из-под горючего и несколько проржавелых металлических печек. Лагерь был оставлен людьми уже давно. Избушки и баня совершенно развалились, и пользоваться ими было невозможно.
       Наши палатки стояли на свежей, зелёной травке, а рядом расположилась целая полянка белых, пушистых, словно раскрывшиеся коробочки хлопчатника, растений с весьма оригинальным названием - пушица влагалищная.
       Сразу же за палатками торчали иглы горелого леса, между которыми зеленел проросший подлесок. Очевидно, пожар бушевал здесь года два-три назад. За лесом возвышалась причудливой формы гора высотой, наверное, более двух тысяч метров. Она отдалённо напоминала горб верблюда. Гора опоясалась рядом полок - выступов, которые соединялись друг с другом крутыми, каменистыми и, по всей видимости, сыпучими склонами.
       Вниз по течению, куда продолжал нести свои воды Котуй, возвышалась очень плоская и очень вытянутая гряда, вся за росшая тайгой. От воды палатки отделяло ровное, мелко каменистое плато, в высокую воду являющееся дном реки.
       Ширина его была не менее ста метров. Сейчас оно служило местом поиска очередных "сокровищ" для моих неуёмных старателей - самоучек.
       Сегодня повезло Уралочке - она нашла пару небольших агатов и маленький, совершенно неправильной формы, но очень симпатичный синенький камешек.
       Пока ребята охотились за камнями, я решил прогуляться вверх по Укусяси. К сожалению, никаких захватывающих впечатлений и интересных находок от этого небольшого путешествия не вынес.
       Берега речушки состояли в основном из вязкого песка и глины, и передвигаться по ним было труд но. Кое-где встречались свежие следы копытных, а один раз я пересёк волчью тропу. Мели в речке сменялись небольшими, но довольно глубокими ямами, вода в которых начала покрываться зелёной ряской.
       Никакой рыбы я в них обнаружить не смог, хотя усердно махал около каждой спиннингом. По всему чувствовалось, что если ещё неделю-другую не будет приличного дождя, то речушка Укусяси совершенно задохнётся от жажды и пересохнет.
       Неугомонный Ряша продолжает заготовку хариуса для засолки. Он переходит на другой берег Укусяси и заводит кораблик в перекат, который начинается в месте впадения этого притока в Котуй. И на этот раз кораблик, эта палочка выручалочка таёжной рыбалки, приносит нам еще два с половиной десятка полу килограммовых красавцев хариусов. Вода в этом месте имеет тёмный коричне­ватый оттенок и, очевидно, поэтому хариус берёт мушку очень вяло, хотя вид но, что в реке его полным-полно.
       На завтра у нас намечена днёвка, и ребята решают пораньше лечь спать, чтобы было побольше свободного времени. Мы с Ряшей решаем заняться до сна засолкой пойманной сегодня рыбы, тем более, что улов совсем не плох - около шести десятков рыбин.
       После завершения процедуры засолки выяснилось, что коптильня заполнилась уже почти на треть. Если так пойдёт и дальше, то мы наполним её за каких-нибудь три-четыре дня, а ведь тайменей пока ещё и не ловили. Вымыв руки, Ряша заявляет, что с него на сегодня довольно, и он отправляется спать, тем более, что уже половина первого ночи.
       Я же остаюсь у костра, чтобы мы минут двадцать посидеть над дневником. За сегодня написано было хотя и мало, но зато коряво, неровными строчками, которые в момент рождения безотчётно изгибались, очевидно, под действием постоянной мелкой дрожи, сотрясающей наш катамаран. Перечитываю написанное, отыскивая вставки, приписки, поправки. И день прошедший вновь час за часом вставал перед моими глазами.
       Водя карандашом по страничкам, я думал - написать бы что-нибудь стоящее, что бы нравилось и себе, и моим взыскательным друзьям. И было бы в этих записках все, как есть, по правде и без дураков... Но вряд ли! Ох, вряд ли! Одно дело проговаривать и представлять себе вживе разные смешные и вовсе не смешные сценки, которые время от времени сочиняет сама судь6а, и совсем другое - остановить их навсегда на бумажном листе. Выходит, остаётся повествовать всё о той же тайге, мошке, кострах и нехоженых тропах. Всё! Идём и мы бай-бай.
       Так закончился этот день - ничем не примечательный, один из двадцати двух, проведенных на Котуе. То, что могли проплыть, не проплыли. То, что могло случиться, не случилось. Самый обычный день.
       Сегодня днёвка, и ещё сегодня день рождения Максима. По такому поводу ребята встали "совсем рано" - ровно в полдень, и тут же начали строить планы.
       - Пойдём на озеро ловить рыбу,- заявил Максим.
       - Будем жарить оладьи и есть их с вареньем,- промолвил Мечтатель.
       - Будем валяться на зелёной травке и поправлять здоровье,- урчал Спокуха.
       -Баня, баня и только баня,- потребовал Ряша.
       Все эти противоречия и сомнения быстро разрешила Уралочка.- Не спорьте. Сегодня будет всё: и рыбалка на озере, и баня, и оладьи с вареньем, и даже валянье на зелёной травке. Для этого нужно только одно - побыстрее вставать и браться за дела.
       Для начала мы решаем построить баню, а для этого надо найти основной её элемент - камень побольше. Это "побольше" должно весить не менее сотни, другой килограммов. Как назло, крупных камней вокруг не наблюдается. Поиски длятся минут тридцать, но перед сильным желанием преград не существует, и, в конце концов, на краю песчаного пляжа мы находим здоровенную глыбу, которая почти вся находилась под землёй.
       Пришлось срочно извлекать на свет божий лопату, которую мы "позаимствовали" на время в Туре, и провести солидные земляные работы. Капали до тех пор, пока глыба на две трети не оголила свои каменные бока. Затем на неё мы водрузили ещё два солидных "кирпичика". Эта операция проводилась под дружное кряхтение всего коллектива, и истеричные команды Степаныча, который лежал невдалеке.- А ну-ка, родимые, дружно и разом! Ииэхх! Возьмём ещё разок! Иииех! Приятно чувствовать себя человеком, когда вокруг все работают, как звери.
       - Сачок! Только и можешь злословить. На большее не способен,- орёт на Степаныча Ряша, не переставая копать.
       - Ни на что не способные - способны на все.
       - Вот-вот, сам это и подтверждаешь.
       - Из всех искусств для нас важнейшим является умение выживать.
       - Смотри, доиграешься. Я тебя вместо этого булыгана зарою.
       - Не знаю, что вы там делаете, но продолжайте делать это.
       - Значит, не хочешь помогать? Тогда замолкни.
       - Хочешь - не хочешь, а хотеть надо!
       - Последний раз прошу. Замолкни по хорошему...
       - А мне это всё "по барабану". Или "по бубну", кимвалу, ситару - как кому привычнее.
       После этих наглых слов сачкующего Степаныча Ряша работал необычно молча, с каким-то невыносимо зверским сопением. Лишь изредка с его сомкнутых губ срыва­лись какие-то тихие, протяжные звуки, похожие на "Ииообб... Йиоб6...
       Степаныч снова не выдержал и продолжил свои измывательства над тружеником
       Наш Ряша - унылый оптимист. Когда он берется за дело, то наносит ему пользу.
       А когда он увидел, что тот остановился, заорал на всю окрестность.- Так как? Будем дело делать, или будем эмоции жевать?
       В конце концов, пирамида из трёх камней была благополучно построена и теперь гордо возвышалась над пологим берегом Котуя, который таких сооружений, пожалуй, ещё не видывал.
       Началась заготовка дров для гигантского костра, который был должен нагревать камни на протяжении трёх-четырёх часов. Командор завалил здоровенную сухую лиственницу и с молодецким присвистом разрубал её на части, остальные собирали в тайге самостоятельно валявшийся сухостой и коряги. Максим приволок такой корень - раскоряку, что на него было страшно даже смотреть. Однако, по мнению, его хозяина, пень должен был очень даже вписаться в единый архитектурный ансамбль кострища и каменной пирамиды.
       После того, как костер был разожжен, и нагревание камней началось, мы отправились завтракать, а вернее полдничать, к кухонному костру, где "хозяйничал" Степаныч. На радость и процветание обществу он соо­рудил блюдо по собственному рецепту - манную кашу с аджикой. Автор внимательно вглядывался в наши лица, ожидая оценки своего творчества.
       Первым пришел в себя Ряша.- Слушай, Спокуха, ты, чем нас кормишь? Такое едиво ни один организм не вынесет! Это же не каша, а сроматоза какая-то! К нему присоединились и остальные жертвы пищевого эксперимента. Называя Степаныча самыми "тёплыми и изысканными" словами, мы разогрели остатки вчерашней гречневой каши, и кое-как утолили голод.
       Горячий кофе с печеньем окончательно исправил наше настроение. Поглощая ароматный напиток, Мечтатель пустился в рассуждения.- Предание гласит, что эфиопский пастух Кадди подметил: козы, кото­рых он пас на горных склонах, ста­новились необычайно возбужденны­ми, когда питались плодами какого-то дикорастущего куста. Тогда Кад­ди сам попробовал эти плоды.
       Они были похожи на вишню, и зерна их имели вяжущий вкус. И сразу пастух почувствовал удивительный прилив сил и бодрости.
       Легенда эта возникла, естествен­но, не на пустом месте. Кофе имеет афро-азиатское происхождение, а отнюдь не южноамериканское, как думают многие. Кофейное дерево до сих пор в диком виде произрастает в Эфиопии и на Аравийском полуос­трове.
       В Аравии кофейное дерево нача­ли разводить с IX века (на его роди­не, в Эфиопии, на него долгое вре­мя был наложен церковный запрет). В начале XVI века кофе стал настоя­щей страстью арабов. Ив 1511 году высшее исламское духовенство создало в Мекке Совет кофе. На нем-то и решили: кофе -- дьявольский напиток, развращающий разум и чув­ства, а главное -- отвлекающий от веры в Аллаха. Кофе, как и вино, за­претили, хотя в Коране об этом ни слова. Правда, впоследствии об этом запрете благополучно забыли...
       В том же веке любовь к кофе пе­рекочевала в Турцию. В 1554 году в Константинополе (ныне Стамбуле) была открыта первая в мире кофей­ня. Затем появились и другие. В ко­фейнях процветало вольнодумство, осуждался деспотизм. Прознав о па­губном воздействии "дьявольского напитка", турецкий султан Мурад IV издал приказ:
       содержателей кофеен и их посети­телей. Всех их зарезали, и трупы по­весили на деревьях. В назидание. После этих страшных мер на стенах домов по ночам стали развешивать листовки. Например, с такой надпи­сью: "Свирепый султан' Прежде чем объявлять вне закона арапа (само слово "кофе" было запрещено), рас­сей, о тиран, пары, которые исходят от крови, ежедневно проливаемой руками твоих палачей..."
       И султан, как это ни покажется странным, сдался -- отменил свой приказ. Общественное мнение побе­дило: кофейни снова открылись.
       В Европу кофе был завезен в се­редине XVII века.
       Сохранилась одна из старейших реклам этого напитка: "Кофе ободряет дух, наполняет серд­це радостью, отлично действует про­тив воспаления глаз, предохраняет от водянки и излечивает ее, как и пода­гру, и цингу". Так восхваляла свой то­вар гречанка Пасхуа Розе - содержа­тельница первой в Англии кофейни.
       Но большого распространения в Европе кофе долго не получал. Воз­мущенные тем, что кофейни отбива­ют посетителей у пивных, торговцы вином и пивом организовали целую войну против кофе. Купленные ими журналисты на все лады ругали но­вый напиток, называя его то "сиро­пом из сажи", то "отвратительным от­варом из старых сапог" и так далее. Распространялись слухи, будто в ко­фейнях собираются заговорщики.
       Современные ученые определили, что бодрящее действие на людей ока­зывает содержащийся в кофе алка­лоид кофеин (в семенах его до 2 про­центов). Правда, он может вызвать и учащенное сердцебиение: это при­знак передозировки. Смертельная доза кофеина -- 10 граммов, столько его содержится примерно в 100 чаш­ках напитка.
       Летучие соединения, находящие­ся в семенах кофе (особенно в поджаренных зёрнах) придают ему удивительно приятный аромат. Этот букет, согласно последним данным состоит более чем из 600 пахучих компонентов.
       Однако главное достоинство кофе в том, что он... "дела­ет гениев"! Множество выдаю­щихся людей не рас­ставались с кофейни­ком. Кант, Наполеон, Флобер, Гюго. Мюссе, Золя, Мопассан, Жорж Санд, Сара Бернар.
       Перечис­лять можно долго. Кстати, некоторые из них дожили до преклонного возрас­та. Фонтенель. например, до 100 лет. Несмотря на то, что кофе пил доволь­но много.
       А Вольтер? Говорят, что в день он выпивал до пятидесяти ча­шек. Когда же ему заметили, что кофе -- яд, он иронично согласился: "Полагаю, что так оно и есть. Ибо я пью его вот уже более шестидесяти пяти лет, и все еще не умер".
       Сэр Джеймс Макинтош сказал, что сила человеческого ума прямо про­порциональна количеству выпитого кофе.
       Оноре де Бальзак трудился над своими рукописями, без конца при­хлебывая кофе. Работая над "Чело­веческой комедией", он выпил более 50 тысяч чашек. "Как только кофе по­падает вам в желудок. -- писал он, -- весь ваш организм тут же оживает. Мысли выстраиваются и начинают двигаться подобно батальонам вели­кой армии на поле битвы, и вспыхи­вает невиданное сражение".
       Иоганн Себастьян Бах, который не только пил сам, но и агитировал пить кофе других, сочинил даже "Кантату кофию" -- шуточную одноактную пье­су, в которой строгий отец безуспеш­но пытается отучить свою дочь от кофе.
       Неплохо помнить слова Талейрана, что идеальный кофе доложен быть чёрным, как ночь, сладким, как грех, горячим, как поцелуй и крепким, как проклятие.
       Действительно, если человек вы­пьет кофе, то через 15--50 минут ар­териальное давление у него повыша­ется на 15 миллиметров ртутного столба и удерживается на этом уров­не в течение двух часов. Но это не значит, что здоровье как-то ухудша­ется. Во Франции ученые провели ис­следования и установили, что гипер­тония у людей, пьющих много кофе (более 7 чашек в день), встречается не чаще, чем у тех. кто совсем кофе не пьет.
       Если человек здоров и у него нормальное артериальное давление, 5 чашек кофе в день ему совсем не повредят. Если же он страдает гипер­тонической болезнью, то, по нашему мнению, полностью лишать его этого удовольствия не стоит: чашечку утром он может себе позволить. А вот на ночь человеку с возбудимой нервной системой пить кофе не следует: мо­жет появиться бессонница.
      -- А вот мне больше чай нравится,- заметил я, выслушав столь продолжительную, но нужно отметить, весьма содержательную мини лекцию о кофе. Вот, например, существует на земле такой прекрасный зелёный китайский чай. Он называется "Цзюньшаньбайхао". Когда его заваривают, то чаинки в пиале или, на худой случай, стакане плавают вертикально, чем очень напоминают маленьких зелёных головастиков. Это происходит от того, что одна их половинка тяжелее другой. Прелесть, а не напиток.
       Мне поручили следить за банным костром. Мечтатель повышал свое образование читкой "Секретного фронта". Уралочка отправилась в очередную экспедицию за "драгоценностями". Максим с Ряшей, вооружившись спиннингами и ружьями, ушли на поиски озера, Командор и Усач пытали рыбацкое счастье на Котуе, и только один Степаныч занимался самым трудным делом - отрабатывал гимнастическое упражнение горизонталь.
       Глядя на него, мне вспомнилось где-то услышанное выражение - Статика - это высшая форма динамики, её максимум... Наш Степаныч находится в этом максимуме уже больше недели.
       Горячая вода! Ей меньше шлют хвалы, чем сверкающей, ледяной воде в роднике, той, что сама жизнь. Но как жадно нужна и эта. Горячая вода подарила человечеству один из величайших своих даров: она утолила жажду его тела и дала не сравненное чувство физической чистоты. Недаром у всех народов одно из приятнейших удовольствий - баня.
       Бани русские, финские, восточные, каждая со своими особенностями.
       Древние понимали толк в этом - мылись в теремах и философствовали, пели, играли во время мытья. Все радости сразу приносила им баня.
       Японцы так любят горячую воду и приписывают ей такое целебное значение, что даже самые бедные поселяне устраивают себе горячую ванну в просторных деревянных бочках.
       Мы любим баню не меньше водолюбивых японцев и носим походные банные "терема" с собой в тайгу. Состоят они из полотнищ полиэтиленовой плёнки, из которых путём несложных операций и сооружаются прозрачные банные шатры.
       С горячей водой у нас также туговато, так как невчем её держать. Походные ведёрки маловаты, зато пару вполне достаточно, и он великолепно отмывает нашу грязюку. Кроме того, в нашем распоряжении масса речной воды, служащей нам и ванной и бассейном.
       У японцев множество легенд о духах воды - Нуси. Ручьи, речки, источники, водопады, даже небольшие озерки и болотца имеют своих Нуси. По преданиям питаются они шорохами хвои и листьев, плетут одежду из мелодий воды и лучиков солнца, что падают с неба. Нуси очень любят хватать купающихся людей за голое теле.
       Здесь, в Котуе, наверняка, масса своих северных Нуси, которые сейчас готовятся позабавиться с нами во время банных процедур.
       За такими размышлениями незаметно бежало время, приближая миг блаженства и радостного свидания с баней...
       Тучи на небе куда-то пропали, и вновь засияло сквозь туманную дымку жар кое заполярное солнце.
       Снимаю с себя бриджи, в которых я щеголяю, шерстяные и простые носки, и облачаюсь в лёгкие шерстяные спортивные штанишки. Красота! Щлёпаю по камешкам босыми ногами и впитываю голыми спиной и грудью солнечное тепло.
       Глядя на меня, Мечтатель произносит.- Чем не Сочи! Котуй -это всё-таки вещь!
       Однако сам раздеваться не спешит. Соглашаюсь с ним, что Котуй - вещь, но всё же не Сочи: и комарики покусывают, и прекрасных, добрых дев в разноцветных купальниках нигде не наблюдается...
       К семи часам вечера баня была готова. На этот раз она получилась на редкость свободной. От камней несло нестерпимым жаром. На землю мы набросали для мягкости и запаха свежего лиственничного лапника, предварительно очистив его от колючих маленьких шишек. Мыться будем по двое.
       Сначала для опробования бани мы запускаем Командора с Мечтателем. Они, быстро скинув одежду, юркают под прозрачный полог и приступают к "мытью".
       Шипит горячий, сухой пар, образующийся после выливания на самодельную каменку кружки воды, слышатся довольные вздохи парящихся, и розовеют сквозь плёнку пятна их голых задниц.
       Они уже во власти радостных переживаний, а мы всё ещё завидуем им белой завистью, и носимся около бани с фото аппаратами, пытаясь поймать удачный пикантный кадр. Это удаётся нам сделать, когда распаренные ребята вылезают наружу и бегут в воды Котуя охлаждать свои организмы и смывать образовавшиеся на теле катышки грязи.
       Через полчаса в баню залезаем мы с Лёхой. Наслаждение неописуемое. Сидим на корточках около шипящих камней и млеем от восторга. Жар настолько сильный, что под пологом трудно дышать. Приходится то и дело смачивать голову холодной водой. Когда становится совсем невмоготу, вылетаем пробкой наружу и несёмся в спасительные воды Котуя. Охладив тела, вновь забираемся под плёнку и продолжаем предаваться наслаждениям. Вылезаем из бани морально и физически обновлёнными.
       После нас моется Степаныч и Уралочка, правда, по отдельности.
       Ряши и Максима всё ещё нет. Очевидно, они всё-таки добрались до озера и наслаждаются рыбалкой.
       Моющийся Степаныч приносит нам массу развлечений. Моется он как-то особенно импозантно и грациозно. Прогревшись в бане, он медленно выползает наружу, и на четвереньках направляется к воде. Голова его густо намылена, поэтому он ничего не видит. Добравшись на слух и до воды, он начинает на ощупь искать ее рукой, при этом его больная нога, словно знамя, торчит в воздухе. Найдя руками воду, Степаныч засовывает в неё намыленную голову, а затем начинает резво брызгать ладошками себе на волосатую грудь. Со стороны создаётся впечатление, что в воде полощется не человек, а какое-то неведомое ископаемое чудище.
      -- Степаныч, знаешь, как стать крабом?- кричит ему Лёха.
      -- Отстань...
       - Нужно встать раком и ползти боком. И не сиди на земле нижним бюстом.
      -- Отстань, говорю...
      -- Га.га,га... Солнце, воздух и вода - наша главная беда, - надрывается Лёха.
       - Прекрати хахакать, уши вянут.
      -- Степаныч, ты знаешь, что в жизни есть всего два случая, когда можно спокойненько сесть голой жопой на ежа.
      -- Это какие же?
       - Первый, когда еж бритый.
       - А второй?
      -- Когда жопа чужая.
       - Смейся, смейся. Чем уже лоб, тем шире шаг.
       Этот процесс длится довольно долго, и мы успеваем вволю насладиться пре­доставленным нам пикантным зрелищем. Особенно усердствовал Командор. Он бегал вокруг Степаныча и делал один снимок за другим.
       "Помывшись", Степаныч вновь занял привычное для себя горизонтальное положение и закурил. Чтобы не особенно надоедали многочисленные пернатые, он натянул себе на голову мелкоячеистую авоську или, как он её назвал, "хозяйственную вуаль".
       Из-под вуали в воздух поднимались густые клубы табачного дыма, казалось, что на плечах нашего Степаныча находится не голова, а только что вынутая из костра громадная головешка.
       Внезапно изнутри этой головешки раздался хрипловато распаренный голос Степаныча.- Помылись, попарились. Теперь бы полетать! Сейчас на душе так легко, как будто ее совсем и не было.
      -- Рождённый ползать раком, летать боком не может,- снова подал голос Лёха.
       - И снова ты не прав нобразованный друг мой. В 1971 году в США, штате Айова, в городе Фейерфилде был основан университет, в котором проводились многочисленные и целенаправленные опыты и эксперименты над йогами, а так же в рамках технологии Единого поля и Науки Творческого Разума.
       В ходе этих работ в июле 1986 года в городе Вашингтоне состоялись соревнования летающих йогов, в которых приняло участие около 20 человек. В соревнования входили следующие дисциплины: высота полета (рекорд - около шестидесяти сантиметров), длина полета (рекорд около1,8 метра) и полеты на скорость на дистанции 25 метров с препятствиями высотой восемь дюймов. Соревнования были засняты на кино и видео, а так же проведены все необходимые замеры. Один из видеофильмов транслировался по телевидению. Было выяснено, что во время полетов у участников наступала полная остановка дыхания, как при трансцендентальной медитации, но более длительная, и изменялся сам характер дыхания.
       В индийских Ведах не просто описан сам факт полета - там дан способ "ноу-хау", как это сделать. Но по прошествии веков люди не просто забыли эти древние знания, они забыли и сам способ перевода Вед на современный язык. Поэтому в оригинале указанный способ нечитабелен, и в имеющемся сегодня переводе не работает.
       Кстати, в Ведах говорится, что при полете в легких образуется пустота, которая и поднимает человека в воздух. Один этот факт исключает физические усилия. Во время соревнований полеты йогов длились более 20 минут, а сами они в это время находились в позе "Лотоса".
       Кроме того, у летающего измерялась частота пульса. Она увеличивалась с 50-60 ударов в минуту до 90-100 ударов в момент взлета.
       И, наконец, электроэнцефалограмма (ЭЭГ) мозга фиксировала наличие мощных когерентных пакетов излучений на частотах от 2 до 40 Герц. Когерентность имела ряд особенностей. Она увеличивалась от полета к полету, накапливаясь в человеке, и затем наблюдалась у него при последующих медитациях, а так же и в нормальной жизни.
       Так что, друзья мои, левитация не вымысел, а реальность. И ответ на вопрос, почему же не летают обычные люди однозначен: йог взлетал только тогда, когда он этого очень-очень хотел.
       - Всё равно, не каждому дано то, что дано не каждому.
      -- Сейчас лучше бы не полетать, а в нарды сыграть вступил в беседу Мечтатель.
      -- Не интересная эта игра, примитивная,- заметил Командор.
       - Вот и неправда. Нарды самый интеллектуальный спорт после перетягивания каната. Кстати, перетягивание в начале века входило в программу олимпийских игр.
       - Ты лучше перетягиванием шнурков займись. И проще и экзотичнее.
       - Это как?
       - А то ты не знаешь!? Самое популярное соревнование у эскимосов и индейцев, живущих на Аляске. Шнурок обвивается вокруг уха, и по команде каждый соревнующийся начинает тянуть его к себе.
       - Да это тот же "Шмендефер", только шнурок к другому месту привязывают.
       - Это, к какому же?
       - К яйцам. А если серьёзно, то человечеству известны десятки, если не сотни, интеллектуальных игр. Одно из ведущих Мест среди них по своей интриге, азарту, разнообразию позиций занимает древнейшая игра на доске "нарды". Это целый мир со своими законами и философией логикой, мудростью и красотой.
       Сегодня нарды необычайно распространены во многих странах на всех континентах, а не только на Кавказе и в Средней Азии, как думают иные. Все большую популярность приобретает эта игра и в России.
       Вот ты, например, знаешь, чем раньше были нарды? Нет? Предположений и легенд было очень много. Но все они, пожалуй, сходятся в одном: как солнце, эта игра пришла с Востока.
       Оказывается, мы имеем дело с древнейшим иранским инструментом счета времени, который утратил свое первоначальное значение при переходе к со­временному зодиакальному году из 12 месяцев по 30 дней.
       Эта гипоте­за основана на богатейшем мате­риале археологических исследований в Южной Туркмении, которые велись почти четыре десятилетия. Ее выдвинул известный археолог из Ленинграда, доктор историчес­ких наук Игорь Хлопин. По старинной легенде, игру в нарды изобрел мудрец Важургмихр, советник персидского царя Хосрова 1 Ануширвана (509 - 579 годы нашей эры). Ануширван, что на фарси означает "бессмертная душа" - час­тично мифологизированный царь из иранской династии Сасанидов - отличался мудростью и справед­ливостью. Легенды о нем переда­ны в "Шахнамеж Фирдоуси".
       - В чём, чём?
       - Книга учёная такая есть, Тебе всё равно не понять. Так вот, изобретение нард, по легенде, было ответом Важургмихра на присланную из Индии игру в шахматы. Мудрец так объяснил царю сущность новой игры: Из владык этого тысячелетия Арташир был самым действенным и мудрым, и я составил игру Неварташир по имени Арташира. Доску Неварташира я упо­добляю земле Спандармат, 30 камней я уподобляю 30 дням и ночам. Каждую кость уподобляю движению звезд и небосклонах.
       Спандармат восходит к дозороастрийской Матери-земле, су­пруге бога неба. В иранской ми­фологии - олицетворение воз­деланной земли, прародительни­цы жизни. Это одно из подтвер­ждений гипотезы Игоря Хлори­на о том, что нарды - древний календарь земледельца.
       Археологические исследова­ния первобытных поселений в Южной Туркмении позволили ученому утверждать, что муд­рый Важургмихр не полностью изобрел игру в нарды, а в каче­стве основы использовал древ­ний инструмент счета времени иранцев (бытовавший и у север­ных соседей-туркмен), который давно вышел из употребления.
       Уже в IV тысячелетии до нашей эры был накоплен достаточный опыт для создания календаря - инст­румента для счисления времени в течение года, а годы повторя­лись, следуя один за другим бес­конечной чередой. Опыт этот складывался из регулярных еже­суточных наблюдений звездного неба многими поколениями лю­дей, живших на одном месте.
       Люди заметили повторяемость смены времен года, когда солнце поднималось летом высоко над горизонтом, и было низким зи­мой. Они отмечали моменты рав­ноденствий, наконец, поняли цикличность года.
       Археологические раскопки Игоря Хлопина и других ученых показывают, что календарные системы на территории Туркмении - одна из древнейших в мире наряду с древне вавилонскими древнеегипетскими и другими. Из анализа орнаментации керами­ческих сосудов и глиняных фи­гурок Матери-земли Хлопин вы­вел определенную закономер­ность во взаимосвязанности чи­сел 6, 15, 24 применительно к счислению времени. Он реконст­руировал прибор, с помощью ко­торого можно было фиксировать каждый день и знать определен­ную позицию, и притом только эту. Поскольку древние земле­дельцы Южной Туркмении и Се­верного Ирана считали, что оби­таемая земля была квадратной, то такой же формы Хлопин пред­ставил основу календаря. Это была, по его мнению, либо квад­ратная доска, либо обожженная глиняная площадка (традиции зороастризма) в виде столика. Поскольку это был условный ме­сяц, то на поверхности отмеча­лось 24 дня. Скорее всего, на каж­дой стороне доски было по шесть лунок. В году древние земледель­цы насчитывали 15 месяцев, зна­чит, должно было быть или 15 таких досок, или 15 круглых фишек, символизирующих солн­це. Видимо, отмечал Хлопин, вто­рое. Каждая фишка обходили месячное поле за 24 дня. Когда были переставлены все фишки, очередной год завершался, и цикл начинался заново.
       Итак, квадратная форма дос­ки соответствовала представле­ниям того времени о земле, а круглый подвижный камень в древнем земледельческом кален­даре повторял форму и подвиж­ность солнца.
       В чем заслуга легендарного Важургмихра - изобретателя игры в нарды? По мнению Хло­пина, он удвоил количество кам­ней в отслужившем свой век календаре, предназначив новую игру для двоих, и ввел играль­ные кости - зары - для опреде­ления величины хода.
       "Игра-время" забирает с тех пор много свободного времени у азартных игроков.
       Интересно, что еще в средне­вековой Руси играли в нарды - тавлеи.
       - Ну, ты и утомил. Быстрее играть в очко научишься, чем запомнишь всё
       то, что от тебя услышал.
       Пока мы мылись, Уралочка успела напечь целую горку удивительно аппетитных лепёшек. Пристаём к ней, чтобы дала нам попробовать, но стряпуха непреклонна.- Будем есть вечером, за праздничным столом, когда день рождения Максима отмечать начнём.
       Возвратились с озера рыболовы, и притащили с собой щуку и целую груду громадных изумрудных окуней. Бросив их у костра, они тут же смотались в баню.
       Ряше обычной парилки оказалось недостаточно. Он решил устроить себе баню с веничком. За веником в тайгу любитель русской бани отправился в несколько необычном виде - голышом. На нём не было даже античного фигового листа. На наши замечания о том, что комарики могут отъесть все висячие детали Ряша философски отвечал.- Ничего, всего не отъедят, что ни будь да останется. Тем более что жрут не комары, а комарихи, то бишь слабый пол. Для них мне такого пустяка совсем не жалко...
       На фоне зелени лиственниц розово-белый зад Ряши виден издалека, метров за двести. Демонстрируя свою силу воли, он перемещается среди кустов медленно и важно.
       Заразившись его мужественным поведением, в тайгу бросается и голый Максим. Не даром говорят, что дурные примеры заразительны.
       Интересно будет взглянуть на их седалища через полчасика такой прогулки по тайге, когда слабые комарихи как следует, поработают.
       День постепенно угасал. Над горой совсем низко ви­село оранжевое солнце. Сама гора была покрыта сплошной дымной пеленой, которая придавала очертаниям растущих по склонам деревьев совершенно не правдоподобный, сказочный вид. Плотность дымки была не одинакова, поэтому сразу просматривались как бы несколько разных планов. Воздух как-то по особенному набух и сделался совсем упругим. Река притихла и налилась свинцовым блеском.
       Был час, как говорят французы, между собакой и волком. Солнце уже село за далёкими сопками, но с облаков ещё струился рассеянный свет. Воздух густел и серел на глазах.
       Комары и мошка совершенно озверели и непрерывно били в лицо, руки и другие открытые части тела.
       Далёкая гряда скрылась в сплошной буроватой пелене. Похоже, что надвигался сильный дождь.
       Сначала по воде звонко засту­чали крупные, как горошины, капли, а затем... Затем всё также внезапно, как и началось, закончилось.
       Пока Ряша и Максим нежились в горячей парной, Мечтатель и Усач успели сходить на найденное ими озеро и существенно пополнить запас окуней. Это добавило забот сегодняшним дежурным, в том числе и самому Лёхе, которому пришлось засучить рукава и приниматься за обработку колючего улова. Командор варит полное ведро рожков.
       Уралочка хлопотала около праздничного стола, который по всем признакам обещал быть очень разнообразным и богатым.
       Наконец всё было готово, и завхоз звучным голосом оповестил нас.- Кушать подано господа-турики, прошу жрать, пожалуйста.
       Для удобства расположения за столом мы вытащили из палаток резиновые матрацы и улеглись на них. Ряша пижонит больше всех - сверх матраца он расстелил свой меховой тулуп.
       Последние оранжевые отблески солнечных лучей растаяли в воздухе, и в глубине пепельно-серого, похожего на матовое стекло, неба появились едва заметные блёстки первых звёзд. Всё затихло в приятной дрёме, и только звон восторженных пернатых создавал своеобразную мелодию этого вечера.
       По мнению польского профессора Анджей Броздяка свет далеких звезд очень полезен для человеческого здоровья. Он не только повышает энергетику организма, но и улучшает тонус, благоприятно воздействует на настроение и снимает стрессы. Это объясняется мельчайшими микродозами всевозможных излучений, которые попадают на сетчатку глаза. Эта гипотеза подтверждается иридиодиагностикой и гомеопатией. Кроме того, звезды оказывают на нас и своеобразное магическое влияние, которое особенно ощутимо при наблюдении таких созвездий, как Кассиопея, Лебедь, Орион, Бык, Близнецы. Полезно наблюдать звезды и для общего развития, особенно если приобрести карту звездного неба и научиться различать созвездия.
       Гармония космических пустот плавно перетекала в кружева холмов и таежных покрывал, в мерные ритмы и текучесть земных ветров и речных течений.
       В такие минуты лучше всего помалкивать и не разрушать магию окружающего величия своим косноязычием. Слова "красота" и "покой" звучат здесь пошло. Лишь истинному поэту дано почувствовать и выразить ощущения, которые здесь испытываешь. Создавалось впечатление, что мы повисли в пространстве, где не было границ, остановилось время, царили полусвет и полумрак. Казалось, что окружающие нас предметы не имеют формы, но обладают неведомым нам разумом и чувствами.
       - Ну, что ж пора и начинать,- заявил Мечтатель.- Давайте, друзья, поднимем наши "хрустальные" бокалы с чистейшей русской водочкой, а не какой-то там бормотухой, за здоровье Максима. Пожелаем ему здоровья и исполнения всех будущих желаний, так же, как исполнилось его желание побывать здесь на Котуе.
       - Севернее он ещё дня рождения не отмечал.
       - Будь здоров, Максим! Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось!
       - Чтоб ловилось и плылось!
       - Хай живе и пасется! Да не оскудеет для тебя длань Господня в этой таёжной глуши.
       От пережитого банного благолепия, отличного настроения и только что выпитого напитка на душе было неповторимо тепло и приятно.
       Командор выпив, понюхал корочку и довольно крякнул.
       Степаныч проникновенно произнёс, глядя на него.- Всяк выпьет, да не всяк крякнет! Между прочим, крякаем только мы - русские. За границей пьют молча, без всякого там кряканья...
       Сразу же зверски захотелось есть. Все потянулись к разложенным на скатерти кушаньям. На несколько минут в лагере воцарилась тишина, нарушаемая шелестом пережевываемой пищи и редкими фразами.
       - Чего ты всё маешься, ты дотянись и подтяни, а не лезь мне в миску.
       - А ничего себе мумиё получилось!
       - Это, какое такое мумиё? Хе, что ли? - А я сегодня в бане спать лягу, там тепло и комариков нет...
       - Братцы, а водочка то вся вышла!
       - Чего же ты хотел, у нас её всего одна бутылка и была. Вот у нас в Челябинске парень есть, Гена. С ним рядом не садись, всё равно перепьёт. Бутылку высосет и незаметно даже. Вторую высосет, ходит и только платочком обмахивается. Спросишь - Гена, сколько же ты всего выпить можешь? "Да в хорошие времена и по пять штук выпивал,- отвечает.- Правда, сейчас ослаб, так что больше трёх не осилю.
       - Мы что сюда за семь тысяч километров только болтать и жрать приехали? - Нет порядка в танковых войсках. Бармена, то есть тамаду, выбирать нужно...
       - Тамада это что, судья за воротами?
       - Почему?
       - Тама? Да!
       - Нее, это разливальщик. После короткого совещания назначаем тамадой Ряшу, так как он, по общему мнению, знает и что наливать, и куда, и сколько.
       Ряша берёт в руки бутылку джина и с выражением начинает вещать нам с английского.- Гордон - это спицифически... По-русски не переводится. Идеома. Драй джинс - сухой, значит. Джин, кто не знает, это можжевеловая водка, а точнее самогон. Между прочим - рецепт русский. Дисцилирен - значит, абсолютно безопасен. Лондон - это столица. Энглянд - государство. Дальше... Денг ле рей гордонс - это тоже не переродится. Дальше очень мелко, тем более полярная ночь, так что мне не видно... А вообще, мужики и дамы, питьё это прекрасно действует на здоровье, особенно в коктейлях.
       - С утра?
       - И по вечерам тоже!
       - А по ночам слабит легко и непринуждённо, не прерывая сна. Кстати,
       выпускать его начали давным-давно, более двухсот лет назад - в тысяча семьсот шестьдесят девятом году.
       - Будя. Ты трепешся уже более двадцати минут. Кончай лекцию и разливай.
       - Где моя кружечка, самая хорошая, с помойки...
       - Сюда надо бы тоже "плескнуть"...
       Уралочка просит.- Мне не полную, половиночку...
       - Не бойся в нём чистый можжевел, он все градусы снимает. Если хочешь, разбавь его компотиком. Скусно!
       - Ничего, попробуем и с компотиком, и с вареньем. Попробуем и без ничего.
      -- Ещё надо бы попробовать под окуня!
       Усач подвинул поближе к себе ведро и начал разливать уху. В это время разомлевший от удовольствий Мечтатель тихим, тонким и удивительно противным голосом затянул.- Кайф, кайф, кайф...
       Комар наглел всё сильнее, коллектив пьянел всё заметнее.
       - Ну, что же, Максим, за тебя! Расти большим и толстеньким!
       - Куда уж здоровее, вон какой бугаёчек вырос...
       - Ну, поехали!
       - Братцы, во рту словно можжевеловый куст вырос! Ну и пакость! Вот у нас
       раньше померанцевая была, да ещё -олеандровая. Пил я её как-то. Всё удовольствие дешевле трояка стоило.
       - Компот ещё есть? Нет? Жаль! Значит, фрукт на речке Укусяси уже высосали всяси!
       - Кстати о фруктах! Аналогичный случай случился в смоленской епархии. Семинарист Восьмиглазов, засунув два перста в задницу, весьма разборчиво выговаривал.- Пррротопопппп...
       Усач, не расслышав рассказанного, переспросил.- Чем выговаривал?
       В ответ раздался взрыв хохота.
       Леха недоуменно оборачивается от одного веселящегося к другому, а затем и сам начинает заливисто смеяться. Отсмеявшись, он заявляет.- Протопоп это просто. Попробовал бы выговорить протодьякон!
       И снова над берегом гремит.- Го го о, ги ги ги...
       Сиреневый полумрак всё плотнее окутывал нас, палатки, костёр.
       Ряша, потирая руки, говорит.- Пора и рыбки попробовать. Он лезет в ведро и выволакивает оттуда крупного окуня. Внимательно на него смотрит и вдруг удивлённо произносит.- Братцы, дежурные - сачки! Шкуру у рыбы не почистили, даже, похоже, кишки не вынули!
       Командор мгновенно реагирует на его заявление.- Мы нынче окуня по-якутски сделать решили. Со шкурой весь навар выбросить можно. Шкуру вон ни в одном звере не едят. Оленей же не бреют! Это только свиней смолят!
       - Как же его есть?
       - Кого, окуня? Изнутри!
       - Ну да, изнутри тоже шкура! - Чего нет в ухе, то ищите в "Хе",- философски заявляет Степаныч.
       - Ишь, не иначе как с компоту, двустопным ямбом заговорил...
       - Нет, это он после двух стопок, а после третей -- трёхстопным выражаться будет.
       - После четырёх он у нас и протопоп выговорит, пожалуй, даже и без перстов...
       - То ли еще будет, ведь ещё не вечер...
       - Ну, хорошо, шкура и кишки ещё понять можно, но почему жабры не выкинули?
      -- Для скусу! Чтобы проверить, нет ли здесь нефти и доложить где нужно. На вот тебе самую целую, самую недоваренную. Она самая пользительная! Ты только посмотри, какой глаз! Беленький, внимательный. А хочешь выпить - выпей!
       - Где плювальня, кости складывать некуда!
       - Ты в комара плюй, вон их кругом сколько.
       - Никакого удовольствия, только все руки в чешуе и кишках перемазали. Теперь
       мыть надо! Сачки, чертовы!
       - Ничего, воды кругом масса, а в бане даже тёпленькая, наверное, осталась!
       - Между прочим, когда я шёл сюда с Укусяси, надо мной что-то чёрное пролетело.
       - Это пуля пролетела, эхе-хе...
       Подавившись очередной порцией кожи с чешуей, Усач признался.- Точно, испортили мы с Командором уху! Вот если бы туда водочки ложки две плеснуть, всё было бы окей.
       - Есть предложение, кто "великолепно" отдежурит - оставлять ещё на один раз, чтобы опыт приобретал. Например, каша с аджикой не получилась - вари до тех пор, пока получится! Завхоз, по-моему, должен поддержать.
       В ответ слышится знакомое.- Кайф, кайф, кайф!
       - Завхоз, джин тоже кончился. Доставай канистру, будем апельсиновую пробовать!
       Так мы зовем на Котуе спирт, в который Челябинцы набросали апельсинов. От этого он приобрёл оранжевый окрас.
       - Спирт спиртом, а вы давайте на макарончики наваливайтесь. Вон их сколько командор наготовил. - За что под макароны пить будем?
       - Чтобы Максим рос кругленьким и без складочек!
       Максим ворчит.- Так к концу похода вы меня катать будете.
       - Надо будет, и покатаем...
       - От кого это так "тайгой" несёт?
       Степаныч признаётся.- Это от меня. Комары, заразы, совсем зажрали. Вот я себя и обезопасил, налил на все детали "тайги". Теперь жить можно, красота!
       - Мечтатель, смотри, тебе комар в макарон залетел...
      -- Степаныч, хватит тебе одеколониться, оставь и нам, задние тоже хочут...
      -- А вы, что думаете, кайф в том, что пьёте? Нет, кайф именно в "тайге".
      -- - Ряша,смотри, смотри. Отвернулся и в рот себе из баллончика поливает!
       - Лучше чешуёй от окуня мажтесь, особенно за ушами. В окунях фитанцидов много, и комар их не прокусывает...
       Видя, что макароны особым успехом не пользуются, Командор решил прибегнуть к рекламе, и противно запел.- Кушайте, ешьте и пейте. Я вам ещё намешу. Только быстрее толстейте, очень об этом прошу!
       Это противное пение удалось прервать, налив ему очередную порцию граммулек.
       - Эх, к этому бы благолепию, да ещё лимончика добавить!
       - Кстати, о лимончиках. Приходит муж домой с вечеринки и спрашивает жену: Вер, а, Вер, лимончики с ножками бывают? Ты, что сдурел от вина, такое спрашиваешь! Нет, правда, Вер, лимончики с ножками бывают? Кончай, Иван, дурить! Это всё-таки плод, а не птичка! Вот то-то и оно, что плод! 3начит я сегодня Ваське в чай вместо лимона его кенара выдавил...
      -- Ха, ха, ха, ха...
      -- - Мужики,- говорю я.- А вы знаете, что на аджарском диалекте "лимонс" означает - рыба?
      -- Сам ты - "лимонс",- заявляет Командор, а затем начинает хохотать на весь берег.
       - Братцы, а на Венере длительность дня 43 часа. Представляете!? Вот бы нам на земле так. Сутки сразу бы в два раза длиннее стали, а с ними и отпуск увеличился тоже вдвое. Красота!
       Тайга уже давно спит. Даже река затихла в полусонной дремоте, а около нашего костра продолжается праздник.
       Бездонна крыша, полная едва пробивающихся на фоне светлого неба звёзд, густы и крепки таёжные запахи, приносимые ветром, смешивая их с запахом речной воды. И мне становится понятно, что не могли древние язычники не воспринять такого величия Земли, и не поклоняться всему в ночи - луне, звёздам, воде, небу. А днём, конечно, солнцу, ибо от него, как и от воды, зависит всё! И жизнь, и смерть! И они это знали.
       Человек не всегда понимает, что должен ценить и когда давать себе волю радоваться. Главное - не откладывать радость! Пусть малую. Горе нам откладывать не приходится - оно сваливается камнем и застигает врасплох. Даже малыми печалями мы начинаем болеть сразу, а радостей почему-то ждём только больших. Малых же радостей мы как-то не замечаем.
       К счастью сегодняшний вечер приносит нам именно радость и спокойствие. Даже о дальнейшем пути совсем не думалось.
       Путоран весь затих и как-то по особенному насторожился, прислушиваясь к себе и всему окружающему. Ветра почти нет. Небо окутано какой-то совершенно необычной плотной фиолетовой пеленой, через которую с трудом просматривается диск солнца.
       Очень тепло - всю ночь мы проспали раздетые, до пояса высунувшись из спальников. Даже наш известный мерзляк - Ряша, почивал в одной ковбойке и майке.
       Спали до часа дня. Когда я открыл глаза, бодрствовал только Мечтатель. Он продолжает чтение романа. Ряша и Спокуха не подавали никаких признаков жизни. В палатке Челябинцев тоже было совсем тихо.
       Виновник вчерашнего торжества - Максим провёл эту тёплую летнюю ночь не в палатке, а на открытом воздухе под тентом. Этот эксперимент закончился для него весьма своеобразно - любопытные, и, как любит выражаться наш Мечтатель по поводу всего живущего на Котуе, не пуганые трясогузки, пытаясь поближе познакомиться с нашим Максимом, разукрасили весь его спальник своим живописным помётом.
       Глядя на эти своеобразные узоры, ни к селу, ни к городу декламирую.-
      
       Из оленей крепкой кожи,
       Сделан был вигвам просторный,
       Побелён, богато убран
       И дакотскими богами
       Разрисован и расписан.
      
       Падкий на юмор Усач гогочет.- Это точно, весь мешок "расписан". Слышь, Максим? Боги-то чик-чирик, махнули крылышками и упорхнули...
       Потом он обращается ко мне.- Ну, ты даёшь! Сходу такой стих выдал!
       - Это не я. Это Генри Лонгфелло в своей песне о Гайавате.
       Усач разочарован.- А я думал ты... Всё равно хорошо. Гляди, помахали, помахали крылышками, и вот вам "фигвам".
       Вылезший из палатки Мечтатель бродит по лагерю и трагическим, неживым голосом вещает.- Где моё полотенце? Отдайте моё любимое полотенце... Оно такое красивое, всё голубенькое и в полоску...
       Однако коллективу совсем нет дела до какого-то там голубенького полотенца. Командор кряхтит и держится за голову, Ряша каким-то невообразимо сложным косым маневром движется к реке, а затем долго-долго вливает в себя её живительную влагу.
       Спокуха без признаков жизни валяется вниз головой в палатке, и только редкое подрагивание ноги даёт нам знать, что его душа всё ещё присутствует в неподвижном теле.
      -- Ты чего?- спрашивает его Ряша.
      -- Головка болит..
       Ряша задумчиво посмотрел на Степаныча и внушительно заявил.- Лечить мы тебя будем по методу американца из города Блумингтока Брента Прангла.
      -- Это, каким же образом?
      -- Каким, каким? Вот таким... Этот самый Прангл определил, что самым надежным способом борьбы с мигренью, то бишь с головной болью, является пара-другая хороших ударов по темечку резиновым молотком. Тюк-тюк, и самой чудовищной головной боли как не бывало.
      -- Все придуриваешься.
      -- Вовсе даже нет. Способ этот он открыл совершенно случайно, ударившись головкой об угол книжной полки. В это время у него как раз головка-то и болела. Так вот, сразу после удара боль прошла. После этого он попробовал бить себя по голове каучуковым молотком, который он применял для выравнивания вмятин в своей машине, и убедился, что это средство эффективно снимает болевые ощущения.
      -- Так у него молоток каучуковый был.
      -- Поскольку резинового молотка у нас здесь нет, то бить мы тебя сейчас будем топорищем. Тоже неплохо помогает. Зато вместе с болью все вмятины и выпуклости от укусов комариков на головенке выправим.
       - Ну, спасибо, благодетель ты мой.
      -- Незачто.
       Окончательно мы приходим в себя только к четырём часам дня. Садимся принимать пищу. С перепоя Командор предложил нам на этот поздний "завтрак" какое-то невероятное блюдо - смесь манки, перловки и воды. Вдобавок он забыл положить туда соли, что придало блюду совершенно несъедобный вкус.
       - Слушайте, вы, дежурные, вчера прекрасную рыбу загубили, а сегодня галлит жмёте.
       - Какой - такой галлит? У нас его и в запасах не было.
       - Как так не было. Вон целый мешок стоит. Это ведь просто соль по научному.
       - Вот и выражайся, как следует, а то вообще больше никогда
       солить не будем.
       После добавки соли мы кое-как пропихиваем еду в свои ор­ганизмы. Правда, Ряша пытается всех убедить, что супчик просклизывает во внутрь без всяких ощущений и очень быстро.
       Несмотря на то, что уже шесть часов вечера, собираем свои шмотки и отплы­ваем. Заполярье позволяет откалывать и такие шуточки.
       С каждым днём я всё сильнее привязываюсь к нашему катамарану, своему месту на нём и постепенно начинаю даже налаживать на нём своеобразный уют: Под правой рукой, на плоской резиновой упаковке удобно расположилась мелкашка, а спиннинг, словно бушприт старинного парусника, гордо торчал впереди. Радиоприёмник пристро­ился в деревянном ящике.
       В этом же ящике лежала кинокамера, коробка с блёснами и записная книжка, в которую я всё время заносил все события нашего пребывания на Котуе -- загадочном и манящем. Единственное неудобство по-прежнему мне создавали собственные ноги, которые я никак не мог пристроить, и они болтались по обе стороны баллона, вызывая вспышки "ярости" у экспансивного Ряши, считавшего, что мои конечности создают дополни тельное сопротивление нашему движению, мешая точно выдерживать намечае­мый путь.
       Увидев, что я снова берусь за карандаш, Степаныч, не выпуская очередной сигареты, спрашивает.- Слушай, писатель - Тимирязев, вот ты всё кропаешь, кропаешь, а когда печататься будешь?
      -- Никогда. Для себя пишу. Другим мои вирши, наверное, никакого удовольствия не доставят. Без этого у нас в издательствах макулатуры хватает...
       - Это ты точно говоришь, однако! Правда, на мой взгляд, некоторые твои опусы очень даже ничего. Я вот перед отъездом в одном журнале стишки прочитал, сам Рембо позавидовал бы! Все их не помню, но одно четверостишье в извилины прочно запало.
      
       Я твои голубые груди
       Словно чашки руками держал.
       И, как пылкие, страстные люди,
       Их губами легонько лобзал!
      
       - Ничего себе Рембо! Это - муть голубая. Слушай, а ты не заливаешь, что такое в сборнике вычитал? Небось, сам изобрёл?
       - Неее... Точно читал. В Москве могу найти и показать.
       В беседу мгновенно встревает Ряша.- Слушайте, мужики, кстати, о голубых чашках! 0бьявляется конкурс на лучшую рифму к слову - Котуй. Ударение на "У"! Кто осилит и выдаст что-нибудь путное, не используя тривиальную "сортирную" словесность, тому завхоз вечером внеочередную пайку выделит. Правда, Мечтатель?
       В ответ прозвучало лаконичное.- Лады.
       Минут десять мы изо всех сил пытались выдать что-нибудь завлекательное, но кроме запрещённых нам "заказчиком" непечатностей выдать ничего не смог ли. 0т неимоверных умственных усилий Степаныч задымил как паровоз, и над водой поплыли сизые струйки дыма.
       Ряша, очевидно, почувствовав наше и собственное бессилие, объявляет конкурс законченным, напоследок заявив, что именно о таких, как мы, писал свои незабываемые и неповторимые поэтические наблюдения знаменитый писатель - людовед Евгений Сазонов:
      
       Почти как зуд, как мания,
       До боли, по страдания
       Навязчиво желание
       Излить себя в стихах.
       В башке уж рифмы носятся
       И на бумагу просятся.
       Свербит аж в переносице,
       А не чихнуть никак.
      
       После этой словесной тирады он демонстрирует нам четверостишье, посвященное Уралочке, которое он успел вытрудить за время конкурса.
      
       Как "ЗИЛ" военный ты красива,
       Как шина, грудь твоя полна,
       Как диск сцепленья, ты проворна,
       Как облицовка, хороша...
      
      -- Да она тебя за такие стишки убьёт сразу же.
       - Нее... Не успеет. Я убегу.
       Мы со Спокухой пытаемся бурно протестовать против такого заявления, а Мечтатель лишь молчаливо хмыкает.
       Сегодня он с самого утра не в себе. Он длинён, скучен и серьёзен, как пробирка перед опытом.
       Идут сплошные длинные плёса. Течения практически нет совсем. Создаётся полное впечатление, что река в этих местах взбирается на гору, и где-то перед самой перевальной точкой, выбившись из сил, замирает, переводя сбившееся дыхание.
       Затем передохнув и с трудом перевалив на другой склон горы, она на какие-то три-четыре сотни метров оживляется, пытаясь прибавить себе резвости, и вновь, наткнувшись на очередной подъём, обречённо прекращает свой короткий боевой порыв.
       Наконец-то исчезла непонятная дымка. Облака чётко прорисовались на фоне голубеющего неба, а на горизонте гряды невысо­ких сопок ощетинились частым гребешком тайги.
       Котуй, как и вчера, продолжает петлять по своей долине. Иногда с катамарана создаётся впечатление, что он зашёл в тупик, и дальше не знает куда течь, настолько круты закладываемые им зигзаги.
       Слева и справа непрерывно тянуться пологие каменистые и песчаные косы. Обрывистые берега почти совсем исчезли. Из близлежащей тайги то и дело доносились отрывистые, гортанные крики какой-то неведомой нам птицы.
       В одном из немногочисленных сегодня перекатов Максим сумел таки заблеснить своего очередного тайменя. Правда, таймешонок не велик, килограмма на четыре-пять, но и эта рыбка вызывает у Командора, которому в этом году пока страшно не везёт в рыбалке, приступ зависти к везунчику. Становится традицией вытаскивать на Котуе в день не более одного лосося.
       В Сибири русские иногда зовут тайменя красной рыбой и, видимо за отменную красоту, нежным и ласковым словом "Красулей". Якуты более строги и называют его сов сем коротко - Биль. По-нанайски он зовётся - Джели, у китайцев - Чже-ло-юй.
       Наш Командор предпочитает обходиться без красочных определений и обзывает тайменей просто рыбой.
       В самом конце этого дня сумела отличиться Уралочка. Было это часов в десять вечера в бойком и звонкоголосом перекате, около которого мы решили разбить лагерь. Спустившись немного ниже по течению, Уралочка методично бросала блесну в стремительно несущиеся мимо струи, но рыба не брала. Не смотря на это, наша рыбачка не отчаивалась и продолжала своё занятие. После одного из забросов у неё образовалась великолепная, кудрявая "бородка". Пока Уралочка мужественно боролась с ней, распутывая многочисленные петельные узоры лесы, блесна легла на дно около мирно дремавшего там чира. Поэтому, когда Уралочка, справившись, в конце концов, со своей снастью, потянула блесну к себе, крючок крепко и надёжно впился в спину ничего не подозревающей рыбы около спинного плавника. Так Уралочка стала обладательницей столь необычного для спиннинговой рыбалки трофея.
       Похоже, что в природе что-то произошло - наши дежурные, Максим и Уралочка, встали необычно рано - в шесть часов утра. В течение часа приготовили завтрак и вытащили нас из палаток. Спросонья, мы оделяем их не очень лестными прозвищами. Особенно недоволен Мечтатель, которого никак не удаётся извлечь из палатки. Не вылезая из спальника, он ворчит.- Совсем озверели... Поспать честным людям не дают. Давайте жратву мне прямо сюда... И поспим до пережора.
       Мой матрац дал "дуба" и половину ночи мне пришлось спать на земле. Спускает средняя секция, поэтому голова и ноги у меня поднимались выше зада, которому к тому же было жёстко и неуютно. Приходится после завтрака заняться починкой и возиться с клеем.
       Похоже, что наш Степаныч начинает идти на поправку. Это легко увидеть, наблюдая, как он довольно уверенно "бегает" фирменным аллюром беременного суслика в дальние кустики по своим надобностям, а так же по стихотворному порыву. За время сидения на природе он снова сотворил очередной "шедевр".
      
       Пущен в пятницу слух, что в Бхопале,
       В джунглях древний сортир раскопали,
       Но на стенах его было только всего,
       Что, плюясь, его вновь закопали.
      
       Завтрак проходит медленно и скучно. Аппетита совершенно нет. Очевидно, очень мало работали накануне. Максим недоволен.- Совсем слабаки стали, не можем за два раза таймешонка на четыре кило прибрать...
       В ответ на это Степаныч заявляет ему.- Аппетит тут совсем не причём, однако. Просто таймени на этом Котуе - загадочном и манящем, несмотря на малый вес очень даже большие.
       Чтобы как-то поднять настроение коллектива Мечтатель предложил нам очередную просветительскую беседу. Касается она, очевидно, под впечатлениями от утреннего посещения кустиков им самим и стихотворного "шедевра" Степаныча истории создания туалетов.
       В Древнем Риме еще до рождения Хри­ста была создана надежная система канализации для отвода нечистот. Вместе с падением Римской импе­рии об этом техническом новшестве быстро забыли. Средневековой Евро­пе пришлось долго задыхаться в зловониях человеческих экскрементов, пока не были изобретены современные туалеты.
       Погибнуть при испытании новой конст­рукции отхожих мест, по правде говоря, чер­товски обидно, однако так уж повелось, что великие дела требуют жертв. Шел 1898-й. Англичанин Уильям Брю сконструировал туалет с полным циклом термической утилизации экскрементов, что в случае успеха сулило бы славу ему и Великобритании. К со­жалению, этот смелый эксперимент не удал­ся, - потеряв от взрыва обе ноги и руку, испытатель тут же скончался. Это был пер­вый и последний опыт подобного рода.
       Об истории развития туалетов недавно в Англии вышла книжка под авторством Джу­лии Хоран. Оказывается, в старые времена самые надежные с точки зрения санитарной гигиены туалеты использовались в китайской глубинке. Мудрые крестьяне для этих целей рыли специальные, до 8 метров в глубину, погреба, куда по нужде и захаживала вся се­мья во все времена года. Похоже, первые об­щественные туалеты для мужчин также были придуманы в Китае. Чтобы избавиться от жид­ких экскрементов, там использовались труб­ки из бамбука, уходящие глубоко в землю.
       В Японии считалось хорошим тоном при острой необходимости без спроса заходить в первый попавшийся по пути дом для опус­тошения своего желудочно-кишечного тракта. Нередко хозяева после таких блиц визитов с гордостью показывали своим соседям "вещественные доказательства, оставленные гостем, поскольку такой чести мог заслужить не каждый японец.
       В архивах сохранились и некоторые другие любопытные истории. Жертвой своего собст­венного отхожего места стал король Шотлан­дии Джеймс I. Сильно испугавшись появле­ния в замке незнакомых ему лиц, король ка­ким-то чудом через круговое отверстие в стуль­чаке проник в выгребную яму, где спустя не­сколько дней нашли его безжизненное тело. 1183 г. отмечен в истории немецкого города Эрфурта весьма трагическим событием. Экс­кременты, десятилетиями подмывавшие поч­ву под зданием роскошного дворца, за счи­танные минуты превратили это место в брат­скую могилу для полутора сотен чопорных кня­зей, графов и прочей знати. С тех пор "Эрфуртское болото" сохранило за собой резко отри­цательный смысл.
       В 1596 г. приемный сын английской короле­вы Елизаветы I Джон Харрингтон изобрел туалет, который с оп­ределенной натяжкой может быть назван ватерклозетом. Англичане по сей день страшно горды этим достижением. Спустя примерно 50 лет французы ответили на британ­ский вызов своим изобретением. Королю Людовику XIV был пре­поднесен необычный подарок - судно в виде мягкого кресла, в котором можно было сидеть ча­сами в ожидании приятного "мгновения" и судачить с посе­тителями. За каждый такой визит в личную копилку короля опускалось 15 тысяч луидо­ров. Так назывались фран­цузские золотые монеты, которые чеканились в XVII-XVIII веках.
       Вклад Франции отме­чен еще одним неоспори­мым достижением, вошед­шим в анналы истории ту­алетов. Не кто иная, как королева Мария Антуанет­та, придумала в качестве гигиенических салфеток ткани, изготовлявшиеся из мериносовой шерсти.
       Англичане с полуслова поняли, что их беспардонно обошли на виду у всей мо­нархической Европы.
       Наш славный император Петр I был не менее изобретателен. Вместо салфеток, которые показались ему не нужной роскошью, он для этих же целей успешно применял гусиные шейки, благо гусей на Руси была тьма-тьмущая.
       Ради справедливости следу­ет отметить, что всерьез в масштабах всей нации гигиеной "заднего места" стали заниматься немцы, запустившие в 1928 г. производство дешевой и эко­номной туалетной бумаги. Все оказа­лось кстати: национал-социалистам нужны были бюргеры, которые во всех ситуациях чувствовали бы себя ком­фортно.
       XX век ознаменовался истинной ре­волюцией в создании совершенных сантехнических средств. Совсем недав­но в Европейском союзе были рассмо­трены предложения по уни­фикации конструкции унитаза и смывного бачка. Похоже, чаша весов склонится в сторону немецкого ноу-хау, с чем решительно не со­гласны англичане. Они ут­верждают, что такое решение может нанести непоправи­мый вред их национальным традициям, а, следователь­но, и европейскому единству.
       Пока европейцы спорят, японцы уже сварганили свой суперсовершенный туалет.
       По сути дела, речь идет о полностью компьютеризированном туалете, где буквально все предусмотрено.
       Вы садитесь в специальный унитаз-кресло, где вас после испражнения обмоют, просу­шат, дезинфицируют и попудрят, а также вы дадут результаты биохимического анализа мочи и кала и показание кровяного давления.
       Через компьютерные сети эти данные могут быть мгновенно переданы в офис вашего до­машнего врача. Пожалуй, дальше уж некуда!
       Общественный туалет будущего вскоре будет открыт в одном из рай­онов Сиднея в Австралии, яв­ляющемся излюбленным ме­стом для проституток и нар­команов. В будку клиент зай­дет через автоматическую дверь под звуки нежной мелодии. Компьютер отпустит туалетной бумаги строго по санитарной норме. Вакуумное устройство поглотит в унитазе даже пластмассовые шприцы, кото­рые затем в измель­ченном виде попадут в канализацию. Если кто-то сильно задер­жится в такой "музы­кальной шкатулке", голос из мини-ЭВМ напомнит ему о том, что пора и честь знать.
       - Очень завлекательный рассказ. Способствует приёму пищи и её экстракции,- заметил Ряша.- Про таких, как ты, говорят - лучше один раз услышать и никогда больше не видеть.
       - А ты некультурен и хамовит, мой друг.
       И тут снова ни с того, ни с сего заявил о себе Степаныч. Он произнёс очередное сортирное четверостишье:
       При входе в платный туалет
       Монетки все бросают.
       А нам твердили много лет,
       Что деньги не воняют.
       - Вот видишь,- откликнулся Мечтатель.- Как правило, розы в жизни бывают раз в десять лет, а дерьма навалом и, при том, каждый день.
       Утро сегодня снова солнечное и, не смотря на полчища "пернатых", мы пытаемся загорать. Предыдущие солнечные ванны уже отложили на наших телах лёгкий коричневатый оттенок, и теперь просто необходимо его закрепить и усилить.
       Ряша продолжает клянчить блёсны, так как уже успел потерять за эти дни на многочисленных зацепах около десятка фирменных железок. Сначала он, как всегда, пристаёт к Уралочке, которая в нынешнем сезоне обладает богатейшими запасами снастей.
       Заглядывая ей в глаза, он канючит.- Уралочка, ты самая лучшая в Челябинской области и даже в целом Заполярье, девушка. Ты самая добрая, самая отзыв­чивая. Ну, дай мне самую маленькую блесёночку.
       При этом он тыкает пальцем в великолепный "золотой Норич".
       Уралочка, убаюканная обволакивающей ласковостью его речи, мгновенно сдаётся, и вымогатель становится обладателем нужной ему блесны.
       Затем он начинает планомерную атаку на Командора. - Командорик, помнишь ты мне обещал ещё на Дюпкуне выдать парочку самоделок.
       Но Командор не Уралочка, и на его просьбы и комплименты особенного впечатления не производят.
      -- Ничего я тебе не обещал. Своими обходись...
       - Нет, правда. Вы же наделали дома кучу самоделок, и ты обещал поделиться. Я же из-за этого свои из Москвы не взял. Ну, дай одну, вон ту - белую, которую обещал... Жмот ты - вот кто... А у тебя даунриггер есть?
      -- - Какой ещё даунриггер?
       - Самый простой. Даунриггер - это, пожалуй, даже не снасть, а дополнительное оборудование для ловли на спиннинг по методу, известному у нас как "дорожка". За бугром дорожка, или буксировка приманки за лодкой, называется троллингом. Правда, полной аналогии в этом случае проводить нельзя, так как в отличие от нашей дорожки троллинг вбирает в себя целую кучу методов и оснасток. Даунриггер позволяет выставить глубину, на которой следует вести блесну или другую приманку с точностью до сантиметра.
      -- Я тебе не магазин рыболовных принадлежностей. В Москве свои "дригеры" ищи. Слово-то какое придумали. Не выговоришь.
       - Да, русский язык - это сложный язык. Один грузинский учитель так объяснял своим ученикам.- Дэти, слова "кон" и "огон" пишутся с мягким знаком, а "вилька" и "тарелька" - без. Дэти, это нельзя объяснить, это надо запомнить.
       Так будет продолжаться на протяжении всего похода. Это можно с уверенностью утверждать, зная характер Ряши и его огромную страсть к рыбной ловле.
       Мечтатель объявил нам, что сегодня кончились запасы сахара, и мы переходим на употребление сахарного песка. Коллектив встречает это сообщение с радостью, так как контролировать количество употребляемого песка много труднее, и даёт возможность легче избегать бдительного глаза завхоза.
       Кроме того, в этом году у нас громадные запасы конфет - что-то около четырёх килограммов. Поэтому мы то и дело клянчим.- Завхоз, давай на пережор конфеток. Самую малость - штук по пять. Не жадничай, а то пересохнут и испортятся.
       Мечтатель обычно молча сопит и не реагирует на наши приставания.
       Особенно усердствует в этих приставаниях Усач. Степаныч, которому порядком надоело это затянувшееся нытьё, обращается к Усачу словами Высоцкого -
      
       Послушай, Лёх! Не трожь Мечтателя.
       Какой ни есть, а всё ж завхоз!
       Он не даёт из экономии - общественные не свои!
       Встаёт всегда в такую рань
       И носит вон какую рвань!
       Так, что отстань!
      
       Одежонка на нашем завхозе и впрямь вся поизносилась. Особенно плохи штанишки - на левом колене зияет самая настоящая дыра, да и с тыла они просвечи­вают, как решето. Ряша, например, категорически утверждает.- Раз человек так одет - значит, трудяга и у коллектива не стащит!
       Ряша загрузил в кружку очередную пятую по счету ложку сахарного песка.- Люблю сладенький чаек, особенно с устатку.
      -- Теперь мне ясно, почему ты так и водочку любишь, и табачок тоже,- ехидно замечает Степаныч.
       - Это почему же?
       - Потому, что было точно выяснено, что питание с употреблением большого количества углеводов (сладости, сахар, белый хлеб, булочки) приводит к резкому колебанию уровня глюкозы в крови, нарушению метаболизма, что и обуславливает биологическую потребность в алкоголе.
       Всё дело в том, что рафинированные продукты, содержащие много сахара, вызывают быстрый подъём концентрации глюкозы в крови, вслед за которым вскоре наступает резкое её снижение, то есть начинается функциональная гипогликемия, а она и вызывает непреодолимое стремление к сластям, кофеину, никотину и спиртному.
       - Ну, ты прямо химик Тимирязев. Целую теорию мне изложил. Скажи уж по честному, сахарку жалко.
       - Ничего мне не жалко. О тебе и здоровье твоём забочусь. Хочешь, рецепт дам, как быть, чтобы курить меньше хотелось.
       - Ладно, говори, хотя я тебе и не верю.
       - Для этого рекомендуется принимать пыльцу обножку, а так же перпу, то есть пыльцу, собранную и обработанную пчёлами. Это природные витамины, чрезвычайно важные для организма. Помимо всего прочего пыльца оказывает тонизирующее воздействие, она облегчает синдром абстиненции, способствует возникновению благоприятного действия на всю нервную систему и организм в целом.
       - Сам соси свою обножку, а я чай с сахарком всё равно потреблять буду.
       - И зря. Не хочешь стать алкоголиком, перестань есть шоколад, пить крепкий и сладкий чай, засасывать пепси-колу и принимать лекарства, содержащие кофеин. Да и курить нужно поменьше. Никотин мешает усваивать витамин С, а его дефицит задерживает выздоровление от начинающегося алкоголизма.
       - Не учи учёного, всё равно подкинь ещё сахарку, а то чай чего-то не сладкий.
       - Ещё раз советую, не ешь сахарозу, потребляй лучше фруктозу, глюкозу, сладкие спирты, ксилит или сорбит. Тем более что фруктоза аж в 1,7 раза слаще самого сладкого сахара.
       Нет, давай сахарку, фруктозы у тебя всё равно нет. Тем более что фруктозы, сорбита или кселита не рекомендуют употреблять более 30 граммов в сутки, а я чаёк сладенький пить помногу люблю, и рекомендованными наукой дозами обойтись не могу.
       - Тогда сладкие спирты попробуй.
       -А где ж их взять? Не знаешь? А советуешь.
       - Ладно, уговорил. Ешь свой сахар, пока не засахаришься. Знаешь, сейчас в Штатах целый шум из-за сахарозаменителей, так называемой третьей группы, произошел.
       - Это ещё, что за страсть такая?
       - Не страсть, а сласть: аспартам, цикломат, ацесульфам К... Да и сахарин, кстати... Цикломат - тот запретили сразу же, как изобрели. Он, говорят, в канцерогенности подозревается. Сахарин, который тоже в этом подозревают, не запретили. Правда, при этом всех его производителей обязали указывать на упаковках, что он способен вызывать рак у животных. В экспериментах на крысах установили, что он вызывает канцерогенное действие в развитии рака мочевого пузыря.
       - Хватит трепаться и страсти рассказывать, Я тебе человек, а не какая-нибудь крыса. У меня пузырь гораздо больше и прочнее.
       - Вот тут ты прав. Бедным крысам создавали такую концентрацию, какая у человека практически никогда недостижима.
       - Вот видишь, а я что говорил?! Я, как всегда, прав.
       - Прав, прав... Поэтому ни цикломат, ни сахарин у нас и не запрещены. Травись в своё удовольствие. Вот с аспартаном другая, особая ситуация. Он был исследован на безопасность гораздо тщательнее других сахарозаменителей. Но всё-таки некоторая тень в канцерогенности пала и на него. Некоторые медики стали связывать скачок в развитии опухолей мозга с началом широкого употребления населением аспатрама. Официальная медицина отвергает это подозрение. У аспартана оказалось хорошее алиби: в нём нет ничего незнакомого и противоестественного нашему организму. Молекула аспартама состоит из аминокислот аспаргина и фенилалина, соединённых со спиртом метанолом. Последний вреден для человека, но в аспартановых концентрациях его действие ничтожно. Гораздо больше метанола мы получаем с фруктами и соками.
       - Я соков не пью. Жена не даёт. Так что мне это не грозит. А ты про всё эти учёные премудрости, где узнал? Небось, когда гнать самогонку учился?
       - У меня, в отличие от тебя, всегда тяга к знаниям была. Лучше слушай дальше и запоминай. Аспарин и фенилаланин мы поглощаем с мясом, зерном и молочными продуктами. А уж их-то ты вкушаешь в достаточности. Правда, фенилаланин вреден, в основном, больным с очень редким врождённым заболеванием - фенилкетонурией.
       Но для них на продуктах с этой аминокислотой всегда пишут предупреждения. Ты, надеюсь, этой болезнью не страдаешь? А то читай этикетки внимательно.
       - У меня только понос от парного молока бывает, а остальной продукт, как положено, просклизывает.
       - Тогда тебе бояться совсем нечего. Но ради образованности, запоминай дальше. Из самых молодых сахарозаменителей третьей группы выделяется ацесульфам К. Он представляет собой органическую соль, полученную в 1967 году в Германии. Ацесульфам прошел серьезные испытания на безопасность и зарегистрирован более чем в сорока странах...
       - Всё, всё. Спасибо... Образовал ты меня аж до желудочных колик. Даже ужинать и пить чай расхотелось.
       - Зато ты теперь точно знаешь, что слаще сахара.
       - Знаю, знаю - шоколад.
       Предвидя сегодня большой трудовой день, обсуждаем перед отплытием различные варианты нашего движения. Их три: плыть только по течению и не грести, плыть по течению и грести там, где его нет. И, наконец, третий, Степаныча, грести там, где есть течение, и не грести там, где его нет.
       По его мнению, преимущество третьего варианта в том, что будем плыть быстро особенно там, где есть течение, а это всегда приятно.
       Впереди нас с нетерпением ожидала речка со звучным названием Чомба. Доплыв до неё, мы удалимся от Дюпкуна на целых сто десять километров.
       Начинаем сплав в десять часов утра. Это был маленький подвиг нашего кол­лектива. Однако, как все настоящие подвиги требуют ради себя хотя бы каких-нибудь жертв, так и этот не был исключением - команда Челябинцев потеряла бдительность и оставила на стоянке топор.
       Хорошо, что наблюдательный Ряша вовремя обнаружил его около залитого кострища, иначе нам пришлось бы до­вольствоваться в дальнейшем всего одним топором, что в условиях таёжной ненаселёнки всегда опасно.
       Единодушно решили Челябинцам о нашей находке ни чего не говорить, пусть поверят в тяжёлую потерю. Тем радостнее потом бу­дет встреча с оставленным "звонариком".
       На наш необдуманный поступок - выйти пораньше и пройти побольше,- Котуй отреагировал мгновенно и по-своему. Река резко расширила свое русло и практически оста­новила течение. Кроме того, подул сильный шквалистый и довольно холодный ветер. По поверхности воды загуляли самые настоящие волны.
       Несмотря на на­ши героические усилия и мощные гребки скорость движения замедлилась до одного километра в час. Мышцы рук рвались от напряжения, а катамараны почти не двигались.
       Берега Котуя почти не наплывали на нас, а стояли неподвиж­но и, казалось, наблюдали за нашим бесконечным поединком с ветром. Позднее мы назвали этот участок нашего похода "завхозовскими шиверками", так как Мечтатель всё это время пытался убедить нас в том, что полезно и поработать, а не только сачковать на шиверах.
       Окончательно выбившись из сил, мы решили передохнуть в устье пересохшей речушки с экзотическим названием Морало. Ходим по берегу усталые и хмурые. В голову невольно лезут невесё­лые мыслишки - если так будет продолжаться и дальше, то до конечной точки нашего маршрута мы сможем добраться не раньше чем через месяц.
       Загадка Котуя начинала проясняться - он не любил постороннего присутствия и наказывал нас по-свойски. Торопиться ему было некуда, воды в Ледовитом океа­не хватало, поэтому и тёк он потихоньку помаленьку, выматывая наши нервы и силы.
       Спокуха по этому поводу познакомил нас со своим новым опусом:
      
       Сегодня я с большой охотою
       Скребуся вёслами по Котую.
       За этой нудною работою
       Здесь проведу свою субботу я.
      
       Сегодня действительно была суббота, но, по всей видимости, она выдалась для коллектива чёрной.
       В жизни, как утверждают знатоки, надо поступать по законам математики - величины с плюсами и минусами попарно сокращать. Тогда из всех сложностей останется единственный знак, пусть даже минус. С одним-то справиться всегда легче. Если же повезёт, то этим знаком может оказаться и плюс.
       Действительность вскоре подтвердила всю правильность этого утверждения. В километре ниже Морало начался буйный, высокоскоростной перекат - шивера, который мы единодушно назвали "триста метров Котуйского счастья".
       Наши резиновые судёнышки проскочили его молниеносно и... Котуй внезапно кончился! Впереди, кроме невысокого галечного берега, ничего не было. Вдобавок ко всему началась отмель, и катамараны встали.
       Несколько минут мы стояли в великом сомнении, что же делать и куда подаваться: вправо или влево.
       - Не русло приличной реки, а литораль какая-то,- ворчит Ряша.
       - Что ещё за литораль такая,- любопытствует Усач.
       - Надо бы знать. Литораль - это зона морского дна, затопляемая при приливах, и осушаемая при отливах.
       - Литораль... Красиво.
       - Ещё красивее - сублитораль, или батиаль, например. А есть ещё абиссаль.
       - Сам ты абиссаль! Мог бы и не выражаться при дамах.
       - Неуч! Сублитораль - это когда глубины до двухсот метров, Батиаль - от двухсот метров до трёх километров, а абиссаль - свыше трёх километров.
      -- Нам абиссали не надо. На бы сублитораль хотя бы,- глубокомысленно произнёс Степаныч.
       Решительный Командор, в конце концов, спрыгнул в воду и начал толкать свой ковчег вперёд. Его примеру последовали и мы.
       Проскоблив днищами метров сто, мы с облегчением увидели, что река сначала резво свернула влево, затем не менее резво вправо, и начался новый, ещё бо­лее мощный скоростной перекат. Скорость течения в нём была не меньше десяти километ­ров в час.
       Повеселевший Мечтатель тут же заорал нам.- А вы мне говорили, Котуй, Котуй! Вот он какой мой Котуй - загадочный и манящий!
       Снова сильно запахло гарью, где-то в тайге бушевал очередной очаг огня. Вся долина реки впереди нас закуталась в пепельно-серую пелену. Она была настолько плотной, что невозможно было рассмотреть окружающие доли ну горы. Ветер дул с перерывами, и нёс прямо нам в лица горячий воздух. Мутное оранжево-жёлтое солнце едва просвечивало через все эти инородные атмосферные наслоения.
       В такой весёленькой обстановке мы подплыли к левому притоку Котуя - Чомбе. Здесь было решено сделать пережор.
       Чомбе отчаянно сопротивлялась испепеляющей засухе, и всё ещё сочилась в Котуй узеньким, едва заметным ручейком. Это не могло не сказаться и на подводном населении реки.
       Ряша первым схватил спиннинг и бросился к устью ручейка.
      -- Ты куда это так резво? Здесь и рыбы то похоже нет,- крикнул ему вдогонку Мечтатель.
      -- А вот уж фигурки! Тут наверняка таймень сидит!
      -- Это ещё на воде вилами написано.
      -- Написано, не написано, но могу я тебе со всей определённостью заявить, что нестерпимо свербит у меня в районе ответственного за нюх органа. Словами внятно выразить я это не могу, но инстинкт чечётку выбивает...
       Инстинкт Ряши не даром выбивал чечётку - уже третий заброс принёс нам тайменя килограммов на восемь девять. После поимки крупной рыбы он всегда испытывал состояние воодушевления , названное им оргазмом духа.
       - Дай потрогать,- просит его Лёха.
       - Не разевай хайло на чужое файло.
       Решаем измерить размеры рыбины с помощью захваченной из Москвы рулетки. Длина тайменя была ровно девяносто сантиметров. Судьба пойманной рыбы была решена без размышлений - только в засол.
       Попив чайку и обсудив рыбацкие успехи везунчика Ряши, мы покинули Чомбу, и поплыли дальше навстречу новым неожиданностям.
       Челябинцы во главе с Командором решили смастерить водяной парус. Для этой цели они привезли из дома настоящий тормозной парашют. Убеждают нас, что с
       помощью этой штуки им удастся одним махом решить проблему борьбы со встречным ветром. Слушая эти уверенья, Ряша невозмутимо произнёс.- Пожи вём, увидим. Чем бы детки не баловались, лишь бы рыбу не пугали...
       Идея с парусом лопнула мгновенно и навсегда. Когда парашют был опущен в воду, то никакого движенья вперёд у катамарана не произошло. Даже наобо­рот, он стал медленно смещаться вверх по течению, то ли под действием вет­ра, то ли под действием пресловутого паруса.
       Глядя на эту картинку, Ряша затянул во всё горло.- Порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь...
       Катамаран начинал двигаться вперёд только тогда, когда ребята, пыхтя, тянули за верёвку, к которой был привязан парашют. Плюнув на свою затею, неу­дачники извлекли из воды мокрый "парус", и двинулись вперёд обычным испытанным, дедовским способом - на вёслах.
       По воде бежали яркие оранжевые блики от лучей солнца, которые каким-то чудом находили щели в дымной пелене, и падали на поверхность струящего­ся речного кружева. Иногда нашим глазам рисовались целые полотна оранжевого цвета, которые непрерывно меняли свои размеры и рисунок. Было очень красиво и необычно.
       Занятые созерцанием этого очередного чуда Котуя, мы незаметно подплыли к устью речушки Хулгадякит. Оно делилось на три не­больших, но довольно бурных ручейка, которые, бодро скатываясь с крутого и очень низенького мелко галечного бережка, тонули в быстрых водах Котуя.
       Наш катамаран первым пристал к берегу, и мы бегом кинулись осваивать эту водную целину нашими спиннингами. Ряша и Мечтатель захватили два ближай­ших ручейка, а я направился к третьему, самому дальнему.
       Он оказался шире и мощнее своих собратьев. Вода в ручейке была просто ледяной, и это вселило в меня массу самых радостных надежд.
       Долгое ожидание счастливо­го случая на этот раз вылилось в объективную реальность. Я сделал уже третий заброс, когда резкий рывок остановил вращение катушки, и на лесе как будто бы повис тяжеленный камень. Затем "камень" начал двигаться, и сразу же заработала трещотка, стравливая лесу.
       На крючке уверенно сиде­ла крупная рыбина. Из воды то и дело появлялся её великолепный оранжевый хвост.
       Сердце буквально рвалось из груди наружу. Только бы не сошёл!
       Помочь было некому, все ребята вдалеке лихо махали спиннингами и не обра­щали на меня никакого внимания.
       Поводив несколько минут тайменя вдоль берега, решаю больше не играть с судьбой и решительно тяну рыбину на берег, пятясь словно рак.
       К счастью, таймень только упирается и не делает резких
       рывков. Сначала на поверхности воды появляется крутолобая, почти чёрная, громадная голова с выпуклыми водянистыми глазами. Затем по гальке заскользило сигарообразное пятнистое туловище рыбины.
       Ещё больше ускоряю скорость вытягивания, мечтая только об одном - не поскользнуться и не ослабить натяжения лесы.
       Вот уже весь таймень извивается на камнях. Десять, двадцать сантиметров от воды... Ещё несколько усилий, и почти целый метр отделяет рыбину от спаситель­ной для неё реки.
       Внезапно таймень резко мотает башкой и, бодаясь, словно бычок, упирается в камень. Разевает пасть и... Блесна с тихим звоном выпадает на камни.
       К счастью это неожиданное освобождение застало тайменя врасплох, и он не успевает предпринять никаких действий по своему спасению.
       Стремглав бросился я к своей добыче, и ногами выпихнул её ещё метра на два от во­ды. Только после этого я смог перевести дыхание и более внимательно рас­смотреть рыбину, польстившуюся на мою блесну.
       У тайменя была округлая почти чёрная спина, пепельно-серые бока, все изрисованные чёрными пятна­ми и полумесяцами, беловатое в золотистых крапинках брюхо. Самой велико­лепной деталью был хвост серебристо-дымчатого окраса с жёлтыми крупными пятнами.
       Он постепенно становился красным и завершался широкой ярко-оранжевой лопатой с малиновыми золотистыми и синеватыми полосами. Острые грудные плавники были серые, а хвостовые - оранжевые. Спинной плавник расписан чёрными овальными пятнами, на жировом плавнике виднелись узоры такого же цвета.
       Он устало хлопал дымчатыми, в чёрных пестринах жаберными крышками и, казалось, укоризненно поглядывал на меня своими гро­мадными глазищами. Изредка его внушительных размеров пасть широко раскрывалась, и тогда становились хорошо видны крупные загнутые внутрь, редкие конусообразные зубы.
       На всякий случай стучу по его железному лбу первым, попавшимся под руку камнем, и поднимаю на вытянутую руку. Не плох таймешонок! Весит килограммов двенадцать! Есть мой первый таймень на Котуе!
       Измерения показали, что моя рыбка на целых десять сантиметров длиннее Ряшиной - ровно метр.
       Командор молча сопит и отворачивается в сторону. Для него это чёрный день. Ущемлено рыбацкое самолюбие. Несколько круп­ных хариусов, пойманных во время сплава, ни в коей мере не могут утолить его неуёмной рыбацкой страсти.
       Метрах в трёхстах выше по течению Хулгадякита виднеются белые пятна каким-то чудом уцелевшего от жары снега. Это или льда. Пройти мимо такой диковинки мы, естественно, не можем, и всем коллективом направляемся знакомиться с остатками Заполярного снега.
       Это небольшие снежные линзы толщиной всего в несколько санти метров, доживаю­щие свои последние дни. Под ними звонко журчат весёлые ручейки, которые и делают ледяной воду притока.
       На несколько минут забываем, что все мы давно уже стали взрос лыми людьми, и с громадным удовольствием занимаемся игрой в снежки. В завершение всего устраиваем на снегу некое подобие ри­туальных танцев, и только потом спешим на берег, где нас дожидаются вытянутые на гальку катамараны.
       Прежде чем отплыть Командор начинает канючить у завхоза кусок копчёной колбасы, оставшейся от пережора. На наш вопрос зачем это ему понадобилось, он заявляет.- Натру колбаской блесну. Уж тогда-то таймени повалят к ней валом.
       Уже три часа мы плывём по реке в сплошном дыму. Он стал не только виден, но и осязаем. Потоки горячего встречного воздуха несут с собой мель­чайшие частички сажи и не полностью сгоревшего мха. Даже во рту появился горький привкус.
       Каждый новый порыв горячего ветра вселяет в души всё большую тревогу - где-то совсем рядом бушует сильный пожар. Счастье, что мы не бредём через тайгу, а сплавляемся по воде. На солнце можно спокойно изучать пятна, совершенно не беспокоясь за глаза, настолько сильно ослаблены его яркие лучи дымовой завесой.
       Пелена потеряла свою серо-коричневую однородность и перешла в вытянутые извивающиеся над водой дымовые валы. Сейчас лиственницы по берегам стали очень похожи на ели. Это сходство особенно сильно потому, что в плотной мглистой пелене просматриваются только контуры деревьев, и не видно их отдельных деталей.
       Степаныч предлагает нам покончить с этим безобразием, начав тушить пожар имеющимися у нас вёдрами, жменями и тайменями.
       - Где?- односложно обращается к нему Ряша.
       - Чего, где?
       - Где, говорю, тушить будем?
       Степаныч оглядывается по сторонам и тычет пальцем куда-то вбок.-Там!
       - А может - там?
       - Где?
       - Чего, где?
       Поняв, что его разыгрывают, Степаныч машет рукой и надолго замолкает.
       Сегодня мы находимся на воде уже двенадцать часов, а зону за­дымления пройти никак не удаётся. Не видно даже, когда она может кончиться.
       Решаем останавливаться на ночлег в первом же более или менее подходящем месте. Проскочив пару звонкоголосых и довольно длинных перекатов, мы пристали к пологой и широкой каменистой косе, над которой круто уходил вверх склон, весь заросший лиственницей и ольхой.
       Высота склона довольно значительная - метров десять-двенадцать, и забираться по нему вверх, чтобы набрать дров, энтузиазма ни у кого из нас не вызвало, поэтому ходим по берегу и собираем плавник.
       Челябинцы ставят свою палатку прямо на гальке, а мы решаем устроиться помягче, и выбираем для этой цели небольшую песчаную плешину.
       Сегодня дежурю я и Мечтатель, однако и остальным находится дело: Ряша занялся потрошением и засолкой тайменей, Командор чистит хариусов, Максим помогает в заготовке дров, Уралочка и Усач ищут на косе "драгоценности".
       Похоже, что на Челябинцев напал какой-то бзик: они буквально прочесывают все попадающиеся нам на пути многочисленные каменные косы и отмели.
       Карманы у всех топорщатся от набитых туда "драгоценных камней". Всё время идёт обмен мнениями по оценке добытых камней.
       Я даже предложил Командору, вернувшись домой, сменить профессию мастера по металлообработке, на ювелира или, в крайнем случае, оценщика камней в комиссионке. Тот почти на полном серьёзе обещает подумать.
       Не успели мы с Мечтателем разлить по мискам ароматно пахнущий суп, приготовленный из пакетного месива с названием "Южный", как пошёл дождь.
       Сначала по сухой почве забарабанили редкие, но очень крупные капли, а затем количество их значительно увеличилось, и начался настоящий ливень.
       Мы оказались совершенно не подготовленными к таким фокусам природы, тем более, что плотные тучи принесли с собой и настоящую ночную темень. Все наши фонари, взятые с собой, оказались упакованными где-то в глубинах рюкзаков, причём отдельно от батареек.
       Такая неосмотрительность привела к тому, что ужинать нам пришлось в полной темноте. Эти неудобства, правда, полностью компенсировались прекрасными песнями Джо Дассена, которые особенно таинственно звучали на фоне падающего с неба дождя.
       Дождь шел, не переставая всю ночь. Наше пробуждение наступило также под монотонный стук водяных капель по полотнищам палаток. Вставать и особен­но вылезать наружу очень не хотелось, но жизнь требовала своего продолжения, и мы, кряхтя и лениво переругиваясь, постепенно очистили наши полотняные жилища.
       Особенно не доволен был своим состоянием Мечтатель. Он появился перед коллективом весь какой-то жеванный и помятый. Жалуется, что сегодняшняя ночь унесла у него целую кучу здоровья. Причина этому - нера­дивое отношение к общественным обязанностям Ряши и Спокухи.
       Вчера им было поручено устанавливать палатку. Палатку они установили, но при этом так её перекособочили, что когда разложили спальники, для мешка Мечтателя места практически не оказалось. Бедный полосатенький матрац разместился в палатке только боком. Для того чтобы уложить на него Мечтателя, пришлось насильно передвигать завалившихся в спальники и свирепо ворчавших на окружающих Спокуху и Ряшу.
       В конце концов, мне и Мечтателю удалось кое-как втиснуть матрац под самый скат крыши трещавшей по всем швам палатки. Вполне естественно, что сновидения Мечтателя, проведшего ночь на таком ло­же, были не из приятных.
       Сегодня воскресенье! Двадцать четыре часа жизни, собирающиеся в маленький квадратик на картонке карманного календарика, за пределами года сокращающиеся в точку, исчезающую и расплывающуюся в потоке времени, как в реке бесследно расплывается сорвавшаяся с листа капля уже отшелестевшего дождя...
       Но вот сквозь огромное пространство несущего нас потока, когда годы и десятилетия
       Оказываются столь же неразличимы, как один день, мелькнувший между восходом и
       закатом солнца, всплывает память о событиях, людях, которые вместе с тобой сумели раз
       делить мгновения этой неразличимой точки в необъятной вселенной жизни.
       Завтракать пришлось под дождём. Сегодня мы уже не прятались от влаги небесной под пологи палаток, а с удовольствием сидели под открытым небом, с которого на землю, словно горошины изредка падали на редкость крупные и тёплые капли.
       Дождю не удалось справиться с огнём пожаров, поэтому вся окружающая нас тайга была по-прежнему окутана дымной пеленой. Сквозь неё на мокрую землю падали тёплые лучи оранжевого солнца.
       Воды в реке совсем не прибавилось, однако, перекат на повороте шумел, словно настоящий порядочный порог, хотя сам из себя ничего серьёзного не представлял.
       Измученный прошедшей ночью, Мечтатель предложил коллективу на завтрак молочную лапшу, которая вошла в историю наших походов под названием "Котуйская замазка".
       Так называемая лапша была настолько густа и липка, что легко удерживалась на стенках мисок в любом положении, даже при их переворачивании кверху дном. Во рту лапша мгновенно связывала челюсти, и чтобы проглотить это своеобразное блюдо приходилось прилагать неимоверные усилия.
       Кое-как справившись с этим шедевром кулинарного искусства, мы долго и с удовольствием промывали свои рты и глотки крепким, ароматным чайком.
       Чай мы расходуем в очень больших количествах, и это может существенно сказаться на имеющихся у нас запасах.
       За едой нас знакомил со своими новыми стихотворными творениями Степаныч. Он появился у костра весь увешанный оружием, как будто собираясь охотиться на крупных хищных зверей, а не принимать утренний завтрак. Воинственно сверкая стёклами очков, он начал так.-
      
       По Котую плыли калоши,
       Сидели в них семь мужиков,
       Спокойных и в чём-то хороших,
       Из племени чудаков!
       И с ними девчонка сплавлялась,
       Что брали с собой каждый год.
       Она всем ветрам улыбалась
       И смело смотрела вперёд.
      
       Ознакомив нас с этим творением, Степаныч потребовал пищи физической, и долго трудился над молочной замазкой. Справившись, в конце концов, с этим не лёгким делом, он выдал нам ещё одно четверостишье:
      
       Звенит перекат перебором
       Гитарной, басовой струны.
       Под ужина мощным напором
       Нам снятся кошмарные сны.
      
       Это творение Степаныча Ряша прокомментировал так.- Лучше недоесть, чем спать!
       Когда мы уже заканчивали упражнения с едой, небо прямо на глазах стало наливаться зловещей синевой. По всем признакам чувствовалось, что надвигается сильный дождь. И действительно, едва успели мы упаковать свои шмотки и погрузить их на катамараны, как сверху хлынули потоки воды. Пришлось натягивать на себя плащи и накидки.
       Покидали мы место нашего ночлега в сплошной водяной пелене. Проскочив грозно ревевший, но на самом деле весьма миролюбивый перекат, наши судёнышки попали в полосу сплошного ливня. Натянув поглубже капюшон плаща, я с любопытством наблюдал за тем, что делала сейчас природа с поверхностью реки.
       Тяжёлые капли дождя вы­бивали на воде сантиметровые всплески - фонтанчики идеального белого цвета, вокруг которых расходились в стороны классически правильные концентрические окружности. Между этими фонтанчиками горделиво пучились большие, прозрачные пузыри. По всей реке расплывались причудливые рваные пятна тёмного цвета. Пятна были самых различных размеров: от полуметра до нескольких метров в поперечнике. Казалось, что наши катамараны двигались по пушистому и толстому паласу, с краёв которого виднелись узоры от отражавшейся в воде береговой тайги. Ворс паласа то увеличивался, то уменьшался в зависимости от интенсивности идущего дождя.
       Лишь через час ливень начал постепенно стихать и, наконец, перешёл в мельчайшую изморось. Только иногда отдельные крупные капли ещё скатывались с опустевшего небосклона и гулко били о воду.
       Катамараны соскользнули с мохнатого паласа и понеслись по скользкому, глянцевому паркету реки, только что до блеска отполированному прошедшим дождём.
       Ребята с удовольствием сбросили с себя размокшие, тяжёлые плащи и дышали чистейшим воздухом.
       Степаныч жалуется, что у него промокла задница. Мы этому известию совершенно не удивились, так как он под всё время подстилает под себя телогрейку, которая сейчас похожа на разбухший в воде каравай чёрного хлеба. Этот "каравай" теперь щедро возвращает Степанычу накопленные во время дождя запасы влаги.
       Небо постепенно очистилось от дождевых туч, а затем на нём появились и кусочки голубого батиста, которые всё время увеличивались в размерах. Подул свежий несильный ветерок, и, наконец, над тайгой засияло во всей своей красоте яркое полярное солнце. После прошедшего дождя было очень приятна возможность просушить промокшую одежду.
       Сегодня Котуй резко изменил своё отношение к нам - идут сплошные длинные перекаты. Только в некоторых местах река перегораживает наше движение широкими отмелями.
       Тогда нам приходится слезать в воду и тащить суда волоком по мелкому галечнику. Некоторые из сегодняшних перекатов даже отдалённо похожи на несложные пороги. Скорость движения в них очень приличная, и мы несёмся вниз по течению со скоростью трамвая.
       Зона пожаров всё ещё не закончилась. В нескольких местах огонь подходит к воде так близко, что из прибрежных кустов валят настоящие клубы дыма, которые ещё сохраняют жар огня. Мечтатель ворчит себе под нос.- Интересно, сколько километров будут ещё продолжаться все эти прелести?
       После одного из очередных перека­тов, когда мы лихо вылетели из-за поворота, перед нашим катамараном впереди метрах в ста, наутёк бросились сразу два утиных выводка. Всего утят было штук пятнадцать. Четверо из них отстали от остальных своих собратьев и с громким писком пытались догнать резво удирающую семейку.
       Утята были совсем ещё маленькие, и не представляли для нас никакой охотничьей ценности, поэтому напутствуем их дружескими советами.- Давайте, жмите побыстрее, а то все крылья поотдавим.
       Командор в одном из перекатов умудрился вытянуть щуку, и долго решал, что ему с ней делать: выкинуть обратно в воду или оставить на "Хе". Здравый смысл, в конце концов, победил, и он привязал щуку к катамарану.
       Степаныч затеял очередную возню с ружьём, чем вызвал у нашего экипажа вполне обоснованное беспокойство. Оно становилась особенно напряженным, когда он начинал угрожающе крутить стволами около моего носа или направлять их в сторону Ряши. Того такие манипуляции просто приводят в бешенство.
       В эти моменты он начинает орать на всю тайгу.- Слушай, Тартарен с проспекта Мира, убирай свою пушку. Я тебе не гагара какая-нибудь!
       В ответ Степаныч невозмутимо отвечает своим коронным.- Спокуха! Оно у меня не заряжено,- или,- Не хочу! И не уберу! Охотник обязан знать оружие, как внутренности своих штанов.
       Тогда Ряша совершенно звереет, и пыта­ется достать строптивого охотника своим "миниатюрным" сапогом. После нескольких минут такого сражения Степаныч сдаётся и прячет ружьё на место.
       Мне почему-то, вдруг, вспоминается, что кто-то из бывалых людей разделил всех охотников на три категории: наблюдателей, стрелков и поэтов.
       По этой классификации наиболее распространённая категория - стрелки.
       Стрелки народ шумливый и компанейский. Дробовым ружьём они владеют почти всегда мастерски. Патронов с собой на охоту набирают всегда с избытком. Не меньше самой охоты, смысл которой они видят, прежде всего, в стрельбе, обожают "культурный привал" со стопочкой и закуской. Палить стрелки готовы по чему угодно, но больше всего предпочитают почему-то кряковых уток. Нет кряковых - бьют чирков, нет чирков - бьют куликов, гагар, даже ворон... В крайнем случае - пустые бутылки или консервные банки на привале. Любят они и пофотографироваться в горделивых позах на фоне битой дичи. Считают себя стрелки спорт сменами, истинными охотниками и любят поделиться этим с каждым встречным.
       Наблюдатели - прямая им противоположность. Охотиться любят больше в одиночку или, в крайнем случае, с испытанным товарищем.
       Патронов с собой берут только-только... Стреляют редко и лишь наверняка. На неудачи реагируют спокойно, философски. На охоте любят подсмотреть да заприметить. В совершенстве знают нравы и повадки, какой угодно дичи, а в особенности той, на которую они предпочитают охотиться. Многие из наблюдателей знают жизнь природы куда лучше, чем иной дипломированный природовед. У большинства из них свой взгляд на браконьерство: первейшими браконьерами они считают "оглашенных", то есть категорию стрелков.
       Поэты - самая малочисленная разновидность охотников, но и самая оригинальная. Они не увлекаются пальбой, не имеют склонности и к наблюдательности. Ходят поэты в лес не на охоту, а, скорее, на природу; не за дичью, а за впечатлениями; не добывать, а чувствовать... Приятное для них всегда главнее полезного, но и полезное считается не лишним, потому-то они всё-таки охотники. Любуясь свежестью лесного утра, поэты могут сверх положенного полежать у костерка и прозевать лучшее для охоты время. Могут они и воздержаться от верного выстрела, боясь встревожить прелесть сонного озерка.
       Я не возьмусь со всей уверенностью отнести своих друзей к одной из этих категорий. Хотя Степаныч ближе всего к стрелкам, а Ряша - к наблюдателям. Челябинцы, во главе с Командором, несомненно, принадлежат к стрелкам. Мечтатель и я ближе всего к поэтам.
       На пережоре Уралочка, продолжая ставшее привычным камне искательство, нашла на отмели какой-то маленький зеленоватый камушек, и тут же предъявила его не экспертизу Ряше. Тот долго вертел его перед глазами, глубокомысленно морща свой "миниатюрный" носище, а затем возвратил хозяйке со словами.- Хризопраз.
       Внимательно наблюдавшие за ним Челябинцы сначала вздрогну ли, а затем стремглав ринулись бежать вдоль берега на поиски аналогичных сокровищ.
       Наша Уралочка буквально вся нашпигована камнями. Во всех карма­нах у неё гремит. Максим, её напарник по дежурствам, уважительно говорит.- Каменная женщина! Действительно, единственная среди нас девушка и вся в опалах и топазах! Боюсь, если и дальнейшие её успехи будут столь же велики, в обратный путь нас и на двух вертолётах не вывезут.
       Пока Челябинцы перерывали на берегу галечные россыпи, мы с Ряшей поймали на кораблик с десяток крупных хариусов, Мечтатель дочитал очередную главу "Секретного фронта", а Спокуха мирно вздремнул.
       Впереди нас с нетерпением, как всем казалось, ожидал приток со звучным и непонятным названием - Гомдон.
       -Вперёд к Гомдону,- с таким кличем мы продолжили свой сплав по Котую.
       Настроение было приподнятое, так как Ряша во всеуслышанье заявил, что сегодня праздник, как будто даже день железнодорожника, и по этому поводу вечером просто необходимо тряхнуть запасы завхоза.
       Сегодня впервые за несколько дней впереди появилось абсолютно чистое голубое небо, без каких бы то ни было признаков дыма. Небольшие кучевые облака, ослепительно белые и воздушные, после ставшей привычной коричневато-серой дымовой пелены, радовали глаз. На небе присутствовали все оттенки, от зеленоватого цвета морской волны до глубокого темно синего.
       Внезапно на камнях берега мелькнуло что-то белое и развесистое. Степаныч с воплем.- Рога,- попытался сигануть с ката марана.
       Мне с большим трудом удалось удержать его на месте, иначе экипажу пришлось бы долго вылавливать этого энтузиаста из довольно глубоких в этом месте вод Котуя.
       Ряша ворчит.- Тоже мне любитель рогов нашёлся. Успеешь ещё, заведёшь!
       На горизонте открылись зелёные силуэты гор, по которым кое-где виднелись узкие шлейфы дыма. Чистое небо, резвость сегодняшнего Котуя и, особенно, весёлая музыка из старого кинофильма "Девушка спешит на свиданье" настолько эффективно подействовали на настроение и работоспособность экипажей, что наши катамараны просто неслись вниз по течению.
       Однако ещё резвее оказалась солнечная бегущая дорожка, которая чистым золотом расстилалась перед нашими взорами. Даже комары и мошка в этот час были настроены на редкость благожелательно и добродушно, что позволило нам не употреблять аэрозоль "Тайгу".
       Степаныч откровенно сачкует или, как он выражается, кейфует. Лежит на своём сидении и смолит одну сигарету за другой, совершенно не притрагиваясь к веслу.
       Ряша, глядя на такое безобразие, то и дело шумит на разомлевшего Степаныча.- Слушай, Спокуха! Ты что здесь на курорте? Работай!
       В ответ слышится лаконичное.- Спокуха. Идём довольно прилично...
       После пережора между нашими экипажами идёт яростная борьба за право первого броска в устье каждого нового притока Котуя, независимо от его размеров.
       Дело в том, что если около него окажется стоящий таймень, то пер­вый бросающий блесну имеет всегда больше шансов стать обладателем этого желанного трофея.
       В этой борьбе в ход пускаются всевозможные хитрости и уловки. Ряша привязывает к своему спиннингу старую кожаную рукавицу, кото­рой мы пользуемся при дежурствах для снятия с огня горячих вёдер, и тихонько погружает её в воду. Когда наши друзья-соперники приближаются на расстояние, с которого можно различить что-то сидящее на спиннинге, он начинает полоскать перчатку в воде, а мы орать дурными голосами.- Осторожнее! Не давай слабины, а то сойдёт! Тяни, тяни... Аккуратнее, давай ему погулять!
       Для большей убедительности я хватаю свою мелкашку и палю в воду. Похоже, что наша провокация удаётся, так как Челябинцы резво сворачивают и начинают грести к берегу. Там они дружно хватаются за спиннинги и лихо перепахивают невинные воды Котуя блёснами.
       Мы весело наблюдаем за их суетнёй, но вдруг видим, что Командор начинает вытаскивать на катамаран какую-то большую рыбину. Неужели мы перестарались, и ему попался таймень? Нет, шутки в сторону. Хватаемся за вёсла и начинаем усиленно грести к желанному Гомдону.
       Позже выяснилось, что Командору попался всё-таки не таймень, а крупная щучина. Но это выяснилось позже, а пока гонки продолжались с ещё большим азартом. Особенно сложны они стали, когда наши суда вошли в островную зону, где Котуй делился на ряд равноценных проток, и приходилось с ходу решать сложную задачу, какая из них короче, глубже и быстроходнее.
       Экипажи старались вовсю. Даже наш Степаныч ожил и лихо загребал своим веслом. Мы шли впереди метров на восемьсот, но когда впереди показались очередные острова, а не Гомдон, решили, что на сегодня довольно и прекратили гонку.
       Вскоре нас догнал второй экипаж. Посоветовавшись, мы решили остановиться на ночлег на острове.
       Сегодня дежурили Степаныч и Ряша. Последний тут же пристал к завхозу по поводу выделения горячительного, а Степаныч начал варку щей и каши. Командор приготовил на закуску традиционное "Хе".
       После сегодняшних гонок все изрядно проголодались и с плотоядным нетерпением поглядывают на Степаныча, который снял с огня дымящееся ведро и начал раздачу аппетитно пахнущей каши. С этой задачей он справился довольно быстро, но когда началась выдача масла наступила тягостная заминка.
       Масло, помещённое в узкий и глубокий бидон, никак не хотело расставаться с ним. Обливаясь потом, бедный Степаныч то и дело требовал от кого-нибудь из нас.- А ну, наступи...
       На простом русском языке это означало.- Подержи бидон, пока я выковыряю очередную ложку этой проклятой сливочной за мазки, называемой по научному маслом.
       Приходится беспрекословно подчиняться, так как сейчас мы все
       от него зависим и поэтому даже в чём-то уважаем. Степаныч это великолепно сознаёт, и его команды звучат всё увереннее.
       Быстрее всех терпение лопнуло у Ряши, и он начал занудно ворчать на своего напарника по дежурству. Однако наш Степаныч был сегодня в ударе, и мы услышали его очередной стихотворный шедевр, которым он ответил на приставания Ряши.-
      
       Ты, Ряш, на грубость нарываешься
       И всё обидеть норовишь...
       Тут за день так наковыряешься,
       Придёшь к костру - там ты сидишь!
      
       Такая удачная интерпретация известной песенки Высоцкого вызвала у всех одобрение, и Ряша был посрамлён.
       Исход сегодняшнего дня подарил нам редкий по красоте закат. Между двумя уже совершенно тёмными далёки ми горушками, словно в мартеновском ковше, внезапно появился остывающий золотой слиток, будто бы кто-то нарочно сдёрнул с него плотную облачную оболочку. Вот он, ослепительно-соломенный, подёрнулся у нас на глазах багровым оттенком, загустел изнутри, и в следующую секунду оплавился у краёв тёмно-зелёной окалиной. Затем медлен но медленно прожёг днище ковша и стал погружаться в черноту. Постепенно диск весь погрузился в глубины земли, и о его былом присутствии напоминала лишь узенькая багряная полоска зари.
       Смутные сумерки - далёкие отсветы этого золотого чуда - голубой песцовой шкурой окутали Котуйскую тайгу и нас. Вкрадчивая насторожённая тишина забилась между деревьями и кустами, разливая серебристый полумрак, отбрасывая на поляны и матовую поверхность воды синие-синие тени.
       Проснулся я от того, что сильно затекла нога, и по ней словно шныряли какие-то мельчайшие живые организмы, вгрызаясь своими острыми зубами в кожу. В палатке раздавался заливистый храп всех остальных её обитателей.
       Смотрю на часы - уже десять часов, а наши дежурные, которые вчера клятвенно обещали поднять всех на ноги в семь утра, продолжают уверенно давить ухо. Начинаю их расталкивать, но занятие это оказывается совсем не благодатным - в ответ слышу только откровенную грубость.
       Поднимаются они ровно одиннадцать и лениво приступают к приготовлению завтрака.
       На улице, как привыкли говорить городские жители, гуляет сильный ветер. По небу медленно движутся дождевые облака. Светлых разрывов между ними почти не видно.
       Когда смотришь из палатки на Котуй, то создаётся полное впечатление, что сегодня он сменил направление своего течения на обратное. По поверхности воды пробегали ряды самых настоящих волн. Если ветер не утихнет, то сегодняшний сплав будет не из самых лёгких и приятных.
       Сегодня готовит Ряша. Словно в отместку за вчерашнее, Степаныч решил подшутить над напарником и под­сунул ему вместо сухого молока обыкновенную блинную муку, которую тот долго и безрезультатно пытался растворить в воде, чтобы сварить молочную манную кашу.
       Ряша долго не мог разобраться в этой хохмочке и приличное время доставлял коллективу удовольствие лицезреть, как он елозил ложкой в миске, размешивая получающийся вместо молока клейстер.
       В это время Степаныч, не обращая внимания на больную конечность, отправился на берег испытать своё счастье в поисках сокровищ. К общему удивлению довольно скоро он возвратился к костру и показал нам великолепный агат, который тут же гордо засунул в карман, заявив.- Вот так работают настоящие кладоискатели, понимающие толк в драгоценных камнях, а не дилетанты, мешающие муку вместо молока. В теории мы все доки, а в жизни...
       Свою мысль ему докончить не удалось, так как озверевший Ряша, понявший свой промах, запустил в него миской.
       В конце концов, каша всё-таки была сварена, и мы уселись завтракать. То ли аппетитные запахи пищи, то ли громкое чавканье привлекли к месту нашей трапезы сначала шустрого и гибкого горностая, а затем и любопытного мед­лительного лемминга.
       Горностай непрерывно перемещался с места на место, мелькая своим гибким телом в самых различных местах, выбирая, правда, те, где было побольше наваленных веток и сушняка.
       Лемминг, наоборот, выбрал себе местечко на самом верху груды валежника, и неподвижно застыл, наблюдая, как голодные люди запихивают в себя что-то белое и жидкое.
       Этот маленький зоопарк живой природы доставил нам громадное удовольствие, и мы долго на­блюдали за зверушками, которые никак не могли понять, что же происходит в их владениях, где никогда не появлялись эти непонятные двуногие существа, издающие какие-то длинные, долгие звуки и пускающие в воздух клубы и кольца голубоватого дыма.
       Мы покинули остров в три часа дня. Такие поздние отплытия становятся для нас на Котуе привычными.
       Через двадцать минут наши катамараны подошли к Гомдону, который обозначил место своего впадения в Котуй широченной галечной косой - намывом. Приток весь пересох, и в реку не стекала ни одна капля воды.
       Оставляем облавливать это место экипаж Челябинцев, а сами, не приставая к берегу, продолжаем движение.
       Котуй, как и вчера, резво извивается своими быстрыми перекатами по широкой открытой ветрам долине, образуя то и дело многочисленные проточки, и подкидывая нам одну за одной задачки - где протока, а где основное русло. От правильности решения зависит, будем ли мы тянуть на себе довольно тяжёлое судёнышко или лихо сквозить на нём по бурной и весёлой воде.
       В конце концов, это безобразие закончилось, и река слилась в единое русло.
       В одном из перекатов Ряша снова умудрился потерять блесну, а к ней в придачу метров двадцать лесы. На его спиннинге её осталось совсем мало, и он начал клянчить лесу у Степаныча, который в этом сезоне ещё ни разу не пользовался своим рыболовным снаряжением.
       Тот лаконично ему ответил.- Леса, есть, однако. Только она в мешочке, который находится в моём рюкзаке, который сейчас под твоей задницей.
       Залезать в рюкзак, стянутый тугим капроновым шнуром, было совсем не просто, и Ряша мгновенно прекратил свои приставания.
       Была уже половина шестого. Над тихо звенящими водами Котуя звучала прекрасная музыка Рахманинова. Мечтатель под её звучание совсем ушёл в себя и перестал грести. В такие минуты даже тайга меняла свой обычный облик и представала перед нами в необычном, сказочном обличии.
       Шуршали, переговаривались, пели свои протяжные песни над Путораной изменчивые ветры, гоняли взад и вперёд облака и редкие дождички, которых эти края не видели почти всё нынешнее лето.
       Затихли немногочисленные птицы, и даже рыбы в реке перестали охотиться за плывущими по поверхности комариными останками.
       Река устремилась куда-то на юго-восток, что совершенно не согласовалось с нашей картой.
       Впереди, точно по курсу перед нами открылся вид на горелую тайгу. 0на выделялась на фоне тёмной зелени фиолетово-чёрной окраской. Гарь была очень большой и тянулась куда-то к северу на многие километры.
       Котуй, словно стараясь побыстрее миновать это унылое место, резво ускорил свой бег. Один перекат следовал за другим. Наши катамараны лихо неслись по течению, минуя многочисленные отмели и крутые зигзагообразные повороты.
       Оставались позади лесистые островки, мелкие и глубокие проточки, каменистые косы. Как только стихал ветерок, мгновенно появлялись многочисленные пернатые. Сначала около лица начинали звонко переговариваться комары, а затем, словно маленькие вертолёты, на кожу опускалась мошка и молча начинала впиваться в питательный эпителий. Но снова налетал свежий ветерок и сдувал назойливых насекомых.
       Наконец Котуй сделал совершенно невообразимый крутой зигзагообразный поворот, и слева от нас открылась дуга каменистой земляной косы, которая служила когда-то не то руслом пересохшей протоке, не то очередному притоку.
       Сразу же за косой река сужалась метров до двадцати и образовывала шумный и бурный перекат, который прорывался сквозь шеренги громадных валунов, складывающих в этом месте оба берега Котуя. Правый берег, весь в нагромождениях крупных камней, полого уходил вдаль к таёжным зарослям, а левый - завершался крутым скальным отвесом, высотой метров в семь-восемь, сверху которого на совершенно ровном горизонтальном плато росла низкорослая и редкая лиственничная тайга.
       Место было настолько необычным и красивым, что мы единодушно решили останавливаться на ночлег именно здесь. Прежде всего, мы, как и всегда, хватаемся за спиннинги пробуем Котуй на наличие тайменей.
       Однако все наши старания остаются безрезультатными. Блёсны не привлекают не только тайменей, но даже щук и хариусов.
       Сегодня река словно вымерла. За весь день нами был пойман всего один единственный хариус. Ребята всё еще надеются на успех, и продолжают заниматься своим безнадёжным делом, а я, отложив спиннинг в сторону, поднимаюсь вверх по обрывистому склону и углубляюсь в тайгу.
       Ветер совсем стих, и зелёные лиственницы застыли в безмолвии. Тайга здесь была очень редкая и чистая.
       Подлесок состоял из белоснежного ягеля, кустиков багульника, шиповника и голубики. Все они были настолько миниатюрны, что даже не верилось в реальность этих растений.
       Высота кустиков шиповника была не более десяти сантиметров, а кустиков голубики и того меньше. Трогаю их руками и обнаруживаю под их крохотными листочками немногочисленные, но вполне обычные и очень спелые ягоды.
       С опаской кладу в рот одну ягодку, разминаю её языком и тут же начинаю шарить по этому карликовому саду. Ягоды были просто великолепны на вкус и так ароматны, что губы сами невольно причмокивали, когда мне удаётся положить в рот очередной дар северной природы.
       Жара сделала своё злое дело и здесь, так как ягод очень, очень мало. Спасибо тебе, матушка тайга, и за эту малую, но столь приятную радость знакомства с твоими растительными богатствами.
       Почему-то вдруг вспомнилось, что японцы на своих основах из-за недостатка настоящих лесов и пространств занимаются особым видом искусства - созданием карликовых деревьев, называя его нежным словечком - Бон-сай. Они также культивируют искусство создания миниатюрных ландшафтов - Бон-кей и композиций из камней на подносах - Бон-секи.
       Сейчас передо мной природа сама демонстрировала все эти прелести, созданные не людьми, а ей самой.
       Пока я лю­бовался всеми этими чудесами, надо мной тучей висели комары и мошка. Вся эта компания надрывно пищала и суетилась, но меня не трогала, так как я полчаса назад обильно сдобрил все открытые части тела "Тайгой".
       Ребята шутят, что теперь в парикмахерской на вопрос - Чем освежить?,- мы будем по привычке отвечать.- "Детой", а лучше всего - "Тайгой".
       Когда я вернулся на место нашей стоянки, там весело потрескивал костёр, и около него суетился Командор. Это означало, что сегодня он был дежурным, и коллективу предстояло вновь отведать какой-то кулинарный "шедевр".
       Наш Командор был отличным парнем и рыболовом, но по части приготовления пищи ему удавалось одно "Хе". Сейчас он замешивал в ведре что-то совершенно невообразимое. Это что-то через два часа образовалось в белую липкую замазку, которую он гордо называл рисовой кашей.
       Сегодняшний наш лагерь был несколько необычен. Одна палатка стояла на камнях каменного русла пересохшей речки, а вторая - на небольшом песчаном надуве, который венчал крутой пологий взгорбок.
       Между палатками было не менее сотни метров, поэтому общение их обитателей было весьма затрудне­но. На камнях устроились Челябинцы, а на мягком песочке - наш экипаж.
       За ужин мы уселись необычно рано - в одиннадцать часов. Поданный на первое суп из пакетов, с интригующим названием "Пикантный", оказался на удивление всем весьма съедобным.
       Зато каша Командора кроме брезгливого отвращения никаких других эмоций ни у кого не вызвала. Только прожорливый Мечтатель робко попросил у раздавалы.- Слушай, насыпь мне пару ложечек в мой походный!
       Тот охотно вывалил в узкую посудину несколько черпаков замазки, и тут же заявил.- На, ешь. Только свой "люменевый" будешь отскребывать сам. Я тебе не негр, чтобы над ним всё своё свободное время убивать...
       Котелок нашего Мечтателя был постоянным раздражителем всех дежурных. Где и когда он его приобрёл, осталось для нас неразгаданной тайной. Однако это чудо посудного промысла от тягостей походной жизни и старости было настолько затаскано и помято, что сморщилось не только снаружи, но и изнутри, а поэтому отмыть его от остатков пищи, было тяжелейшей задачей.
       Мытьё посуды в походе, пожалуй, самая неприятная операция во время дежурства. Груда грязных мисок и, особенно, вёдра с пригоревшими остатками каши, сваленные в груду на берегу реки, всегда вызывают во мне какое-то нехорошее чувство.
       Остатки жиров никак не желают смываться холодной водой, и бедняга дежурный с ожесточением оттирает посуду песком, вспоминая про себя всех ему известных святых.
       Было около одиннадцати часов вечера, когда за лесистым склоном показа­лось яркое светящееся пятно, которое то пробивалось сквозь листву деревьев и разрывы облаков, то вновь скрывалось за их плотной завесой.
       Пока мы гадали и строили предположенья, что бы это могло означать, и не летаю­щая ли это тарелка, о которых так много говорилось и писалось в послед­нее время, как Заполярье преподнесло нам ещё один из своих приятных сюрпризов.
       Светящееся лимонно-желтое пятно сформировалось в громадную полную луну, повисшую над самой водой Котуя. От неё по воде побежала волнистая, светящаяся дорожка и уткнулась в галечную косу. И на тёмной поверхности земли, под которой притаилась вечная мерзлота, казалось, спокойно задремавшая под покрывалом холодного и ясного неба. Стало светло и тихо.
       Лунный свет лёг на воду бесформенным трепещущим пятном. Или это не луна, а неведомое существо пришедшее из иных времён, тысячелетиями дремавшее на дне реки в песке и иле, приподняло теперь над водой свою серебристую спину и по ней пробегает лёгкая рябь от предчувствия каких-то событий? Ночь на границе воды и берега. А чувство такое, словно ты сам на грани времён. Может быть, на грани равных миров - твоего сиюминутного, земного и какого-то иного, других измерений, сквозь которые в эти моменты проносится наш мир, остающийся для нас загадкой.
       В та­кие минуты в душе нарастает желание запечатлеть на бумаге с помощью ка­ких-то необычных слов и красок всю эту неповторимую прелесть жизни, но карандаш оставляет в записной книжке лишь сухие, неяркие фразы, и ты невольно никнешь под гнётом собственного бессилья.
       Перед чудесами приро­ды, её поэтическим таинством даже великий чародей Фет признавался.- Как беден наш язык! Хочу и не могу!
       Конечно, легко поддаться искушению и охарактеризовать бушующие в тебе чувства так, как это делают теперешние модники - одним коротеньким словечком: Люкс! Нет, это мне совсем не подходит... Этим словом сейчас очень часто прикрывается вялость мозга. Камор­ка в гостинице - "Люкс", плохонькая ткань - "Люкс", щипцы для завивки - "Люкс", мыло - "Люкс", даже вакса для обуви - "Люкс".
       Поэтому буду писать, может не так напущено, но зато от сердца.
       Правда, наш достопочтенный философ Степаныч охорактеризовывает любое моё описание приблизительно так: Слова употреблены без учёта их семантики в контексте, немотивированно выбран лексический эквивалент, нарушены границы лексической сочетаемости, контаминация фразеологизмов...
       И тут же, конечно, добавляет своё люби­мое изречение - А вообще всё это не влияет значения и роли не зависит. Шуруй дальше...
       После такой "доброжелательной" критики остаётся лишь тоскливо помалкивать и стыдли­во прятать свои записки куда-нибудь подальше от его проницательных глаз.
       И всё-таки, природа неистощима и фантастически изобретательна в своих повторениях. Она не боится быть похожей на самое себя, она постоянна в кажущейся повторяемости прекрасных явлений и точно поддразнивает, подзадоривает нас: ну-ка, запомните, передайте, попробуйте изобразить, выразить, запечатлеть в звуках, красках, словах мой вечно прекрасный облик...
       Не успел я углубится в свои раздумья, как около меня появился Степаныч и, заглянув через моё плечо в блокнот, хитренько произнёс: Слушай, писатель, прозы ты наворотил достаточно. Вижу, могёшь! А вот как насчёт белого стиха? Там ведь одними рифмами не обойтись! Соображать нужно...
       - Могу попробовать. Правда, специально такими вещами не занимался.
       - Вот, слушай - почти по Пастернаку:
      
       Из всех картин, что память сберегла,
       Припомнилась одна: ночное поле,
       Казалось, в звёзды, словно за чулок,
       Мякина забивается и колет
       Глаза. Казалось Млечный Путь пылит...
       Казалось, ночь встаёт без сил с заката.
       И сор со звёзд сметает. Тайга неслась
       Рекой безбрежной к морю, и вместе с ней
       Неслись и мы, а с нами вместе - ночь.
       Как празден дух проведшего без сна
       В такую ночь! Как голубо пылает
       Фитиль в мозгу! Как ласков наш костёр!
       Как непоследовательно жарок и насмешлив!
      
       - Слушай, а ведь совсем не плохо. Есть в этом даже какая-то романтика и таинственность...
       - Спасибо за оценку. С завтрашнего дня загоржусь, и буду мнить себя насто­ящим писакой.
       Вдоволь налюбовавшись красавицей луной, мы направились спать. У костра остаются лишь Командор и Лёха, которым надо завершить какие-то недоделанные дела, входящие в обязанности дежурных.
       Уже засыпая, я услышал, как Командор вполголоса запел незнакомую мне песню:
      
       В небе взошла луна,
       Тоже грустит наверно.
       Тысячи лет одна,
       Это куда как скверно...
      
       Дослушать продолжение песни мне не удалось - сон могучий и непреодолимый навалился и полностью окутал сознание...
       Я проснулся от сильнейшего разбойничьего свиста и противнейшего скрежета металла о металл. Это Командор, сдающий своё дежурство Уралочке и Максиму, будил коллектив на очередной походный день.
       Сквозь плотно за­драенный полог палатки пробивался солнечный свет. Мои товарищи по "вигваму" заливисто похрапывали на разные голоса. Если Ряша тихонечко подпускал нечто вроде - Пф..пф..пф, то Мечтатель выдавал в пространство палатки на полную мощь - Ррккррккк ... ррккк...
       Степаныч в своём уголке вытворял вообще что-то непередаваемое. Он работал во всех октавах, пристанывал и прибулькивал. Не человек, а гигантский кенар - самоучка. По его лицу блуждала трагическая улыбка - усмешка. Совершенно невозможно было понять, то ли ему очень хорошо или, наоборот, очень плохо. Правда, когда он пришёл в себя ото сна, то не признался мне ни в том, ни в другом.
       Жюль Верн утверждал, что настоящий путешественник тот, чей желудок сжимается и расширяется, смотря по обстоятельствам, чьи ноги укорачиваются и удлиняются, смотря по длине случайного ложа, на котором он может в любой час дня заснуть и в любой час ночи проснуться.
       К сожалению, я не полностью отвечаю этим требованиям. Заснуть в любой обстановке могу, особенно если хочется спать, а вот насчёт того, чтобы проснуться - дело хуже, даже будильник не всегда помогает.
       Смотрю на часы - всего восемь часов. Это значит, что Командор решил сегодня снова устроить большие гонки.
       - Вставай, засоня,- бужу я Ряшу.- Пора уже пора делать нам, что делали вчера.
       - Не приставай. Свои убеждения частенько приходится не только отстаивать, но и отлёживать.
       Принимаюсь за Степаныча, тот не открывая глаз произносит.- Я не спю, я - бдю.
       - Слышишь, птичка какая-то волнуется?
       - Не слышу, и не хочу. Ты можешь прислушиваться, а я хочу и пойду прикакиваться.
       - Ага, заодно и присикиваться.
       Над нами, как и вчера, чистое голубое небо. Камни, травы, кусты отпотели после прохладной ночи и ещё не успели обсохнуть. Солнце большим огненным шаром катилось ввысь над серо-голубыми горушками, затянутыми прозрачной дымкой.
       Когда я вылез из палатки, Командор занимался утренним туалетом. Он черпал студёную воду пригоршнями, брызгал себе в лицо, лил на спину, на плечи и при этом громко отвратительно фыркал.
       Кожа на нём взялась синеватой бледностью и пупырышками. Закончив омовение, он принялся ожесточённо растирать себя полотенцем и ладонями, пока кожа не стала вновь матовой, а затем розовой и, наконец, алой. От его тела пошёл прозрачный парок. Всхрапнув, словно игривый жеребчик, Командор трусцой припустил к весело потрескивающему костру.
       Воодушевлённый его героическим примером, я тоже начал приводить себя в божеский вид. Сбрил довольно густую, отросшую за эти дни, щетину, почистил зубы, умылся и даже причесался.
       Мошка, которой сегодня было на удивление много, обалдела от такого неслыханного нахальства и совсем не садилась на гладкую, выбритую поверхность лица.
       - Хорошо, что в тайге хоть тараканов нет. Вот тогда бы мы помучились,- ворчит Ряша.
       Завистливый Степаныч тоже схватился за бритву, и вскоре по чистейшим водам Котуя поплыли клочья грязно-чёрных волосьев. Остальные ребята смотрели на наши занятия довольно равнодушно и никаких эмоций не проявляли.
       Сегодня у нас незабываемое событие - настроил свой спиннинг Степаныч, и начал, как он выразился, промышленный лов рыбы. Лицо его было перекошено радостью. Для экипажа это означает, что потенциальная опасность значительно увеличилась.
       Если стрельба с движущегося катамарана занятие довольно трудное, то броски спиннинговой блесны - это настоящее искусство.
       Для тренировки наш рыболов делает первые два броска, которыми ему удаётся послать блесну не далее пяти метров. Затем он делает мощный замах и... оказывается весь опутанным крепчайшим капроном.
       Мы несколько успокаиваемся. Чтобы распутать эту великолепную "бороду" ему понадобится не менее получаса. Мечтатель смеётся.- Теперь у Степаныча будет не одно, а три основных занятия: курить, бросать спиннинг и распутывать "бороды". Так что грести ему будет просто - напросто некогда...
       - Да, только мы выбрались из прошлого, как тут же вляпались в настоящее,- удрученно отозвался Ряша.- Всё в нашей жизни бывает, как бывает, а не так как хочется, чтобы было. В здоровом теле здоровый эгоизм, а в больном - больной.
       Пока Степаныч воевал с капроновыми узорами, мы проплыли мимо крутого берега, в котором жара вытаяла целый ряд продолговатых и довольно глубоких гротов. В них все время слышится шум от капающей воды и падения мелких комьев земли.
       Мерзлота сопротивляется жаре, иначе берег в этом месте уже давно бы обвалился и рухнул в воду.
       Из транзистора вещают о погоде во всей стране и даже других странах, но наш забытый богом и людьми край никого не интересует. За все дни нахождения на Котуе о погоде в Эвенкии не заговорили ни разу. А, между прочим, погода здесь стоит совсем не плохая.
       Ряша, которому надоело впустую махать спиннингом, вдруг разродился четверостишьем:
      
       Спиннинг Степаныч с собою везёт,
       Больше уже он совсем не гребёт.
       Первый заброс... Эх, скорей б борода...
       Спокухе - забава, коллективу - беда.
      
       Ровно в полдень Котуй вынес наши катамараны к бурному и очень короткому перекату, а в двенадцать часов десять минут Максим сделал свой решающий бросок и ... его блесну схватил таймень.
       Это был шестой таймень, которого подарил нам Котуй - загадочный и манящий. Он оказался самым большим и могучим из них. Длина этой рыбки была не много ни мало сто двадцать семь сантиметров, объём в "талии" или, как говорят авиаторы, мидель, - пятьдесят восемь сантиметров. Весила эта чушка килограммов двадцать, а то и поболее.
       В силу своей солидности таймень вёл себя на редкость спокойно, и после пятиминутного сопротивления сдался на милость торжествующего Максима. В знак этой выдающейся победы мы решили назвать этот день Пятиминуткой Максима.
       Остальные рыболовы, в особенности Командор и Ряша, сразу же как-то сникли и притихли. Стоим молча над красавцем пресных вод. Вот они гиганты Котуя, к которым мы так долго стремились. Особенно красиво смотрелись ярко оранжевые хвост и плавник, которые таймень то и дело выставлял из во­ды, как сигнал бедствия во время неравной борьбы с Максимом. Сейчас они постепенно теряли яркость своей окраски. Могучая рыба засыпала навсегда.
       Вдруг невдалеке от нас из воды вынырнула какая-то пернатая живность - не то крохаль, не то крупная утка. Увидев людей, она удивлённо крякнула и дала дёру вверх по реке.
       Два поспешных выстрела вслед не дали никаких положительных результатов. Над самыми вершинами пологих лесистых сопок тихонько прошуршал гидрач. Это был первый самолёт после нашего приводнения на Дюпкуне. Очевидно, он повёз напарника, оставленному на озере, охотнику.
       Немного остыв от переживаний, возникших в нас под действием рыболовного успеха Максима, мы продолжили наше путешествие.
       Степаныч с завидным хлад­нокровием продолжал делать и распутывать очередные "бороды", Мечтатель задумчиво попыхивал сигаретой и изредка перебрасывался с Ряшей пустяшными фразами.
       Я, тихонько пошевеливая веслом, наблюдал, как под нами проноси­лись камни, устилающие дно реки, да стрелой мелькали вспугиваемые хариусы.
       Смотря на хрустально чистые воды Котуя, невольно думалось: это прекрасно, что есть ещё места, где существует такая вот нетронутая грязной рукой цивилизации вода, вода напитанная кислородом и естественными минеральными солями. Вода, в которую хочется без конца смотреть, которую хочется пить, не задумываясь о том, сколько и когда ты выпил её уже до этого, в которой с удовольствием живут и рыбы, и водоросли, и разные микроорганизмы.
       И всё это в то время, когда ежегодный мировой сброс сточных вод составляет четыреста сорок кубических километров. При этом портится в пятнадцать раз больший объём, что превышает треть годового устойчивого стока. Ежегодно из-за нехватки воды или её загрязнения болеет более полу миллиарда людей. От болезней, вызванных загрязнённой водой, умирают пять миллионов новорождённых. В США две трети населения страны живёт в условиях загрязнённого воздуха. Свыше девяносто девяти миллионов автомашин выбрасывают там не менее шестидесяти шести миллионов тонн окиси углерода, шесть миллионов тонн азотных окислов, сто девяносто тысяч тонн газообразных соединений свинца и миллионы тонн прочих примесей. А там, где природа ещё сохранила свою первозданную чистоту, люди варварски расхищают её богатства, нисколько не задумываясь о последствиях.
       Ещё в 1724 году в сво­ём трактате "О мудрости и богатстве" И.Т. Посошин писал.- Ныне многие жалуются на рыбу, глаголя "плох-де лов стал быть рыбе". А от чего плох стал, того не вразумляют, ни того, чего много стал быть плох то, токмо от того, что молодую рыбу выловят, то нечего и большой быть...
       Слишком много говорим мы и, не менее много, пишем о переделывании природы для её улучшения, о защите ее от загрязнений, но много меньше делаем...
       Энгельс писал.- Не будем, однако, слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитываем, но во вторую и третью очередь - совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых. Людям, которые в Месопота­мии, Греции, Малой Азии и в других местах выкорчёвывали леса, чтобы таким образом получить пахотные земли, и не снилось, что они этим самым положили начало нынешнему запустению этих стран, лишив их вместе с лесами, центров скопления и сохранения влаги... На каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так, как завоеватель властвует над чужим народом, не властвуем над ней так, как кто-либо нахо­дящийся вне природы - что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри её, что всё наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать её законы и правильно их применять...
       От размышлений меня отвлёк громкий крик Ряши.- Спокуха, смотри, твоё ружьё гулять отправилось.
       Действительно, над катамаранов виднелся лишь небольшой кусочек приклада, а большая часть ружья ушла под воду. Нашему Степанычу невероятно повезло, попадись на пути движения выступающий камень и всё - не увидел бы он больше своего оружия. Тогда прости-прощай все ожидающие нас впереди крохали, гуси и дикие олени.
       Внезапно откуда-то из глубин небесных просторов налетела на нас мохнатая хмурая туча и окропила мелким и редким, но очень холодным дождиком. Она же принесла с собой и сильный встречный ветер. Сразу же исчезли все прелести свободного сплава, и наступили минуты интенсивной работы веслами, когда каждый гребок это борьба за метры и даже сантиметры проходимого расстояния.
       Котуй сузился, берега с обеих его сторон круто полезли вверх. Среди зелени тайги появились даже каменные нагромождения скал. Создавалось впечатление, что мы вплываем в каньон.
       Но это впечатление оказалось обманчивым, и после прохождения двух коротких, но очень бурных перекатов, мы снова поплыли по привычному руслу реки.
       Туча куда-то унеслась, и снова засветило жаркое полярное солнце. Под его горячими лучами у нас разыгрался аппетит, и мы потребовали у дежурных остановка на пережор.
       Дежурные занялись костром, а остальные ,схватив спунинги, наперегонки бросились обратно к перекатам, чтобы вновь попытать рыбацкое счастье.
       Ряша на этот раз решил идти своим путём и, забрав кораблик, проследо­вал вниз по течению, где вдоль пологой косы плавно струилась быстрина. Решение его оказалось на редкость удачным, и первая же проводка принес­ла пяток отличных чёрноспиных хариусов.
       Хариус брал часто, уверенно и вскоре у Ряши на камнях билось десятка два рыбин.
       Подойдя к увлёкшему­ся этой шикарной рыбалкой Ряше, говорю ему.- Слушай, браконьер рыбьего царства, по-моему, пора бы и остановиться. Смотри, сколько натаскал, скоро складывать некуда будет. Передохни, у нас впереди ещё вон почти половина пути, успеешь, наловишься.
       - Сам ты браконьер. Я просто жалкий любитель самоучка. Меня и так Мечта­тель каждый день пилит, что мало ловим, и ему никак не удаётся вдоволь рыбки откушать. А что касается браконьеров, то вот раньше были среди них рекордсмены! Помню, где-то читал, что принц Август Саксон Кабургский, чьи охотничьи владения находились в Верхней Штирии, убил более трёх тысяч четырехсот серн. Некий Абрахам Кип, промышлявший у берегов Северной Америки, истребил более миллиона тюленей. Уильям Кодди в семидесятых годах прошлого столетия ежегодно уничтожал по четыре тысячи бизонов.
       - Ладно, хватит воспоминаний. Твой Абрахам был просто хам и редиска, не будем уподобляться ему и всем остальным "рекордсменам". Пойдем, лучше чаёк попьём.
       Свернув кораблик и подобрав наловленную рыбу, мы направились к катама­ранам. Идя по берегу Котуя, мы тихонько переговаривались и не переста­вали любоваться его неповторимыми водами.
       Что за прелесть быстрые воды! Они бегут и бегут, переменчивые, обновлённые, и даже вихрастые бурунчики, что крутятся возле выступающих над поверхностью камней, в каждую секунду меняют свой облик: то серебрятся пузырями, то сыплют радужными иск­рами, то уходят острыми конусами в прозрачную глубину. И кажется, что вслед водам бежит, кружится и всё окружающее: деревья, берега, мы сами.
       Костёр весело потрескивал, вода в ведре начинала пузыриться и закипать. Завхоз сегодня был на редкость щедр, и предложил коллективу на пережор свеже-солёного хариуса, мясной паштет, галеты и даже по четыре конфетины на брата.
       Эта щедрость, разбавленная аппетитно пахнувшим свежим чайком, так подняла наше настроение, что трапеза продолжалась минут на двадцать дольше обычного.
       Всем было весело и непринуждённо. Кроме всего прочего, Командора ожидал приятный сюрприз: он вновь стал обладателем утерянного ранее топора.
       Отогретые богатой трапезой наши души совсем оттаяли и, пока Командор бегал в ближайшие кустики, мы ус­пели подложить топор к Челябинцам в катамаран, упрятав его под пойман­ного Максимом здоровяка тайменя.
       Мы медленно плыли по длинному и глубокому плёсу, дно которого устилали крупные коричневатые камни. Степаныч, как всегда, находился в полу понятной дремоте.
       Мы с Ряшей забавлялись каким-то пустячным разговором, а Мечтатель лениво швырял блесну по ходу движения нашего катамарана. Челябинцы на своём судне также предавались праздному безделью.
       Вдруг в тишине тайги раздался треск, это заработал тормоз катушки на спиннинге Мечтателя. Конец удилища согнулся дугой и упруго колебался. Таймень?! Да, это был действительно таймень, и хлопот он задал нам немалых!
       Рыбина ходила вокруг катамарана большими пологими кругами, и Мечтателю приходилось всё время следить за лесой, которая словно натянутая струна звенела над наши ми головами.
       Чтобы увековечить эту борьбу, я хватаюсь за кинокамеру, а Ряша взял в руки мелкашку, так как без неё с большой рыбиной на воде справиться очень трудно.
       Таймень то резко уходил в глубину, то, наоборот, поднимался к самой поверхности, и тогда из воды малиновым флажком появлялся его плавник.
       Мечтатель медленно подводил его всё ближе и ближе к борту. Внезапно, очевидно, чего-то испугавшись, таймень резко разогнался и сделал вертикальную свечку, почти на метр, выпрыгнув из воды.
       Это был великолепный экземпляр, и мы только испуганно охнули - неужели сойдёт? Тем более что крючок у блесны был довольно мелкий.
       Мечтатель покрылся мелкими капельками пота, и вытворял руками немыслимые манипуляции, отслеживая поведение рыбины.
       Всё время пытаюсь поймать тайменя в видоискатель камеры, но сделать это оказывается совсем не просто.
       Ряша не менее усердно водит стволом мелкашки вслед за тайменем, чтобы при первом же удобном мгновении сделать выстрел, и тем самым поставить точку в этой неравной борьбе.
       Наша битва с тайменем длится минут пять. Наконец, утомившись, он всплывает совсем рядом с катамараном, и Ряша нажимает на курок...
       Это был наш седьмой таймень на Котуе, и третий, пойманный нашим экипажем. Размеры пойманного тайменя были ровно один метр. Произошло это событие километрах в трёх от Верх ней Амундакты - очередного правого притока Котуя.
       В тайге впереди снова видны дымы пожаров. Кое-где они подходят совсем близко к берегу, но сплошной коричневой пелены, какая была раньше, уже не видно. Природа и Котуй, очевидно, решили, что на сегодня с нас вполне довольно всяких радостей и удовольствий. Небо заволокло сплошными сине-фиолетовыми тучами, течение со всем пропало и, в довершение всего, пошел сильный, холодный дождь.
       Река изогнулась громадной пологой дугой, по которой мы и продолжили свой сплав под сплошным водяным душем.
       Дождь окончился только через час, успев основательно промочить всё на наших судах. Подул сильный ветер, и в течение получаса разорвал и разметал тучи по всему небу. На горизонте вновь появился сверкающий диск солнца, и его лучи расцветили облака необычайно яркими и разнообразными красками.
       Великие художники древности предполагали, что всего на белом свете существует тринадцать тысяч красок, а у каждой краски - пятьдесят оттенков; таким образом, они считали, что щедрая природа дала в распоряжение человека шестьсот пятьдесят тысяч оттенков, секреты которых надо познать художнику, чтобы его полотна воплощали настоящую правду жизни.
       Я не художник, но в тот момент готов был утверждать, что мы наблюдали в сот канной небесной картине все существующие краски и оттенки.
       Решив, что такую красоту простои преступно не запечатлеть на кинопленку, я берусь за камеру и жму на гашетку. Увы, кончилась киноплёнка. Приходится заняться перезарядкой.
       Открываю камеру и осторожно кладу её крышку рядом с собой на рюкзак, а сам начинаю устанавливать новую катушку с плёнкой.
       В это время наш ловкач Спокуха, у которого ни с того, ни с сего вдруг зачесалась спина, резво завозил локтями, затем сделал грациозный разворот в мою сторону, и бедная крышка с печальным бульканьем мгновенно пошла ко дну.
       Я в ужасе взревел на всю тайгу.- Ребята, стойте! Спокуха у меня деталь утопил.
       От неожиданности Ряша чуть не сверзился с борта, а Степаныч лишь молча разевал рот и пялил на меня глаза.
       - Не боись, здесь не глубоко, метра полтора всего, а я видел, где она упала,- спокойно заявил Мечтатель.
       - Если упала не боком, то мы её быстренько обнаружим. Вот только как доставать будем?
       Резво отгребаем назад вверх по течению, внимательно всматриваясь в дно реки. Счастье сегодня во всём на нашей стороне - сквозь метровый слой прозрачной воды хорошо просматривается наша утопленница.
       В операции по спасе­нию киноаппаратуры приняли участие я, Мечтатель и Ряша, а виновник "торжества" Степаныч лишь хромал по берегу, и выдавал нам мудрые руководящие указания.
       Сначала мы пытались зацепить крышку спиннинговой блесной, но после пятиминутных усилий убедились в безуспешности этого метода. Тогда мы с Мечтателем слезли на берег, и с помощью двух чалок вывели катамаран точно в то место, где находилась крышка, а Ряша с помощью весла начал выделывать сложнейшие манипуляции по её извлечению из воды.
       Несколько раз ему удавалось поддеть крышку веслом, но у самой поверхности воды она снова соскальзывала и падала на дно. Наконец, Ряша все-таки умудрился подцепить её на лопасть, и вытянуть из воды.
       От такой ювелирной работы он взмок больше чем от только что закончившегося дождя, и теперь смотрел на Степаныча, как удав на кролика.
       Камера, а с ней и будущий кинофильм, были спасены. Однако когда я попробовал ей снимать, камера почему-то отказалась работать. Мечтатель, Ряша и я по очереди пытались отыскать причину отказа, но без успешно. Аппарат не работал. Грейфер отказывался цеплять плёнку и жужжал на холостых оборотах. Расстроенные, мы оставили камеру в покое, и налегли на вёсла.
       Наш второй экипаж за это время уплыл далеко вперёд и совершенно скрылся из виду. Только через полчаса мы подплыли к пологому берегу, где нас ожидали Челябинцы. Они обеспокоено начали расспрашивать нас о случившемся.
       За то время, пока мы занимались ловлей детали к камере, Командор успел выловить ещё одного таймешонка, килограмма на три-четыре. Такой богатый улов означал, что сегодня на ужин просто необходимо готовить уху из тайменных голов.
       Небо совершенно прояснилось, и всё указывало за то, что на сегодня дождя больше не предвиделось.
       Ряша ушёл со своим корабликом в устье Амундакты. Вечерний клёв хариуса был просто бешенным. Не успевали мы выводить кораблик по струе на полную лесу, как на его крючках уже болтались по три-четыре крупных рыбины. Поэтому большую часть ловли мы занимались снятием хариусов с крючков и выведением кораблика на струю.
       За каких нибудь пятнадцать минут мы стали обладателями тридцати пяти великолепных экземпляров. Однако в лагерь мы принесли всего тридцать две рыбки, так как трёх у нас сумели буквально из-под носа стащить чайки, которых на Котуе в последние два дня встречается довольно много.
       Когда мы вернулись в лагерь, ребята занимались подготовкой тайменей к засолке: потрошили, чистили. Дежурные тем временем готовили ужин, в состав которого основным блюдом входила тайменья уха.
       Сидеть около костра было просто невыносимо. Из ведра лились такие ароматы, что описать их просто невозможно. Ни в одной ухе, сваренной в городе, не увидите вы таких янтарных капелек жира, булькающих в нежно-розовых изогнутых кольцом боковинах под струями горьковатого лиственничного дыма, не вдохнёте головокружительного аппетитного благоухания острой тайменей ухи.
       Самое изысканное кушанье в ней это тайменьи головы. Едят в них всё - губы, кожу, хрящи, мозги. Однако особенно непревзойдённым лакомством в них считаются глаза, вернее, глазное обрамление.
       Пока на костре готовились все эти прелести, на реку начал опускаться туман. Сначала он покрывал отдельные части русла и берега, а затем повис над нами и тайгой сплошным, непрозрачным молочного цвета покрывалом. В десяти метрах от костра невозможно было различить ни одного предмета.
       Воздух загустел, словно сгущёнка в банке, в пространстве были взвешены мельчайшие водяные частицы.
       Дым от костра растекался по туману серо-коричневой лентой, уползающей куда-то в сторону невидимой сейчас реки. Было очень тепло, но, к счастью, полностью куда-то пропали все комары и мошка.
       Наглотавшись обворожительных запахов, мы буквально постанывали от нетерпения пока дежурные, Максим и Уралочка, разливали уху по мискам. Затем в природе минут на пятнадцать буквально повисла идеальная тишина - шла работа с ложками и мисками. Только изредка кто-нибудь повизгивал, не сдержав вырываю­щегося наружу удовольствия.
       Уха была настолько сытной, что от второго - гречневой каши отказались все, даже Мечтатель. Зато чаёк пользовался большим спросом, и, в конце концов, ведро с ним оказалось пустым.
       Облизывая ложку, Лёха подвёл итоги только что завершившейся процедуре.- Ёрики - маморики. Обалдайс, а не уха.
       Наш Степаныч ста­новится опасным не только на воде, но и на суше. Вставая из-за стола, он умудрился зацепить какой-то деталью своего тела за приемник, и тот сва­лился на землю совсем рядом с огнём, жалобно мяукнув какой-то очередной музыкальной фразой, к счастью без последствий для его схемы.
       Лежим у костра разомлевшие от вкусной еды. Двигаться не хочется, говорить тоже.
       Общение людей друг с другом в коллективе, вне зависимости от того большой он или маленький, происходит путём разговорных диалогов. Без разговора люди перестают интересовать друг друга, так как нарушается та духовная связь, которая и отличает человека от всех других живых существ на земле.
       Говорят люди обо всём: важном и пустяковом, радостях и горестях, шутят и ехидничают, злят друг друга и успокаивают. Однако здесь, в тайге, на первозданной природе не меньше разговоров людей сближает и молчание.
       Оно не только не разделяет коллектив, а, наоборот, делает его более монолитным и крепким. Владеть умением молчать не менее сложно, чем научиться вести задушевную беседу. Я даже где-то слышал выражение: Смотри, как красиво молчит! Или ещё одно: Иногда так хочется помолчать, но не с кем.
       Сейчас все мы лежали вокруг мирно потрескивающего костра и красиво молчали.
       Воздух был совершенно неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Туман стал ещё плотнее и осязаемее. В ночном тумане есть что-то властное, непокорное. Ночной туман не жмётся робко к земле, как бывает утром, а нависает над всем, что на ней находится, плотным густым пологом. Зёрна влаги касаются кожи, лицо сыреет. А возле костра жарко, светло, дым поднимается вверх вместе с дождём красноватых искр.
       Сгущая темноту до плотности, почти осязаемой, пламя костра выхватывает из ночи светлые стволы деревьев, взъерошенные, неподвижно нависающие над головой ветви, выступающие в отдалении кусты.
       Но вот языки огня сникают, сокращаются, как бы уходят в себя, чтобы снова рыться среди раскалённых светящихся веток, лизать обрубки деревьев, снова набираться силы для борьбы с мраком.
       Сведенный с неба огонь, похищенный кусок солнца... Чудо, живущее рядом с человеком, спутник его в долгих скитаниях по земле. Тянутся сквозь тьму на огонёк люди, веря, что там, где огонь, там и жизнь; сбиваются плотнее вокруг костра, и вот уже не страшен им беззвёздный мрак, холод пустынь и завтрашний день, потому что вместе с теплом в сердце вливаются новые силы и гонят прочь мысли об одиночестве.
       Вволю на­молчавшись, мы начали потихоньку приходить в себя после еды. Дежурные скрылись в тумане и забренчали на берегу мисками.
       Ряша начал уговаривать Максима идти ловить тайменя на "мыша", но тот отказался.
       Степаныч долго рылся в куче обглоданных костей и, наконец, выволок оттуда тайменью челюсть. Долго её рассматривал в отблесках огня, а затем заявил.- Посмотрите, какая прелестная вещица. Обязательно возьму с собой в Москву и поставлю на серванте...
       Ряша тут же отреагировал.- У каждой пташки - свои замашки, у каждой рыбы - свои загибы!
       Степаныч обиженно засопел и бросил челюсть в костёр.
       - Зачем же вещь сгубил,- спросил у него Командор.
       Ответа ему не последовало.
      -- Ребятишки, пора бай-бай. Завтра решающий бросок до Воеволихана. Последний денёк потечём на юг, а там назад к северу.
       Синий полумрак таял и бледнел. Через заслоны лиственниц пробились первые солнечные лучи, и всё вокруг: и стволы, и кусты, и палатки, и пар над белой пеной мелких бурунов вначале переката, вокруг плоско выступающих камней,- окрасили нежным лиловым светом. Недаром французы "рано утром" называют коротеньким словечком "бонёр", то есть "прекрасный час".
       Вчерашнего дождя, как не бывало. Весело посвистывали, носясь в воздухе, су­етливые комарики.
       Дежурным делать сегодня практически нечего, так как они предлагают на завтрак вчерашнюю кашу и кофе.
       Хрустя сухариком Степаныч обращается к Мечтателю.- Хочешь анекдот расскажу?
       - Расскажи,- вместо Мечтателя отвечает ему Максим.
       - Слушай. Пошел Иван-царевич во французский ресторан. Принесли ему лягушку. Ударилась лягушка оземь и превратилась в прекрасную девицу. Бил-бил Иван-царевич девицу об пол - не превращается она обратно в лягушку. Пришлось есть так...
      -- Не смешно,- говорит Максим.
      -- Чукча получил новую квартиру и показывает гостям. Первая комната: Здесь
       У меня тундра. Вторая комната: Здесь у меня тоже тундра. Третья комната: Здесь, однако, снова тундра. Кухня: Здесь у меня ещё тундра. Туалет: Здесь мой чум. Его спрашивают.- А куда же ты в туалет ходишь? В тундру.
       - Ну, что? Тоже не интересно? Тогда слушай ещё. Чукча и два жулика долго едут с севера в купе. Скучно. Жулики посовещались и говорят.- Чукча, а чукча, давай в нарды на деньги играть?
    - Hе-ет, знаю я вас, вы меня в свои игры обжулите!
    - Hу давай играть в какую-нибудь вашу чукотскую игру.
    - Ладно. Играем в чомбу.
    Поставили на кон. Сдали. Только жулики взяли карты, чукча кричит:
    - Чомба!!! - и сгребает себе деньги. Жулики спрашивают:
    - А в чем смысл-то?
    - А кто первый скажет - тот и выиграл!
       Сдали второй раз - жулики карты похватали и орут "Чомба!!!!!". Чукча спокойно берет свои карты, смотрит, сгребает деньги и говорит.- - Козырная чомба!
       Ряша купается в спокой­ных водах Котуя и кряхтит при этом, как старый крохаль.
       Давненько ни у кого из нас не было люмбаги. Пора бы ей и проявиться в чьём-нибудь орга­низме.
       Ни к селу ни к городу почему-то вспоминаю, что существует такая раз новидность слюды, которую называют весьма интригующе - вермикулит.
       Подкрадываюсь к вылезшему на берег Ряше и легонько провожу пальцами по его голым рёбрам. Я знаю, что он терпеть не может щекотки.
       Эффект невероятный: Ряша подпрыгивает и визжит, как молодой недорезанный поросёнок, а потом начинает орать на меня на всю просыпающуюся тайгу.- Не трожь меня за боки! Ишь, нашел себе развлечение. Вон в Штатах по закону даже девушек щекотать запрещается!
       - Нужны мне твои боки, я так - ради интереса...
       - Подошедший к нам Усач интересуется.- Слушай, "девушка", а это, правда, что такой закон имеется?
       - Имеется, мальчёночка, имеется. В городе Нортон, штат Вирджиния. Там и не такие законы есть. Вот, например, в Лос Анжелесе до сих пор запрещено стрелять зайцев из окна трамвая, привязывать крокодилов к водопроводным колонкам, купать младенцев в одной ванне, а в штате Миннесота запрещено вешать мужское и женское бельё на один гвоздь. Так что смотри дружочек, не вздумай повесить свои грязные портки на один сучок с Уралочкиными трусиками, а то тебя Командор линчует...
       После этой ярчайшей Ряшиной тирады Усач предпочитает побыстрее смыться.
       Ещё немного побурчав и натянув штаны, Ряша бежит греться к костру, где он собирается поджарить на завтрак тайменьи потрошки. Трудясь над противнем, он попутно рассказывает нам великолепный фантастический сон, который привиделся ему сегодня ночью после принятия тайменей ухи.
      
       Первый сон Ряши на Котуе.
       Приснился мне, братцы, не сон даже, а удивительный ковбойский фильм. И было в нём вот что. По ранчо металась Сидорова коза Ностра. Боб 0 Хламон тоже кипел, и в гневе был страшен. Его сильные, небритые руки рвали подковы. Он порол воздух вожжами, сплетёнными из миллиметровой жилки, и говорил нехорошие слова. Таким злым его видели совсем редко. Один раз, когда стадо бизонов плясало на нём кукараччу; второй раз, когда дикий олене мустанг Сева сбросил его в ущелье Чёртова Морщина, и вот се­годня...
       Мало того, что этот прохвост Педро Кровавая Губа удрал с рабо­ты, не сдав обходного листа, мало того, что он прихватил с собой сейф с набором блёсен Норич и Канада - прерия видала фокусы и похлеще,- мало того, что он увёл с собой куда-то на Юг красавицу лаборантку Мери, бог с ними - это по-ковбойски. Но Педро слишком много знал. Знал то, чего не знал сам Боб, а очень хотел бы знать.
       Педро удрал, так и не поделившись с патроном своей тайной, и даже не пожав на прощание Бобу небритую руку. А это уже, пардон, не влазило ни в какие ворота...
       Мери тоже хороша штучка! Могла бы быть и поумнее. В свои неполные двадцать шесть лет Мери уже в совершенстве знала и сносно владела четырьмя действиями арифметики, что прекрасно помогало ей в мытье лабораторной посуды на соседнем ранчо, где она работала на полставки. В свободное время она также играла в любительском оркестре партию литавр, и маэстро, строгий мосье Дюррак, был ей доволен.
       Боб быстро прикинул - мы накроем беглецов у каньона Мороженый Хек, и ещё успеем в салун Кэт, как раз, когда там начнутся торги.
       Он поднял руку и сказал ожидающим его ковбоям своё слово.- Ромашки спрятались, лютики поникли.
       - Ну, Педра, погоди!- закончил он своё "многословное выступление,
       и дюжина лучших ковбоев вскочила в сёдла.
       0 Хламону подвели любимого жеребца Дон Жуана, помесь зебры с лошадью Пржевальского. У невысокого холма, который местные индейцы называли Магуча Куча, преследователи наткнулись на полуразвалишееся бунгало из стали, стекла и бетона. У ворот бунгало грустно спала собака.
      -- Уйди, ссссобака!- твердо сказал Боб, и кинул ей взятый с собой про запас лангет из медвежатины.
       Она съела этот кусок мяса, но не проснулась. Боб тут же её убил и закопал, хотя ждали неотложные дела.
      -- Клянусь джинсами святого Марика, они здесь!- крикнул Боб и ударил себя в грудь. По прерии прокатилось гулкое эхо.
      -- Ковбои ворвались в бунгало. На стене с обвалившейся метлахской плиткой висел портрет красотки суперстар Соль Ами. Дон Жуан не выдержал ее улыбки и встал на дыбы.
       Было душно. Топили. В углу к стояку центрального отопления за одну руку привязан старик-индеец. Другой рукой он играл на контрабасе любимое танго аргентинских гаучо "Зачем вы, девочки, красивых любите, а?".
       Никто не знал, кто он по образованию и сколько лет осталось ему петь до пенсии. Но зато все знали, что где-то у него есть "Верная", и такая же волосатая, как у Боба, Рука. Поэтому его терпели.
       Пел он долго и плохо. Было грустно, хотелось рыдать, и все стали подпевать старику, потому, что ковбой не плачет, ковбой поёт. Каждый пел, сцепив немытые после дневной работы руки у себя на груди, думая о чём-то своём, близком, сугубо личном... Радикулите, тринадцатой зарплате, ловле тайменей, отпуске...
       Из прерии пахнуло супом Южным из пакетов. Где-то варили аргоном.
       - Ну, старый койот! Где пташки?- Боб 0'Хламон вскинул свой кольт двенадцатого калибра, заряженный из-за важности событий специальными экспансивными пулями.
       Старик оскалил в улыбке свои изъеденные цингой клыки, начищенные до блеска пастой "Поморин", и, взяв последний аккорд, спокойно произнёс сквозь опущенные мохнатые ресницы.- Ша! Старые аксакалы говорят: когда две птахи летят рядом, значит вместе им хорошо. И пущай летят! Больше ты от меня ничего не выцыганишь, бледнолицый мой братишка!
       - Старая кепка! Земеля! Сын змеи и шакала! Ты до слез растрогал моё сердце. Будь, по-твоему!- Боб уронил скупую мужскую слезу на лысину задрожавшего Дон Жуана, и разрядил свой кольт сразу из двух стволов в люстру.
       - Темнело. Ковбои развернули коней и понеслись к станции, где в ста
       ром подвальчике у вокзала хохотушка Кэт по кличке "Али баба, али сорок разбойников держала пивной салун, и потихоньку подторговывала жареными рыбьими потрошками и несвежим "Хе".
       Кэт хлопотала за стойкой, а её компаньон колдовал на кухне, делая воблу из ратанов. Торговля бурлила, и фирма процветала.
       Полусухое лилось полу разбавленным.
       Пиво разносила по салуну орава девочек с голубыми глазами. Но Бобу 0'Хламону и его людям Кэт подавала сама, и спиртное разводила только дисцилированной водой. Первая любовь не забы­вается!
       Много воды утекло в пивные кружки, пока старик-индеец
       отвязался от стояка и, перебросив фазу на ноль, включил люстру.
       Из контрабаса вылез усталый Педро Кровавая Губа, и помог выбраться дрожащей от какого-то нетерпения Мери. Кримпленовая штормовка из импортной ткани местного пошива, какие носили в ту пору на Диком Западе, ловко сидела на его ладной фигуре.
       - Опять меня кто-то нюхал, даже в этом проклятом контрабасе,- жалобно простонал Педро.
       Мери положила ему на плечи свои сильные тонкие руки, и заглянула в его голубые глаза глубокого залегания. В этих глазах сейчас горели гнев и страдание.- Не печалься, Педро, в жизни бывает и не такое. Сейчас я приготовлю тебе ужин. Только посуду ты будешь мыть сам.
       После этой преамбулы она ушла на кухню разводить костёр.
       Кровавая Губа устало сидел у окна и смотрел в звёздное ночное небо. Изредка он принимался считать себе пульс. Когда он досчитал до шестой тысячи, на его плечо легла тяжёлая мужская рука.- Сдавайся, Педра! Сопротивление бесполезно, вы окружены!- Боб О'Хламон стоял рядом, и крутил на пальце свой длинный вороной ус. Во всех щелях
       торчали Смиты и Вессоны...
       Медленно, на глубоком вдохе, поднял Педро свои бледные артистические руки.- Ладно, старина, сегодня твоя взяла. Пиши! Тройники пятый номер продают­ся на птичьем рынке старым бродягой в соломенной шляпе только по последним субботам каждого месяца.
       А где я беру блёсны жёлтого цвета, я тебе всё равно не скажу!
      
       Ряша обвёл нас всех задумчивым взглядом и закончил.- Вот такая картинка приснилась мне сегодня ночью. Ну, как, подходяще?
       Минут десять мы сидели совершенно ошарашенные, а затем Мечтатель произнёс.- Переел ты, дружочек, с вечера. А в таких случаях перед сном кое-куда бегать не мешает. Что же касается всевозможных толкований, то этот сон, пожалуй, к дневке и очередной бане. Вообще-то, по научному, сновидения это комплекс мыслей, мгновенно возникающих под влиянием того внешнего обстоятельства, от которого мы просыпаемся. Так что, не иначе, спал ты сегодня, на чем нибудь жестком и колючем...
       И тут Ряша нам признался, что когда мы все заснули, он всё-таки не выдер­жал и отправился "мышарить". Причём, в это время через туман удалось пробиться луне, и была она удивительного, необычного цвета, в котором сочета­лись жёлтые, красные и даже зелёные тона. Это придавало окружающему миру какую-то особенную зловещесть.
       Казалось, что из тайги вот-вот появится злой дух Ямбуя, и схватит тебя за что-нибудь жизненно важное. А кругом буквально звенела тишина, и из струящегося по воде тумана прямо под ноги Ряше выпрыгивали на отмель круги от гуляющей рыбы. Рыба смотрела на подбрасываемого ей мыша спокойно и насмешливо, не делая даже малейших попыток его попробовать.
       - Ну, знаешь, после таких ночных похождений, и не такое приснится. Спать надо ложиться вовремя, а не злой дух Ямбуя караулить!
       За разговорами мы совершенно не заметили, как поджарились потрошки. Только тогда, когда Максим, как дежурный, начал обносить всех этим изысканным лакомством, наши мозги переключились с Ряшиных историй на восприятие материального мира.
       Потрошки были обворожительны, но особенно вкусна была тайменья икра. К великому сожаленью и того, и другого было очень мало: всего по ложке на брата.
       Солнце грело немилосердно, и коллектив постепенно начал раздеваться.
       Вскоре мы все гордо щеголяли, как на курорте, в одних плавках. К счастью, комаров и мошки почти не было, и мы наслаждались ультрафиолетом без всяких ограничений.
       Разбирая шмотки, я натолкнулся на несчастную кинокамеру. Решаю в последний раз взглянуть на неё, а затем упаковать до конца похода. И вдруг... О радость! Обнаруживаю, что у неё просто-напросто отключился грейфер. Очевидно, в суете, я каким-то образом случайно перевёл переключатель на холостой ход.
       Перевожу его в нужное положение, и камера бойко застрекотала. Будет всё-таки фильм о Котуе - загадочном и манящем.
       Сон Ряши, как говорят в народе, оказался "в руку". Сразу же после завтрака он вооружился спиннингом и направился к устью Амундакты.
       Первые два запроса оказываются на редкость удачными, и приносят нашему рыболову сразу двух тайменей.
       Однако все последующие проходят в холостую. То ли в этом месте больше не осталось ни одной рыбки, то ли остальные обитатели подводного царства, увидев участь постигшую их собратьев, решили больше не играть с судьбой, и благоразумно уплыли подальше от этих блестящих и коварных железок.
       Ряша вернулся к нам довольный и торжествующий. Он тут же полез в рюкзак за рулеткой, и принялся измерять свой улов. Один из тайменей имел длину в 94 сантиметра, а второй - около 70.
       Мечтатель тут же высказал свои сомнения насчёт правильности проведенных замеров.- Конечно, как у своих таймешат, так от конца замеряет, а у моих, так от выемки. Сантиметров на пять меня надул...
       Обещаем ему в дальнейшем строже следить за измерениями, и больше не допускать такой вопиющей "не­справедливости". После чего он успокаивается, и лишь изредка продолжает бурчать себе под нос.- Я говорил, что Котуй - речушка рыбная. Не даром она влекла меня к себе столько лет.
       Мы деликатно помалкиваем - нельзя лишать человека его маленьких радостей, тем более, что на сегодняшний день мы, как ни как уже поймали девять штук тайменей, а это совсем не плохо.
       Если так пойдёт и дальне, то на обратном пути груза у нас будет не меньше, а больше того, что мы привезли с собой.
       Общими усилиями в десяток минут разделываем и засаливаем пойманных тайменей.
       Через час после отплытия я решил вновь испытать своё рыбацкое счастье и взялся за спиннинг. Первые два десятка забросов не дают никакого результата. Только иногда особенно любопытные хариусы подплывают совсем вплотную к борту катамарана, следуя за поблёскивающей на солнце блесной, но, увидев каких-то совершенно непонятных чудищ в оранжевых спас жилетах, они резво кидаются наутёк, блеснув на прощание изумрудной чешуёй.
       Продолжаю будоражить воды Котуя. Сзади меня посвистывают спиннингами Ряша и Мечтатель. Котуй как будто вымер. Не слышно было даже писка ставших привычными комаров.
       Вдруг, после очередного заброса, когда я подвёл блесну почти к самому борту, из прозрачней глубины к ней медленно и даже лениво всплыл показав­шийся мне огромным таймень.
       Он подошел к блесне сбоку, разинул свою зубастую пасть, забрал в неё ярко блестевшую на солнце белую железку и, сомкнув челюсти, так же лениво ушёл обратно в глубину.
       Есть! Сидит! Оцепенение от только что увиденного охватило не только меня, но и Ряшу, который лишь секунд через десять смог едва выдавить из себя.- Тттаа...щии, аккурааатненько, а то сойдёт...
       Сам он схватил лежащую перед ним мелкашку и изготовился к стрельбе.
       Начинаю потихоньку работать катушкой и натягивать лесу. 0диако, тайменя такая ситуация совсем не устраивала.
       Он с разгона вылетел из воды, резко ударил по поверхности своим прекрасным оранжевым хвостом, мотнул лобастой головой и, открыв пасть, выплюнул блесну.
       Разошлись по воде последние круги, и гордый житель сибирских рек исчез для нас навсегда. Взяв блесну в руки, я понял причину только что происшедшего - подвёл стандартный, маломерный и непрочный тройник, у которого надломился одни из крючков. Да, выпускаемые нашей промышленностью блёсны явно не годились для ловли гигантов Котуя.
       Ушедший таймень так разжёг рыбацкие страсти, что оба наши экипажа наперегонки припустили к берегу и, схватив спиннинги наперевес, бросились к воде с воплями.- Эй, ты недоблеснённый, сдавайся по доброй воле, иначе всё равно вытащим!
       Котуй буквально вскипел от падающих в него блесён. Даже Спокуха не вытерпел и запустил в воздух свою блесну, которая тут же принесла ему очередное занятие по распутыванию образовавшейся бороды.
       Но недоблеснённый, наученный горьким опытом, забился в какую-то глубокую ямку, и совсем не собирался повторять свои рискованные эксперименты.
       Река в виде компенсации выдала нам лишь одного синеспиного хариуса, севшего именно на мой спиннинг.
       Окончательно потеряв всякую надежду выловить ловкого беглеца, мы свернули спиннинги, уселись на свои галоши, и отчалили.
       На горизонте весело и лихо погромыхивала гроза.
       На одном из очередных перекатов оживлённо застрекотал своим спиннингом Мечтатель. Таймень?
       В восемь глаз мы уставились в воду, пытаясь разобрать, кто же уселся в этот раз на блесну.
       Переплетающиеся струи течения и пузырьки воздуха, поднимающиеся со дна, не позволяли разглядеть схватившую блесну рыбу, которая сильно тянула, и рвала лесу.
       Мечтатель медленно сантиметр за сантиметром сматывал лесу на катушку и, наконец, извлёк из воды большого хариуса!
       Наш завхоз умудрился зацепить его блесной точно под спинной плавник, и бедная рыба волочилась в воде туловищем поперёк, создавая впечатление того, что на крючке сидит настоящий гигант.
       По словам Мечтателя даже таймень не оказывал ему такого сопротивления. По единодушному решению всего экипажа за стойкость и упорство хариус был отпущен на волю.
       Очередного, десятого в этом сезоне, таймешонка поймал в четырнадцать часов наш уловистый Ряша.
       Этот малёк весил килограмма три-четыре, но брыкался и прыгал на спиннинге он не хуже взрослого. Во время этой пляски я даже пострадал.
       Уже на катамаране, когда у него пытались извлечь из пасти блесну, таймешонок напоследок так взбрыкнул, что блесна вылетела у него из пасти пулей, и одно из жал тройника впилось мне в палец правой руки.
       После этого "успеха" Ряши мы единогласно заявили, что он ради обеспечения себе первенства в ловле тайменей не брезгует ничем, и сознательно ловит даже таких малышей, что порядочному спиннингуэйтору совсем не к лицу.
       Ряша пытался категорически отрицать такое обвинение, заявляя, что это получается у него совершенно случайно, а не корысти ради, но припёртый к стенке замолчал, и даже на время оставил свои упражнения со спиннингом.
       Издалека, откуда доносились весёлые раскаты грома, словно с горки скатилась узкая и вытянутая фиолетово-сизая тучка, и вылила на нас целый ушат холодного дождя. Молниеносно сделав своё дело, она тут же унеслась за ближайшую пологую сопочку.
       Через пять минут ничто в природе не напоминало о её лихом кавалерийском наскоке - так же грело жаркое солнышко, и тихонько дул довольно тёплый юго-западный ветерок. Только на самой границе земли и неба продолжало изредка погромыхивать, и собирались в небольшие группки опасные соратницы нашей проказницы.
       На выходе из очередного переката меня поджидала неприятность. Перекат был довольно быстрый, река в этом месте делала несколько крутых корот­ких виражей, и следить за тем, что находится впереди, было невозможно.
       Когда наш катамаран лихо выскользнул из-за поворота, метрах в двадцати по ходу из-под берега бросилось наутёк семейство крохалей. Мгновенно схватив мелкашку и, вскинув её к плечу, я, вдруг, услышал отчётливое "буль..буль.буль".
       Интуитивно нажимаю курок, выстрела не последовало. Передергиваю затвор, и тут же обнаруживаю, что "буль-буль" сделала обойма от моего ружья.
       Сообщаю об этом событии своим друзьям. В ответ наблюдательный Ряша сообщает, что он всё видел, и даже запомнил место, где упала обойма.
       Решаем пристать к берегу и попытаться найти и вернуть на место "беглянку", тем более что уже пора было устраивать пережор.
       Я, натянув повыше ботфорты сапог, брожу вдоль берега и пытаюсь обнаружить обойму. Однако в этом месте оказывается довольно глубоко, и все мои попытки остаются безрезультатными, если не считать воды, набравшейся в сапоги. Убеждаюсь, что искать такую мелочь в быстронесущихся ведах Котуя почти бесполезно.
       Грустный возвратился я к ребятам, которые блаженствовали на мягкой зелёной траке, растущей на пологом бугре. У кост­ра собрался весь коллектив за исключением Ряши и Командора, которые про­должают борьбу за первенство в ловле тайменей, и по этой причине умчались куда-то за поворот реки, где раздавался шум переката.
       Вернулись они минут через тридцать, когда мы уже кончали полдничать, попивая ароматный и крепкий чаёк. Ряша пришёл грустный, и тут же принялся за еду, а Командор, наобо­рот, весь излучал вокруг себя радость и веселье, так как оказался облада­телем двух таймешат весом килограмма по два каждый. Благодаря ним он су­мел догнать Ряшу по количеству пойманных рыбин, и теперь откровенно торжествовал.
       Напившись чая, Ряша несколько отошёл от своих огорчений и стал вы­яснять у меня, нашел ли я обойму. Услышав мой отрицательный ответ, он уверенно заявил.- В любом деле надобно умение и сноровка. Не умеешь - не берись! Сейчас найдем...
       Он подтянул повыше сапоги и, насвистывая, направился к берегу. Вошел в воду, огляделся, засучил рукав рубашки по самое плечо, сунул в воду руку и... Вытащил оттуда обойму.
       Всё это было сделано так быстро, что мы не успели даже удивиться.
       Ряша вернулся к костру, протянул мне на ладони мокрую обойму и тоном, не допускающем сомнений, заявил.- Эта операция будет стоить тебе в Москве бутылки коньяка, а здесь очередной пайки...
       Я с радостью заявил ему, что отдаю не одну, а целых две пайки за такое искусство.
       В ответ Ряша предлагает.- Если так, то можешь топить свою обойму через день.
       Степаныч тут же присваивает ему очередной титул - Каскадёр, а Командор, чтобы не отстать от других - Чингачгук Большой Змеевик.
       Я спрашиваю Сгепаныча.- Почему это он каскадер?
       - Потому, что у него выше и длиннее, а у нас меньше и короче...
       - Чего выше и чего короче?
       - Самим суубражать надо.
       На дальнейшие разъяснения Степаныч не снизошёл и умолк, вновь погрузившись в свои философские размышления. Сейчас он представлял собой классический стереотип человека, чуть ли не с колыбели всем пресытившегося, всего постигшего и решительно всего знающего. Человека, конечно же, чётко представляющего, что всё и вся в этом мире - суета сует, и всякая хрено­вина, не заслуживающая его драгоценного внимания.
       Итак, я снова стал обладателем полноценного карабина, и мог опять рассчитывать на увлека­тельную охоту, страсть к которой сохранилась в нас со времён предков, бегавших за мамонтами и гусями босиком в меховых портах с дубинками.
       Через полчаса после отплытия, где-то около семи часов вечера, наши катамараны подошли к самому крупному на нашем маршруте притоку Котуя - Воеволихану.
       Судя по описанием, это должна была быть полноводная река, которая несла свои воды через тайгу и болота на протяжении долгих трёх­сот шестидесяти километров.
       Восволихан появился перед нами как-то сов­сем незаметно. За крутой галечной косой внезапно забурлил поток метров пятнадцати в ширину и, окрасив основную струю Котуя в коричневатый цвет, растворился в его русле.
       Берега в месте его впадения были сложены из круп­ных сланцевых плит желтовато-серого цвета. Вода в этом месте имела какой-то буро-красноватый оттенок. Очевидно, где-то выше по течению Воеволихана находились болота с большим содержанием железа в почве.
       Первыми пронесясь мимо места впадения, мы пристали к берегу и осмотрелись. Удобнее всего было остановиться на стоянку не на самом Котуе, а протащив катамараны вверх по течению Воеволихана метров на триста.
       Оставив на катамаране только Мечтателя, который будет вёслами отталкиваться от берега, впрягаемся вдвоём о Ряшей в носовую и кормовую чалки и начинаем бурлачить.
       Степаныч в это время медленно ковыляет за нами по камням. Протащив катамаран до мелкого переката, решаем, что дальше двигаться не имеет смысла, и останав­ливаемся, чтобы дождаться второй экипаж, который где-то задерживается.
       Как оказалось, наши хитромудрые друзья остановились, не доходя метров сто до устья Воеволи, и начали промышлять тайменей. Эта остановка принесла им сразу трёх отличных рыбин. Два тайменя были килограммов по девять, а один килограммов на семь.
       Сегодня Котуй что-то расщедрился на рыбу - мы поймали семь тайменей. Счастливыми обладателями последних рыбин стали Максим, он поймал двух тайменей, и Командор.
       Только Лёхе по-прежнему не везёт. Именно в этом уловистом месте у него вновь сошли с блесны две рыбины, кото­рых тут же подцепили на спиннинги его друзья.
       Челябинцы вошли в Воеволихан на вёслах, и долго скреблись вверх, преодолевая довольно сильное течение. Выяснив, что стоянка по правому берегу притока очень неудобная, мы решили перебраться на его левый берег.
       Это оказалось возможным только путём перетягивания катамаранов через реку с помощью чалок, так как в этом месте было очень мелко.
       Операцию "Переправа" с обеими катамаранами осуществили Командор и Максим. Во время неё они умудрились набрать полные сапоги воды, а Максим промок по пояс.
       Остальные перебрели приток вброд, выбирая места помельче. Только Спокуха и Уралочка переехали с берега на берег, гордо восседая на нашем катамаране.
       Во время переправы отсутствовал Мечтатель, который вооружившись спиннингом решил пройтись вверх по Воеволи в поисках приличных тайменных ям.
       К своему огорчению никаких ям он не обнаружил, а, вернувшись обратно, не увидел на месте ни нас, ни катамаранов, которые мы успели вытащить из воды и уложить на камнях. Переходить приток вброд ему не хотелось, и он затеял с нами торговлю, чтобы мы переправили его на другой берег так же, как и Спокуху с Уралочкой.
       В ответ на его просьбу требуем от него пять рублей за перевоз. Денег он платить не хочет, и предлагает рассчитаться спиртом, который находится в багажнике. На это предложение мы вполне резонно заметили, что багажник и так находится у нас, а не у него, так что граммульки мы можем взять и сами, без его согласия.
       В ответ прозвучало.- Ну, погодите! Вот переберусь, тогда поговорим, что вы можете...
       После этого Мечтатель лихо ринулся в ржавые воды Воеволихана.
       Палатки мы установили около леса. До реки было не менее ста пятидесяти метров каменистого, почти идеально ровного, словно бы искусственно вымощенного плитами берега.
       До ужина нам предстояла больная и важная работа: выгрузить из коптильни засоленного ранее хариуса, подготовить и засолить пойманных сегодня тайменей.
       С удивлением смотрим, как на берегу, словно в сказке вырастает гора из солёной и свежей рыбы. Просто не верится, что в такую компактную посудину, как наша коптильня, может поместиться такое количество рыбы.
       Некоторые из засоленных хариусов весьма явно попахивают. Это результат ленности Командора и Лёхи, которые засаливали хариусов, не удалив у них жабры. Вспоминаем по этому поводу все самые "ласковые" слова, которые мы знаем, и начинаем тут же отрывать пахучим хариусам головы. Кроме того, приходится промыть их в воде, разбавленной уксусом.
       Эта дополнительная работа отнимает у нас почти час времени, и особенного восторга ни у кого не вызывает. Попутно подсчитываем количество засоленной рыбы. Оказывается, к настоящему моменту нами было поймано и засолено сто семьдесят два хариуса.
       Мечтатель ворчит.- Всё ловим, ловим и в соль. Хоть бы поесть дали рыбки вволю.
       Заверяем его, что для засолки нужно поймать ещё штук тридцать хариусов, после чего будем ловить их только для еды.
       Мечтатель обрадовано потирает руки и заявляет.- Вот это дело. Значит скоро покушаем вкуснятинки...
       Готового хариуса мы перекладываем в деревянный ящик, а вместо него в коптильню укладываем ровными слоями куски таймешатины. Коптильня вновь оказывается наполненной почти до краёв, а ведь у нас впереди ещё половина маршрута.
       Над рекой начинает медленно спускаться туман. Заметно холодает, на камни и траву выпала обильная роса. По всем приметам похоже, что завтра будет хороший день.
       Правда, наш Степаныч из всех примет больше всего верит только в одну - если летают самолёты - значит к хорошей погоде. А хороший день был бы нам очень кстати, ведь завтра днёвка, и пора делать очередную баню.
       Над кружевными космами спускающегося тумана, словно по мановению волшебной палочки вдруг вспыхнули нежно розовые блики закатных лучей солнца. Тайга затихла прощаясь с солнечным теплом.
       Ребята побросали свои занятия и любовались неповторимой игрой света и тени. Очевидно, именно в такие минуты и нужно заниматься поэзией, потому что я схватился за блокнот и за­писал туда сложившиеся сами собой строки:
      
       А я, признаться, искренне, давно
       Люблю всю прелесть красочных закатов,
       Таёжных зорь холодное вино
       И тихий звон далёких перекатов.
       И мне легко, ведь дали так светлы,
       А в сердце с песней
       Лето где-то рядом.
       И вдаль несутся с криком крохали
       Под тихий звон далёких перекатов.
      
      
      
       ГЛАВА 4.
       От Воеволихана до Сиды. Агаты и сердолики.
      
       Я проснулся от шума, который создавал Ряша, собираясь на охоту. Он шуровал где-то в головах, отыскивая то ли патроны, то ли шерстяные носки. Потом долго кряхтел, натягивая на себя штаны и свитер, шарил в поисках куда-то зава лившейся шляпы. Все эти манипуляции он производил совершенно спокойно, не обращая внимания на нас.
       Смотрю на часы - всего шесть часов утра. Ещё можно спать да спать. Но, как говорят, охота пуще неволи.
       В соседней палатке тоже слышна возня. Это собирается постоянный спутник Ряши по утреннему бродяжничеству - Мак сим.
       Оба охотника то и дело переговаривались друг с другом.
       - Слушай, Макс, сколько пуль берём? Давай по три пули и по три картечи, а остальное четверку...
       - Нет, давай лучше ты бери пули, а я картечь.
       - Нее, я тоже пули возьму. У меня как раз турбинки есть. И ещё мелкашку с экспансивными...
       - Слушай, Ряш, не забудь мазь от комаров с собой захватить. Их, небось, на Воеволи тьма...
       От этого шума и возни проснулся Степаныч, долго слушал и наблюдал за этими сборами своего соседа, а потом обратился к охотнику.- Ряш, а Ряш, если не встретите целого оленя, так может где ни будь валяется половинка или хотя бы рога. Всё равно тащите, не ходить же по тайге зазря...
       - Отстань, лентяй и засоня. Не мешай нормальному человеку спокойно на охоту собраться.
      -- Труд создал человека, чтобы он отдыхал. Лучше послушай три главных совета. Никогда не откладывай на завтра то, что можно купить сегодня. Никогда не откладывай на завтра то, что можно съесть сегодня. Никогда не откладывай на завтра то, что можно вообще не делать.
      -- Не нужны мне твои советы, и мнение твоё тоже.
       - Зря. По этому поводу может быть всего два мнения: одно неправильное и другое - моё.
       - Одни со временем умнеют, другие стареют.
       После ухода охотников мы вновь заснули и пробудились только в девять.
       Утро, несмотря на вчерашний многообещающий закат, ничем не радовало. Небо было сплошь затянуто тяжелыми облакам, а через некоторое время начался крупный и довольно холодный дождь. Было похоже, что наша дневка будет мокрой и весьма неуютной.
       На улице делать было совершенно нечего, и мы валялись в палатках, лениво переговариваясь сквозь матерчатые стенки. Снова вспоминались былые маршруты, случайные встречи и многое другое.
       Непонятно почему, но постепенно разговор зашел о собаках, которых так много в Сибири.
       Командор поведал обществу, как они во время сплава по Цыпе завели себе приблудную собаку - великолепного окраса и экстерьера, дворянско-лаечной породы, по кличке - Фроська.
       Эта самая Фроська ничего не умела и не хотела уметь, кроме постоянного попрошайничества конфет и лепёшек. Причем, делала она это просто артистически: грациозно поднимала одну из лап кверху, игриво вертела хвостом и умильно глядела в глаза владель­цу лакомства.
       Мечтатель, следуя известному правилу "кстати, о птичках", вдруг вспомнил о хитрющей и очень наглой лошади, которая буквально прес­ледовала их группу, идущую на Бамбуйку. Эта лошадь умудрилась стащить у маршрутников целый мешок муки на двадцать килограмм весом, унеся его от преследовавших её туристов в зубах, словно настоящий хищник. А когда её всё-таки догнали, то лихо отбивалась от преследователей головой и ногами. Избавиться от вредной скотины не удалось даже путём загораживания места стоянки забором из кольев и верёвок. Лошадь то и дело просовывала между верёвок свою наглую морду, и пыталась спереть что-нибудь из шмоток.
       После рассказа о лошади он поведал нам ещё одну любопытную историю.
       - Можно ли летучую мышь поймать на удоч­ку? На этот странный вопрос отвечу впол­не утвердительно, так как лично знаю человека, который помогал "счастливому" рыбаку управиться с этим необычным уловом. Вот его рассказ: Случилось это удивительное происшествие на Алтае в геологической экс­педиции, когда отряд, в котором я работал экспедитором, перебазировался в новый лагерь на берегу горной речки. Как только были уста­новлены палатки, один из самых заядлых рыболовов буквально бросился к реке, надеясь еще до сумерек что-нибудь поймать.
       Быстро стемнело, ниче­го не клевало, но заядлый рыболов при свете Луны все продолжал закидывать свою удочку. Вдруг послы­шался его удивленный возглас, а затем недовольное ворчанье. Я поспешил с фонариком выяснить, что с ним приключилось.
       Я поспешил с фонариком выяснить, что с ним приключилось. Пораженный рыболов держал удочку в руке, а на конце лески буквально порхал в воздухе какой-то странный темный комочек. Оказалось, что в момент закидывания удочки, когда наживка описывала дугу в воздухе, на нее стремительно спикировала летучая мышь...
       И вот это бедное животное билось, попавшись на рыболовный крючок. Когда я осветил фонариком столь необычный улов, фанатик рыб­ной ловли не выдержал и воскликнул.- Ну и рожа! Насто­ящий вампир!
       Конечно, внешний вид этого небольшого, с кулачок грудного ребенка, существа был довольно страш­новат, но мы все же постарались ему помочь.
       Крючок летучая мышь заглотнула довольно глубоко, поэтому, что­бы не повредить ей внутренности, мы решили просто пе­ререзать леску. После этого подкинутая в воздух летучая мышь скрылась в ночном небе.
       Командор, выслушав Мечтателя, сказал.- Я тоже интересовался летучими мышами и буквально открыл для себя это очень интересное животное. Не буду останавливаться на уникальной способности летучих мышей ориентировать­ся в пространстве с помощью эхолокации, об этом дол­жен знать даже школьник-троечник, поговорим лучше о них, как о вампирах.
       Многие с предубеждением относятся к лету­чим мышам, насмотревшись фильмов-ужасов, где эти жи­вотные пьют кровь и являются пособниками нечистой силы. Вампиры на самом деле затесались в ряды этого многочисленного крылатого племени, но они довольно малочисленны и обитают лишь в Южной Америке. Так, летучие мыши из семейства десмодовых ночной порой вылетают на поиски своих жертв - коров, лошадей, мулов, свиней.
       Сделав надрез на коже своей жертвы, вампир начинает насыщаться кровью. Иногда на одном жи­вотном устраиваются на пиршество до восьми десмодов. На­пившись крови в количестве, достигающем половины своего веса, летучая мышь-вампир поднимается в воздух. Десмоды, единственные из летучих мышей, могут до­вольно свободно передвигаться и по земле, видимо, это умение тесно связано с их кровожадной "профессией", ведь часто надо суметь быстро ускользнуть, чтобы животное "донор" не придавило вампира или не размазало его по стенке сарая. Недавно в журнале "Дискавер" (США) была опубликована статья об удивительном способе десмода подниматься в воздух. Если большинство летучих мышей отправляются в полет со своих насестов , вам­пир вынужден часто подниматься в воздух с земли. У его нет возможности делать длительный разбег, как это делают гуси или лебеди, поэтому десмод совершает поразительный прыжок в высоту до полутора метров; вампир как бы катапультирует себя в воздух и уже там мгновенно пере­ходит к полету
       Летучие мыши распространены почти повсеместно, исключая только приполярные районы, причем количе­ство видов этих животных достигает весьма значитель­ной цифры. Кстати и на Котуе их тоже нет.
       Более 900 видов летучих мышей обитает на нашей планете, поэтому вампиры среди них по причине своей малочисленности являются скорее исключением, чем правилом. Исторический возраст их внушает уваже­ние. Самой древней окаменелости летучей мыши - 50 миллионов лет. Ученые считают, что к этой цифре можно добавить еще несколько миллионов лет, и мы получим дату, когда первые летучие мыши поднялись в воздух.
       Среди видов самых разнообразных летучих мышей, ко­торых на данный момент изучили и описали зоологи, су­ществует и уникальное многообразие способов добывать себе пропитание. Одни летучие мыши питаются насекомы­ми, используя для их ловли эхолокацию, другие эхолокацией пользуются только для ориентировки в окружающем пространстве, а порхание насекомого улавливают более при­вычными органами слуха.
       Существуют также летучие мыши, которые вообще не охотятся: одни из них питаются фрук­тами, другие подобно колибри пьют нектар из цветов.
       Большинство летучих мышей небольшие по своему размеру, но есть и более крупные, размах крыльев кото­рых достигает 1,5 м. Более крупные летучие мыши обыч­но предпочитают диету из фруктов. Интересно, что ученый из Австралии Джон Петтидрю предполо­жил, что крупные летучие мыши скорее относятся к приматам, чем к мышам (прямо летучие обезьяны из сказки "Волшебник Изумрудного города"!).
       Рассказывать о летучих мышах можно долго, ведь каждый вид из 925 имеет свои особенности. В заключе­ние можно выделить главную отличительную черту это­го крылатого племени. Всего лишь несколько предста­вителей млекопитающих способны планировать от дере­ва к дереву (нам из них больше всего знакома белка-летяга), и из всех зверей только летучие мыши смогли подняться в небо и покорить его.
       За разговорами незаметно летело время. Вылезать из палаток в мокроту совсем не хотелось.
       Степаныч, посмотрев на часы, потребовал поймать по приёмнику утреннюю развлекательную программу.
       В Москве сейчас было ровно семь часов утра, а у нас уже почти полдень. Выполнить желание Степаныча оказалось совсем не просто. Прохождение радиоволн в этих местах было со­вершенно необычное.
       Иногда создавалось такое впечатление, что найденную волну буквально сдувает с антенны ветром.
       Промучившись, минут десять, мне всё-таки удалось преодолеть все трудности, и найти желаемую передачу. От передаваемого юмора Степаныч совсем разомлел и обалдел. Ему проще, чем нам с Мечтателем, можно и поваляться.
       Мы же сегодня дежурные и, как всег­да, нам "повезло" с погодкой. Как только мы разожгли костер, утихнувший на какие-то полчаса дождь, с новой силой хлынул на промокшую землю. Мыть по­суду и готовить пищу пришлось в сплошных струях, льющейся с неба, воды.
       В это время коллектив, за исключением двух добровольно мокнувших где-то в болотах Воеволихана охотников, блаженствовал в сухих палатках и дожидался привычного звона в котелок и клича - кушать подано, просим жрать, товарищи!- а может быть и того, что им подадут "кофе" прямо в постель. Тем более, что на этот обедо-завтрак, который мы сумели приготовить только к двум часам дня, действительно подавалось кофе.
       После еды мы с Мечтателем окончательно промокшие и злые залезли в палатку погреться, и тут, словно в насмешку над нами, дождь прекратился. Снова вылезаем наружу, и вы гоняем из палаток остальных.
       Пора приниматься за строительство бани, так как без неё никакая дневка, а тем более эта, не будет днёвкой. Через несколько минут в тайге уже звонко стучали топоры, а на берегу мы с Мечтате­лем ворочали здоровенные булыганы. Шёл обычный, хорошо освоенный нами, про­цесс строительства походной таёжной бани.
       На этот раз мы соорудили баню на самом обрезе берега, так что вода плескалась у самой стенки бани.
       Несколько изменена была и технология строительства: вместо одного моно­литного камня мы сложили пирамиду из камней средней величины.
       По замыс­лу Ряши, который был автором данного предложения, такая конструкция дол­жна лучше аккумулировать тепло и дольше его сохранять.
       Костёр вокруг камней получился просто великолепным, он так полыхал жёлто-красным пла­менем, что к нему невозможно было приблизиться ближе, чем на метр.
       Сухая лиственница грела жарко, ровно, почти без дыма, только слегка потрескивая.
       Внезапно в это тихое потрескивание начал вплетаться какой-то посторон­ний монотонный звук, постепенно всё усиливающийся.
       Вскоре этот звук об­рёл силу и мощь авиационного мотора, и из-за сопок появился вертолёт.
       Ми-8 пролетал совсем невдалеке от нашей стоянки.
       Нам стало немножко не по себе: а, вдруг, пилоты подумают, что кто-то терпит бедствие, и костром подаёт сигналы о помощи. К счастью, этого не случилось, и вертолёт, маленькой серебристой стрекозкой скользнув по серому покрывалу неба, скрылся в облачной дали.
       Небо висело над нами всё такое же хмурое и на­бухшее, но дождя не было.
       К восьми часам вечера баня была готова и ожи­дала первых посетителей.
       К этому времени возвратились из своих странствий Ряша и Максим. Молча сложили около палаток оружие и свои охотничьи трофеи: одного кулика средних размеров, двух куропаток и шесть штук уток. Вернее это были не утки, а маленькие утята, которым требовалось ещё много времени, чтобы по праву называться утками.
       Наше единодушное молчание и красноречивые взгляды лучше всяких слов выразили отношение к удач­ливым охотникам, которые в довершение к своим охотничьим трофеям прита­щили за собой ещё и целую свору злющих комаров и мошки, набросившуюся на наши бренные тела с диким остервенением.
       Хитрющий Ряша тут же заявил, что он со страшной силой замёрз, а потому должен идти в баню греться только пер­вым.
       Самое интересное в данной ситуации было то, что именно с этого ужи­на начиналось его дежурство.
       Сбросив с себя походные одежды и скрыв­шись за прозрачным полиэтиленом парной, он оставил один на один с воро­хом неощипанной дичи своего напарника по дежурству - Степаныча.
       Тот только успел жалобно прокричать ему вслед.- Конечно, как всегда, одни стре­ляют, а другие щипают! Дежурный - Ряша навалил кучу сырья, а я, видите ли, должен из этого вороха перьев сделать кучу фабриката для супа!
       - Не боись! Благородную дичь обрабатывать будешь, а не какого ни будь драного цыплёнка,- услышал он в ответ.
       Приходится выручать бедолагу, и помогать ему в этом невесёлом пухоперьевом деле. Грозим не давать обленившемуся Ряше супа из дичи.
       В ответ, сквозь весёлое шипение пара, с берега раздалось.- Подумаешь суп, он мне и так уже надоел. Сейчас бы бифштексик натюрель или соляночку мясную с маслинками!
       - Ничего, обойдёшься и одной кашкой. До ближайшего ресторана и мюзик-холла отсюда тысяча вёрст, и всё лесом по бугоркам.
       - Тогда пусть Уралочка нам ландориков приготовит, а ей за это можете мою порцию утятины отвалить.
       - Чего, чего пусть приготовит?
       - Ландориков, говорю. Это я по научному, чтобы вам не понять! А по-русски, значит, лепёшечек испечь...
       - Вот помоешься, сам себе ландорики и готовь...
       Однако по своей душевной доброте Уралочка засучила рукава и, к великой ра­дости Ряши, да и всего коллектива, начала готовить тесто для лепёшек. Горячие и вкусные лепёшки к чаю воспринимались нами в любых условиях с большим воодушевлением.
       Вода в Котуе и Воеволихане после только что прошедших дождей прибывала. За этот день уровень её поднялся почти на пять сантиметров. Может быть, это обстоятельство скажется и на увеличении скорости течения? Было бы очень кстати, так как нам за оставшиеся до контрольного срока шесть суток нужно преодолеть около ста сорока километров, а при нашем регламенте движения это совсем не мало.
       Что-то стала побаливать поясница. Совсем не доставало, чтобы привязалась проклятая "люмбага". Не иначе, это результат моего вчерашнего форса, когда я пижонил в одной тонкой рубашонке во время сильного ветра. Всё в нашей жизни проходящее: и здоровье, и болезни.
       Похоже, что наш Степаныч начинает привыкать к своей больной ноге, или забывать о её существовании: он уже почти не садится, а всё ковыляет и ковыляет.
       Сегодня был необычный день: мы совсем не ловили рыбу. Только Усач один раз завёл кораблик, вытянул двух маломерков - хариусов, выбросил их обратно в воду и успокоился.
       В последние три дня в коллективе проявился нездоровый интерес к лите­ратуре. Все желают читать разрекламированный мной и Мечтателем "Секретный фронт", и каждый старается любыми способами заполучить в своё пользование помятый журнал. Доходит до мелких стычек и незлобивых потасовок. Люди все ми силами тянутся к культуре и знаниям.
       - Чем меньше человек читает, тем больше у него остаётся времени для чтения,- утверждает Степаныч.
       Через полтора часа настала и моя очередь посетить баню. Пожалуй, на этот раз она получилась даже удачнее. Пирамида раскалённых за три часа камней отдавала свой жар моющимся с каким-то особенным ожесточением.
       Сидеть в небольшом замкнутом полиэтиленовом объёме можно было только на четвереньках, но и в таком положении организм выдерживал бушующий жар не более двух-трёх минут.
       Немного одуревшие от перегрева, мы вываливались из-под запотевшей горячей плёнки и плюхались в реку.
       Вода в ней стала значительно холоднее, и после пары окунаний мы вылетали из неё, как пробки из бутылки шампанского: со свистом и воплями.
       Запас жара в камнях оказался настолько велик, что когда все уже помылись, можно было спокойно повторить ещё по одному заходу, и получить почти такой же пар и удовольствие, как и в первый раз.
       Чистые, распаренные и, в чём-то даже, одухотворённые мы столпились около громадного плоского камня, неведомо как попавшего на этот ровный берег, где наш завхоз вскрыл заветную баночку сардин и, звеня канистрой, причащал свою паству очередной порцией граммулек.
       - Наливай!
       - А поскольку?
       - А ты, что слепой? Краев не видишь?!
       - Вино - сила, вода - ревматизм.
       Сегодня среди всех чистых оказался и один нечистый. Это был Спокуха. Несмотря на это, он вытребовал причитающуюся ему порцию заветного зелья.
       Снова начал накрапывать дождичек, и ужинать пришлось в палатке у Челябинцев. Было тесно и уютно, так как Мечтатель всё-таки отыскал в недрах своего рюкзака батарейки и зарядил фонарик.
       Из-за сплошной облачности, да и времени, которое значительно изменило соотношение между днём и ночью, на улице было совсем темно, и без фонаря пришлось бы ковыряться в мисках вслепую.
       Суп из пернатых малолеток, который Степаныч образно назвал "братская могила", поскольку сварен он был из двух семейств: куропачьего и утиного, был неподражаемо вкусен.
       Ряша мгновенно забыл о своем обещании отдать причитающуюся ему порцию Уралочке и вместе со всеми во всю работал челюстями.
       Аппетитное варево испарилось из ведра и наших мисок почти мгновенно, и о его существовании тоскливо напоминала лишь маленькая горстка обглоданных косточек.
       Мы долго и с сожалением смотрели на пустое ведро. Наше созерцание прервалось только тогда, когда Уралочка стала оделять присутствующих толстыми поджаристыми оладьями.
       Это блюдо вновь подняло на необходимую величину энтузиазм ужинающих.
       С переполненными желудками, сыто отдуваясь, мы вылезли наружу.
       Слегка накрапывало. Капли звонко падали в реку. Вокруг стояла какая-то особенная тишина.
       Свершив все необходимые вечерние обряды, мы вновь залезли в палатки и расползлись по своим спальникам.
       Пробуждение было не особенно радостным. Похоже, что погода решила взяться за нас всерьёз и больше не радовать своим расположением. Сильно похолодало, по небу рядами наплывали на Котуй тяжёлые дождевые тучи. Вспомнились, прочитанные где-то стихи:
      
       Над самым берегом реки
       Шли тучи, как грузовики,
       Везя косматые тюки
       Невоплощённого дождя...
       Шли, интервалов не блюдя,
       И сгрудились, столкнулись вдруг,
       И потемнело всё вокруг.
      
       Хорошо ещё, что между этими "грузовиками" были разрывы, и можно было делать хотя бы небольшие передышки между очередными порциями водных процедур и кое-как просыхать.
       Вода всё пребывала. На стрелке Воеволихана и Котуя образовался островок. Как ни хотелось нам в такую погодку подо­льше поваляться в сухих палатках, но пришлось начать сборы в дорогу: времени на пережидание почти не оставалось.
       Сборы после любой днёвки всегда длятся долго и нудно, а особенно в такую погоду. Было уже три часа дня, а катамараны всё ещё оставались не загруженными.
       Ребята лениво сновали взад и вперёд по берегу, чего-то искали, чего-то собирали.
       Мечтатель под пологом ни с того, ни с чего начал пересчитывать продукты.
       Кажется, на сколько можно привыкнуть к лагерю, если он был разбит всего на одну или, самое большее, на две ночи, а вот надо же, оказывается, привыкаешь и даже очень сильно. При свёртывании палатки и собирании разбросанных вокруг шмоток в душе начинает что-то жалобно щемить, как будто ты по­кидаешь родной дом, к которому давным-давно привык и где знаком и дорог каждый утолок.
       Проходит каких-нибудь полчаса, и на месте лагеря остаются только серые квадраты примятой травы от стоявших палаток, печально чернеющее углями, тщательно затоптанное и залитое кострище. Больше ничего не напоминает вам о тех немногих часах уюта, которые подарил вам этот зате­рянный в тайге кусочек земли.
       Любопытные трясогузки снуют в поисках чего-нибудь полезного, и не обращают никакого внимания на уходящих отсюда, воз­можно, навсегда людей.
       И кто-нибудь другой, придя через год-два на остав­ленное вами место, будет говорить многозначительно.- Смотрите, а ведь здесь до нас уже бывали. Интересно бы знать - кто и зачем?
       А может быть и без всяких рассуждений новые путешественники поставят свои полотняные жилища на серые квадраты отпечатков наших палаток, и будут коротать ночь, чтобы наутро тоже покинуть навсегда это место.
       Ребята за работой разошлись вовсю, и о чем-то оживлённо беседуют. Не отстаёт от них и Уралочка.
       Чем дольше я наблюдаю за ней, тем больше удив­ляюсь её приспособленностью к походной жизни. Она, пожалуй, являет собой идеал женщины, созданной для перенесения всех тягот таёжных скитаний. Кроме своего трудолюбия Уралочка обладала даром, который является редкос­тью у женщин - не многословием и молчаливостью. Будучи молчаливой, она ещё великолепно умела слушать.
       Ещё издавна, считалось, что умение вести разго­вор всегда начинается с умения слушать. Лорд Честерфилд в своих знамени­тых "Письмах к сыну", написанных ещё в восемнадцатом веке, учил.- Крайне не вежливо не выслушивать говорящего с полным вниманием. Ничто не может быть грубее, неприятнее и менее всего простительно, как действительное и кажущееся невнимание к собеседнику.
       Если бы наша Уралочка жила в те далёкие времена, то знаменитый лорд мог бы гордиться ею.
       Второй год я хо­жу в походы с ней в одной группе, и не могу вспомнить ни одного дня, ког­да Уралочка надоела бы своими разговорами или расспросами.
       Вот и сейчас осталась позади большая половина нашего путешествия, а Уралочки не слышно и не видно. При этом нужно отметить, что она по своему трудолюбию и страсти к рыбной ловле не уступает, а, пожалуй, даже превосходит любого из наших ребят.
       Мне почему-то вспомнился эпизод на Бахте. Командор ловил на "мыша". Его очередной заброс был сделан мастерски. "Мышь" без всплеска приводнилась почти у противоположного берега. Прижав рукоять спиннинга к левому боку, правой рукой Командор медленно крутил катушку. Так же медленно пересекала течение "мышь", два длинных уса веером расходились по воде. Вот она достигла стержня, качнулась, зарылась в мелкие волны. Точь в точь живой зверёк борется с течением. Вот она снова показалась. Вошла в затишок за большим камнем. Миновала его. Командор придерживал катушку пальцем и тянул "мышь" одним только движением удилища. Снова мелкие волны.
       И тут из воды метнулось что-то красноватое, сильно всплеснуло, скрылось, и тотчас тревожно и пронзительно заверещал тормоз катушки. Командор, перехватив спиннинг в обе руки, начал останавливать большими пальцами вращение катушки и пятился. Удилище гнулось дугой, леска, позванивая, ходила из стороны в сторону, резала воду.
       - Есть,- утвердительно заявил Командор,- теперь никуда не денется.
       Сдерживая могучие рывки, он с видимым усилием щелчок за щелчком наматывал на катушку лесу и всё пятился. Взбурлило у самого берега. Мы увидели тупую морду, а затем и толстое упругое тело.
       -Держите, сейчас уйдёт,- в испуге пискнула Уралочка.
       - Без паники. Сейчас я его миленького выведу,- успокоил её Командор.
       Рыбина с разинутой пастью и торчащей из неё блесной уже на половину виднелась из воды. Командор одним последним движением выбросил её на берег и тут же ухватил рукой за жабры. Вытащил нож и его рукоятью врезал тайменю промеж глаз.
       - Вот так, родной ты мой. Теперь никуда не денешься,- бурчал он себе под нос.
       Пойманный таймень весил килограммов семь.
       - Борь, дай мне бросить,- просит его Уралочка.
       - На. Только поаккуратнее. Камней много.
       Уралочка размахнулась и сделала заброс. Она сделала чересчур сильный замах, катушка раскрутилась и обросла "бородой" прежде, чем "мышь" коснулась воды.
       - Кто же так забрасывает,- заорал Командор,- Теперь будешь до ночи распутывать. Ведь умеешь же бросать. Торопиться не нужно было..
       Уралочка положила спиннинг на камни и начала выбирать леску руками. "Мышь" толчками приближалась к берегу, перелетая с волны на волну. Внезапно леса натянулась. Уралочка подёргала - безуспешно.
       - Зацеп, - подумала она и, намотав лесу на ладонь, дёрнула посильнее.
       Пошло, но как-то странно тяжело.
       - Ветка какая-нибудь прицепилась,- решила она, но в этот момент сильнейший рывок едва не стащил её в воду.
       Лёска безжизненно повисла. Чувствуя неладное, Уралочка быстро стала выбирать её. На конце лески ничего не было - ни "мыши", ни тройника.
       - Борь, а, Борь, у меня таймень "Мышь" оторвал,- тихонько позвала хозяина спиннинга Уралочка.
       - Три вещи нельзя доверять чужим рукам: фотоаппарат, жену и спиннинг,- заявил завхоз, глядя, как взбешенный Командор вертит в руках спиннинг без блесны, но с громадной курчавой "бородой".
       - Рыбачка, елки зелёны! Такого "мыша" загубила,- орал Командор.
       - Не ори. Я тебе своего отдам,- отвечала ему, пришедшая в себя после потрясения, Уралочка.
       Не нужен мне твой паскудный "Мышь". Мне мой, родной нужен.
       Однако рыбачка оказалась верна себе, и всё-таки вручила ему своего "мыша".
       Проверяя перед отплытием покинутую стоянку, мы обнаружили, что Усач решил расстаться навсегда со своими старыми, стоптанными башмаками, забросив их в кусты.
       По сложившейся туристической привычке решаем забрать их с собой, чтобы при первом же удобном случае сотворить очередную "хохмочку".
       Тем более что излишков веса на катамаране они нам практически не добавляли, лишне­го места не занимали, а удовольствия обещали большие.
       Под последние дикие выкрики Командора.- Ножи! Топоры! Ружья! Спиннинги!- что означало предупреждение о возможности забыть перечисляемые и очень нужные всем предметы, мы покинули Воеволихан.
       В момент отплытия со Степанычем случился очередной казус. Он забыл, что стоит одной ногой в воде и, заговорившись, опустил туда и вторую, которая была обута не в сапог, а в Ряшин ботинок.
       Вначале над тайгой раздался вопль несчастного подмоченного, а затем зловещий рёв взбешенного хозяина ботинка.- Верни в зад вещь. Ишь манеру заимел чужие ботинки замачивать!
       После этого события Степаныч сменил форму одежды, и теперь щеголял в одном сапоге и одном носке.
       Первые же сотни метров сплава показали, что вода в Котуе прибыла очень сильно. Мелей почти не было, а сквозь мутную от взвешенных частиц воду почти не было видно дна.
       В облачности появились первые разрывы и через них на землю полились благодатные солнечные лучи. Вся природа сразу же повеселела.
       Мечтатель потребовал включить приемник, чтобы "интеллектуально" не от­стать от остального трудового населения страны. Передавали довольно занятную историю, случившуюся с итальянцем по фамилии Фименелли. На базаре он приобрёл щенка какой-то необычной породы и странного вида. Продававший его утверждал, что эта собака древней африканской породы, только недавно завезённой в Европу. Только через четыре месяца выяснилось, что Фименелли купил не собаку, а львёнка. Подросший зверь тут же вспомнил, что он не кто-нибудь, а Царь зверей. В одно прекрасное утро он оборвал цепь, на которую его посадили, и стал носиться вокруг дома. Фименелли пробовал урезонить разыгравшегося Царя, но тот не обращал на него никакого внимания и, в довершение всего, укусил за руку. Фименелли из-за этой маленькой шалости льва попал в больницу, а львёнку пришлось сменить место жительства на клетку в зоопарке.
       Котуй в этом месте был очень похож на зеркальный Енисей в Саянах - гладкая поверхность воды и очень сильное течение.
       Катамараны стрелой неслись вниз, оставляя за собой узенькие кромки берегов, сложенные из желтоватых выветренных скальных пород. Иногда эти скалы по своей конфигурации напоминали вигвамы индейцев или юрты кочевников.
       Минут за двадцать мы проплыли почти четыре километра. С обеих сторон от нас теперь стояла чёрной частой расчёской горелая тайга.
       Пожар прошедший здесь совсем недавно уничтожил всё живое, и хотелось как можно скорее покинуть это мёртвое царство.
       Но вот впереди весело зазвенел по камням очередной весёлый перекат, а вместе с ним кончилась и граница мёртвого леса.
       Котуй заложил крутой правый зигзаг и помчался точно на восток. Точно по курсу нашего движения над тайгой возвышалась пологая вытянутая и горбатая горка с нашлёпкой - шапкой по средине.
       Разрывы на небе всё больше увеличивались, и по зелёным склонам гор заскользили тени облаков, образуя совершенно необычные причудливые узоры.
       Перекат, на который мы выскочили, встретил нас высокими, не менее полутора метров высотой, волнами. Валы полого поднимались к вершинам своих гребней, а затем круто скатывались вниз, образуя длинные и глубокие ямы - воронки.
       Мечтатель решает увековечить этот участок на киноплёнку и берётся за камеру. В это время катамаран взлетел на очередную крутобокую волну, гребешок которой выскочил точно меду колбасами нашего судна, рассыпался радужным фонтаном над головами Ряши и Мечтателя, и чуть-чуть не смыл последнего за борт. Мечтателю с большим трудом удалось удержаться на своем сидении и не замочить ценную оптику. После этого он минуты три чертыхал­ся, нервно курил и оглядывался по сторонам - нет ли где на нашем пути еще одного такого же коварного гребешка.
       Солнце полностью отвоевало небесные просторы у хмурых облаков, и свои­ми жаркими лучами быстро просушило землю. Вокруг стало удивительно уютно. Поэтому мы решили остановиться на дневной чаёк. Тем более что уже было пройдено более двенадцати километров, и перед нами открылось устье притока Котуя - Верхний Кочибиран.
       Правда, речки как таковой сейчас не су­ществовало. Она, как и все её собратья этих мест, в нынешнем году полнос­тью пересохла. Только кое-где в отдельных местах бывшего русла едва-едва струились маленькие ручейки-струйки. Даже прошедшие только что дожди не смогли добавить воды задыхающемуся от недостатка влаги притоку.
       Дежурные занялись костром, Степаныч принял свою обычную позу - горизон­таль, а Максим, закинув за плечи ружьё, удалился вверх по Кочибирану в редколесье тайги.
       За ним, по каким-то своим делам, направилась в кустики Уралочка. Через несколько минут она вновь появилась на берегу и сообщила, что Максим вспугнул целый выводок куропаток и сейчас гоняет его по кустам всего метрах в двухстах отсюда.
       Я схватил свою мелкашку и помчался в тайгу, чтобы своими глазами увидеть заманчивую дичь и попытать охотничье­го счастья.
       Тайга встретила меня неприветливо, начав забрасывать лицо целыми пригоршнями комарья и мошки. Создавалось такое впечатление, что кто-то нарочно бросался пригоршнями мелких колючих гвоздей.
       Болото совсем пересохло и только кочки, да характерная сухая трава давали возмож­ность определить, что здесь было раньше. Тайга была совсем редкая, большинство деревьев пострадало от пожара и теперь совершенно высохло, зелёным оставался только невысокий кустарник. Кругом были целые груды валеж­ника.
       Хитрые куропаты словно испарились. Только один раз буквально в метре от меня взлетела старая куропатка - мамаша, но и она тут же юркнула в груду сучьев.
       Больше нам с Максимом не удалось вспугнуть ни одной птицы. Мы обшарили весь этот участок тайги. Громко кричали, хлопали в ладоши, ковыряли палками в кучах валежника. Максим даже один раз выстрелил в воздух. Всё было бесполезно. Хитрые куропаты словно вымерли. Пришлось возвращаться на берег не солоно хлебавши.
       На костре уже дымился преющий чаёк, и завхоз - Мечтатель выдавал каждо­му походничку по целых пять конфетин, по два куска сыра и паре галет. Кроме того, он благосклонно разрешил пользовать без ограничений сахарный песок. Сказывалось влияние солнечных лучей, которые сильно размягчили су­хой организм завхоза, и он разомлел и подобрел.
       Началась минута "сладкой" таёжной жизни. Однако человек так устроен, что ему даже в самые при­ятные минуты существования чего-нибудь не хватает. Разжевав очередную конфету, Ряша, вдруг, заявил.- Эх, ребятки! Сейчас бы вместо этой вот карамельки, да конфетину поприличнее...
       - Это ещё какую-такую поприличнее?
       - Ну, например, Чародейку или Белочку. Можно даже что-нибудь вроде Грильяжа или Мишки...
       - Ничего себе запросики... А тебе кофю в постельку не хочется? Кстати, о конфетках, ты знаешь, что в них добавляют "Кешью"?
       - Я? Нет, не слыхал. Слышал только, что это какие-то орешки.
       - Не какие-то, а очень даже интересные... Растут они на удивительном де­реве, пожалуй, единственном в мире, на котором одновременно созревают и орехи и фрукты.
       - Ну да?! Не может быть!
       - Очень даже может. Называется это дерево Кажу. Родина его - засушливые ле­са на северо-востоке Бразилии.
       - Где в лесах много, много зелёных обезьян?
       - Точно, именно там. Относится оно к семейству сумаховых. Так же, как фисташка и манго. Высота этих деревьев бывает от десяти до тридцати метров. Урожай с одного дерева составляет десять-двадцать килограммов орехов и тридцать-тридцать пять килограммов "яблок". Плоды Кажу очень своеобразны: орехи размером с большой боб сидят на плодоножке, которая сильно разрастается и превращается в большой съедобный плод жел­того и красного цвета. Эти плоды и называют "яблоками" Кешью. В тропиче­ских странах орехи Кешью прибавляют к мясным блюдам, из них варят суп, пекут лепёшки, приготавливают особые напитки. Размолотые орехи смешивают с какао и делают шоколад...
       - Хорошо бы сейчас чашечку какао с калорийной булочкой!
       - Обойдешься и сухариком... Слушайте дальше. Самое ценное в этих орехах это скорлупа. В ней содержится редкое смолистое вещество - масло или, как его часто называют, бальзам - кардойль. Из него делают сейчас особенно стойкие к сырости лаки, типа японских, а так же используют для изготовления пласт­масс, стойких к щелочам и кислотам, пропитывают рыболовные снасти, предох­раняя от гниения, и древесину, чтобы защитить от повреждения терми­тами и древоточцами. Самое интересное, что кардойль применяется и в меди­цине, как одно из самых эффективных средств при лечении проказы. В шестнадцатом веке Кажу попало в Индию, а оттуда - на Филиппины, Ямайку, Таити и в Африку.
       - Вот это деревце! Слушай, Степаныч, нам бы сюда этих орешков с яблочками. Глядишь, мигом всю твою проказу уморили. Накардойлили бы мы тебя по са­мую макушку, сразу бы забегал!
       - Не нужны ему никакие лекарства. Двигаться и работать надо побольше, а то лежит и соображает, что ему вредно, а что нет.
       - Слышали такую притчу? Жил-был один очень уж ленивый и хитро мудрый парнишка. Звали его Кек. Так вот, решил он прожить, как можно дольше. Поэтому, прежде всего он занялся выяснением вопроса о том, что именно вредно отражается на здоровье. Постепенно Кек выяснил: Еда портит желудок. Питьё портит сердце. Любовь портит нервы. Ходить вредно для ног. Лежать вредно для боков. Сидеть вредно для задницы... И так далее. Все эти, а так же многие другие сведения, Кек нанёс на магнитную ленту, засунул её в кибер и нажал кнопку. Кибер заурчал и принялся бодро прокручивать заданную программу. Он должен был описать Кеку индивидуума, который может избежать всего, что вредно для жизни, и, тем самым, продлить себе жизнь на многие годы. Ровно через пять минут, в последний раз подмигнув Кеку красной лампочкой, кибер прекратил урчание, и выплюнул на стол маленькую карточку.
       - Теперь я буду жить вечно!- воскликнул Кек и схватил карточку. Но на ней стояло только одно единственное слово - "Покойник".
       - Ну, как, притча? Понравилась?
       - Нам то? Да! А вот Степаныч, что-то заволновался! Видишь, побежал куда-то...
       - Слушай, Степаныч, если ты по нужде, то будь поосторожнее. Там мишка совсем не давно свои экскременты оставил. Не заметишь - вляпаешься, и будешь тогда нам на катамаране целый день под нос вонять всеми цветами радуги...
      -- Не боись, Ряшенька. Эти запахи очень даже пользительные. От них комар шарахается и мошка дохнет.
       - Степаныч, слушай. Вот ещё одна история:
       У одного мужика заболел живот. Приходит он к хирургу и говорит.- Доктор, у меня живот болит.
       Тот посмотрел больного и говорит.- Надо уши отрезать.
       Испугался мужик и убежал от хирурга. Думает - Пойду-ка я лучше к педиатру.
       Приходит к педиатру и говорит.- У меня живот болит. Ходил вот к хирургу, так он сказал, что уши отрезать надо.
       - Ох. Уж эти хирурги,- проворчал педиатр,- Им бы только всё отрезать. На вот тебе таблетки. Пей по две штуки по утрам. Уши сами отвалятся.
      -- Ну, что вы пристали к бедолаге,- вступился за Степаныча Мечтатель.- Вы все по своему примитивному мышлению думаете, что он состоит из мяса, костей, крови, мозга и, простите, дерьма с мочой? А ведь это совсем не так. Мыслить так могут только отсталые дикари и махровые интеллигенты. Если верить, а у нас совершенно нет оснований не делать этого, знаменитому Аркадию Аверченко, то Степаныч на самом деле, как и все современные сапиенсы, состоит из следующих частей: тела, как такового, эфирного тела, астрального тела и мысленного тела. Поэтому, чтобы лечить любой организм, в том числе и его, нужно чётко знать, что из себя представляет каждое из этих тел.
       - Тоже нам, мыслитель нашёлся. Как будто сам знаешь?
       - Знаю. Слушайте и запоминайте. Тело, как таковое изучается лучше всего ощупыванием. Правда, занятие это совсем не безопасное. Можете проверить, ощупывая хотя бы Ряшу, а лучше всего - Уралочку... Эфирное тело после физического - самое видное. Ледбитер говорил, что "эфирный двойник" ясно виден любому ясно видящему в виде светловатой массы пара, серо-красной, выходящей за пределы физического тела. Эта масса называется в науке аурой. Имеется она у всех, даже у начальников. Когда человек здоров, его аура с лёгким голубоватым оттенком в виде множества лучей, расходящихся во все стороны. Но стоит чело веку заболеть, что легко увидеть на примере Степаныча, вспомните первую ба ню, лучи на заболевшей части тела становятся неправильными, пересекаются в беспорядке, поникают и перепутываются. В этом случае расчесывание пере путаной ауры гребёнкой не рекомендуется. Ланселен, надеюсь известный всем вам, утверждал, что когда эфирное тело отделяется от физического тела, оно всегда выходит с левой его стороны, в уровень селезёнки, под видом излучений. Так что можете проверить всё это на себе...
       Усач, раскрыв рот, поглощал в себя это философствование Мечтателя, но, видно не вытерпев, Перебил его.- Слушай, а всё-таки кто это - Ледбитер и Ланселен?
       - Ну, их все знают... Надо почаще в газеты и журналы заглядывать.
       - Какие?
       - Мурзилку и Весёлые картинки. Ладно, об этом после...
       - Теперь об астральном теле. Оно тоньше и нежнее, чем эфирное. Чем человек умнее, интеллигентнее, тем его астральное тело нежнее и духовитее. Я, на пример, однажды увидел в зеркале своё астральное тело, и чуть не ослеп от его блеска. А нежности оно было такой, что мясо недельного циплёнка по сравнению с ним показалось бы куском старой подмётки. Астральное те­ло, отделяясь от физического, по утверждению окультистов, может появлять­ся самостоятельно в самых неожиданных местах. Так, например, если ваше физическое тело занято на свидании с любимой женщиной, а вам хочется в это же самое время уехать в тайгу, то вы можете послать туда своё аст­ральное тело, поручив ему при этом привезти домой вяленого тайменя. Если же, возвратясь домой, астральное тело рыбы не привезёт, значит, оно пропило её где-то на стороне. Есть при этом только одно условие: при от­делении астрального тела от физического последнее должно крепко спать.
       И, наконец, мысленное тело. К сожалению, определение его в серьёзных трудах окультистов не совсем вразумительно. Мысленное тело, по мнению Анни Безант, образуется под влиянием мысли, в особенности, если она благо образна и возвышенна. У дураков это тело очень маленькое, и его почти не видно. Да и не мудрено.
       - Братцы, предлагаю проверить, может - быть с нами на Котуе на Степаныч, а его астральный двойник? Жаль, в Москву телеграммы для проверки отправить нельзя.
      -- Степаныч-то с нами самый настоящий, физический. Иначе он в кустики бы так шустро не бегал. Вернувшийся к костру Степаныч невозмутимо допил из кружки свой чай, и заявил.- Пожалуй, пора и отплывать, а то вы, не сходя с места, все силы свои на советы истратите. Не то, что на рыбалку, даже на греблю и то не останется.
       - А я вот, что слышал,- подал голос Командор.- Согласно верованиям древних славян, тело, даже мертвое, было вместилищем бессмертного духа покойного, который имел две ипостаси. Дух "БА", изображаемый в виде маленькой птички с человеческой бородатой головкой, воспринимался, как собственно душа. Покинув тело после смерти, птица-душа могла летать между покойным телом в гробнице и внешним миром, а также устремляться в мир звезд, в космос. В древнем Египте звезды воспринимались, как мириады птиц "БА" с фонариками в лапках. Вторая ипостась - "КА" - была более сложна. "КА" было живым неугасающим духом, возникающим в момент рождения человека, своего рода благодатной силой, которая могла передаваться от одного существа к другому, от бога - смертному (фараону), от фараона - его подданным, от отца - сыну. Последнее было особенно важно. Сын фараона, наследуя своему отцу, наследовал и его "КА", то есть божественную власть.
       В беседу вступает Степаныч.- Кожа взрослого средней упитанности и роста человека весит около 20 кг. И имеет площадь около двух квадратных метров. Её верхний слой - эпидермис - обновляется каждые 28 дней. Представляете, если бы каждого из нас по катамарану размазать. Не плохой коврик бы получися.
       Смотрю на часы. Эти завлекательные беседы отняли у нас массу времени. Уже семь часов вечера, а нам за сегодня нужно проплыть ещё километров пятнадцать, чтобы выполнить намеченную дневную норму.
       Котуй на этом участке маршрута резво собрал всю свою воду в одно чёт­ко выраженное русло, сузился метров до тридцати, и нёсся вперёд со ско­ростью не менее семи километров в час.
       Полярный день заметно сократился. Солнце висит совсем низко над горизонтом. Прохладно.
       Рыба сегодня явно не в настроении, и все наши броски остаются с её стороны безо всякого внима­ния.
       Сегодня очень пассивен в заготовительных операциях Командор. За весь день он ни разу не взял в руки спиннинг и не схватился за ружьё. Объясняется это очень просто: сегодня Командор дежурит, и любой улов может толь­ко прибавить ему хлопот. Куда проще сварить супец их пакетов, да замешать какую-нибудь кашу.
       Сделав громадный дугообразный зигзаг, или, как его называет Ряша, загогуль, Котуй сузился ещё сильнее, его ширина теперь не превышала десяти метров, забурлил, заиграл крутобокими валами, и вынес наши катамараны под крутой, почти отвесный скальный берег.
       Скалы сбегали к воде неровными причудливыми складками. Были они серо-белого цвета. На фоне заходящего солнца невысокие деревца, растущие на срезе берега, смотрелись, словно жидень­кая шевелюра на голове лысеющего человека.
       В одном месте скалы образова­ли острый неровный гребень, своими очертаниями напоминающий древний ры­царский замок с зубчатыми стенами и башнями. На отдельных скалах белый цвет переходил в сиреневый.
       Постепенно сиреневого и фиолетового цвета становилось всё больше и больше, и, в конце концов, эти цвета стали преобла­дающими.
       Чем дальше продвигались мы вдоль этого удивительного места, тем богаче становилась окраска скал. Появились жёлто-коричневые скалы, на ко­торых яркими пятнами выделялись зеленоватые пласты породы.
       Все эти сочетания многочисленных цветов и оттенков создавали на скальных пластах самые замысловатые фигуры и узоры.
       В одной из скал Ряша и Степаныч сразу же выявили силуэт древнего эвенка. Правда, мы с Мечтателем, сколько не на­прягали своё зрение и воображение, так и не смогли выявить что-нибудь хотя бы отдалённо напоминавшее лицо человека.
       Однако Ряша уверенно вещал.- Вон приплюснутый нос, широкие скулы, растянутые губы.
       Пришлось поверить ему на слово. Проплывая мимо этих удивительных берегов, мне на память пришли стихи Владимира Бардина - геолога, хорошо знающего тайгу:
      
       Река стара, река мудра,
       Столетья - для неё года,
       Но вечно молода вода.
       По берегам её когда-то
       Вечнозелёные леса,
       Стояли, мокли, как солдаты,
       И погибали на часах.
       Потом своими языками
       Её лизали ледники,
       И мамонты трясли клыками
       От холода и от тоски.
       Река умерших хоронила,
       Мороз их сковывал тела.
       И вот в обрывах сохранилась
       Поэма, как река жила.
       И камни сжали отпечатки
       В своих застывших кулаках.
       И в них загадки и отгадки
       Того, что кануло в веках.
      
       К девяти часам вечера мы прошли запланированные на сегодня двадцать пять километров, и встали на ночлег в устье речки Холохо.
       Вода в ней оказалась на редкость прозрачной и чистой. Похоже было, что здесь могли оказаться таймени. Однако это был Котуй - за­гадочный и манящий, где всё было не так, как на других реках.
       В бассейне Котуя таймени по каким-то совершенно необъяснимым причинам избегают мно­гих рек - притоков где, казалось бы, для них имеются самые идеальные условия: и обилие хариусов, и светлые воды, и шумные пороги, и на сотни километров вокруг ни одного рыболова. Не поднимаются они, например, выше озера Дюпкун. И никто не знает - почему?
       Мы привыкли проверять всё своими руками, поэтому, схватив спиннинги, быстренько разошлись по берегу, и вскоре в воздухе послышался свист забрасываемых в воду блёсен.
       Первые десятки забросов ничего не дали, и Ряша со словами.- Таймень сегодня брать не будет, он спит,- отправился ставить палатку.
       Я решаю еще немного поиспытывать судьбу, и продолжаю бросать. Один из забросов я сделал почти до середины реки, дожидался по­ка блесну отнесет несколько ниже по течению и притопит ко дну. Затем начал медленно вращать катушку.
       Леса шла ровно и без рывков. Вдруг, она плав­но натянулась, как струна, и стала смещаться куда-то вбок. При этом я не ощутил никакого рывка и даже подёргивания.
       Резко подсекаю концом спиннинга и тут же чувствую, что на блесне сидит крупная рыба. Пробую медленно под вести ее к берегу, и приподнять к поверхности воды, чтобы хоть как-то определить ее размеры. Без этого трудно выбрать тактику борьбы.
       Не тут-то было. Крупный таймень, теперь я в этом уже не сомневался, упорно тянул блесну в глубины Котуя.
       Леса на моем спиннинге, хотя и японская, но всего полмиллиметра толщиной, поэтому тащить рыбину к берегу используя грубую физичес­кую силу нельзя - оборвёт.
       Приходится играть с рыбой, то плавно наматывая лесу на катушку, то спуская обратно несколько метров.
       Кричу Ряше.- Таймень! Крупный! Давай карабин, а то уйдёт!
       Ряда сначала не верит мне, и молча смотрит за моими манипуляциями со спиннингом, но, убедившись, что его не разыгрывают, хватает мелкашку и мчится ко мне.
       В это время я медленно двигаюсь вдоль берега, и, как козу на верёвке, вытягиваю тайменя поближе к приближающемуся Ряше.
       Подбежав ко мне, он начал высматривать в воде упира­ющуюся рыбину. Ничего не было видно, таймень упорно ходил в глубине.
       Рискуя порвать лесу, я всё-таки подтаскиваю его на расстояние двух-трёх метров к обрезу берега.
       Наконец-то над водой показывается его округлая чёрная спина. Тут же гремит выстрел. Бурлит вода от удара мощного хвоста, и таймень снова уходит в глубину. Промах! Хорошо ещё, что выдержала рывок крепкая жилка.
       Вновь подвожу рыбину к берегу. Ряша прицеливается и нажимает курок. На этот раз, кажется, попал. Рывки тайменя, и его сопротивление резко ослабли.
       Ещё ближе подвожу рыбину к берегу. Она уже вся хорошо просматривается в воде.
       Третий выстрел! Последний удар хвоста по воде, и таймень навсегда затихает.
       Вытаскиваю его на берег. Хорош! Длина тайменя сто девятнадцать сантиметров, вес больше двадцати килограммов.
       Я был счастлив. Это мой второй гигант Котуя.
       Остальные члены коллектива буквально озверели и бро­сились со спиннингами к реке. Безрезультатно. Таймени больше сегодня блес­ну не брали.
       Место нашей сегодняшней стоянки было очень красивое. Каменистый берег постепенно переходил в песчаный наддув, который высоко возвышался над рекой. Сероватый, тёмный цвет создавал впечатление, что наддув был образован не из песка, а из какой-то мельчайшей каменной крошки. На нём росли развесистые зелёные ивы и какие-то невысокие, неизвестные мне кустики. Креме того, в нескольких местах яркими нарядными бантами выделялись несколько кустиков-букетов алых гвоздик.
       Площадка, на которой мы установили палатки, была идеально ровной, как будто кто-то специально её выравнивал.
       Ходить по наддуву было непривычно, так как при каждом шаге он начинал гулко звенеть. Создавалось впечатление, что мы ходим не по земле, а по поверхности полого купола. Снова сказывались шуточки вечной мерзлоты.
       С площадки открывался отличный вид на Котуй, который стремительно нёс свои быстрые воды вниз к порогу со звучным и загадочным названием Сонат. Рёв этого невидимого отсюда порога, так как до него оставалось ещё не менее двух километров, грозно разносился по всей округе.
       Погода к вечеру совсем разгулялась и была замечательной. Небо совершенно очистилось, лишь кое-где по нему блуждали небольшие розовато-белые тучки-одиночки.
       Взошла и луна. Сегодня она была идеального лимонного цвета. Кусочек от её диска кто-то по нечаянности от­грыз. Подумав, мы решили, что здесь в Заполярье такое мог сотворить только таймень.
       Было не холодно, но прохладно, и все виды местных "пернатых" куда-то испарились.
       Весело пылал жаркий костёр и, дежурящие сегодня, Командор и Усач приставали к завхозу.- Давай, думай быстрее, что на ужин делать будем?
       Дело в том, что при подходе к Холохо мы заметили на берегу какое-то непонятное, расплывчатое серо-белое пятно. Подплыв ближе, мы поняли, что это сидящие плотной кучкой крохали.
       Выводок мирно дремал и не замечал надвигающейся опасности.
       Степаныч категорически заявил.- Стреляю на этот раз только я,- и тут же схватился за ружьё.
       Как только катамаран приблизился к крохалям на расстояние выстрела, он нажал на курок.
       Крохали мгновенно сорвались с места, упругими мячиками попрыгали в воду, и понеслись от нас вниз по течению со скоростью торпедных катеров. Промах!
       Степаныч снова стреляет, и над рекой вторично разносится раскатистое "баххххх".
       0дин из крохалей прерывает свой бег и недвижно замирает, а ос­тальные семь или восемь исчезают вдали за поворотом.
       Ряша от возмущения теряет дар речи, и лишь уничтожающе смотрит на "меткого" стрелка.
       Только через минуту, растягивая слоги, он смог выдавить из себя.- Ма..зи..лаа... Такой суп упустил. Только боеприпас напрасно жечь можешь!
       Именно по этой причине дежурные стояли перед дилеммой: варить ли суп из единственного крохаля, делать ли уху из пойманного тайменя или, как обычно, воспользоваться пакетными концентратами.
       Мечтатель, помыслив, уверенно заявляет.- Делаем суп из крохаля, рожки с тушенкой и чай!
       Дежурные продолжали канючить.- Может, всё-таки ушицу из тайменя заделаем?
       - Обойдётесь...
       - Ну, тогда пусть Уралочка нам "джин-джи " приготовит.
       - Нет уж, "джин-джи" пускай китайцы едят, а мы что-нибудь попроще.
       "Джин-джи " ещё в двадцатые-тридцатые годы было лучшим блюдом у лоуроветланов, жителей нашего Дальнего Востока.
       Оно представляло собой таймений жир, приготовленный весьма специфическим и оригинальным спосо­бом. Готовила это блюдо всегда хозяйка дома. Она брала куски свежего жира, тщательно их пережевывала и только после этого предлагала полученную массу в столь "нежном" и подготовленном для принятия вовнутрь виде наи­более почётным гостям.
       Так из-за несговорчивости нашего Мечтателя мы ос­тались на ужин без экстравагантного "джин-жжи", а Уралочка была освобож­дена от забот по его приготовлению.
       Командор, правда, пробовал не сдаваться, и предложил.- Ну, тогда, может быть, к каше хотя бы "нуок-мам" подадим?
       Завхоз был неумолим.- Готовь, что тебе говорят, и кончай выпендриваться! Если хочешь, для себя можешь любую гадость подавать, а остальных оставь в покое.
       "Нуок-мам" - это своеобразный соус, приготовляемый из рыбы. Он с древних времён пользовался большим спросом во Вьетнаме.
       Для изготовления "Нуок-мама" рыбу слоями кладут в большой чан и пересыпают солью. Потрошить или отрубать рыбе голову при этом не требуется. Рыба лежит в рассоле несколько месяцев. Затем образующийся сок фильтруется и перели­вается в бутыли. Этот продукт с сильным аммиачным духом и есть "нуок-мам".
       В нашей коптильне сейчас скопилось достаточное количество, правда, несколько недодержанного, "нуок-мама".
       К сожалению, особой популярностью в нашем коллективе этот соус почему-то не пользуется. Даже у Мечтателя с его феноменальным таёжным жором пикантный соус организмом не затребывался.
       Неумеренный аппетит Мечтателя напоминал мне всегда обжорство жителя древних Сиракуз - Филоксена, который, по преданию, выкушал однажды за обедом сразу все восемь щупалец метрового осьминога, восемь метров од­них ног!
       Но такой подвиг оказался не под силу даже Филоксену - от обжорс­тва он вынужден был умереть. Чувствуя это, он съел на ужин оставшуюся от обеда осминожью голову и сказал, что теперь в мире не осталось для него ничего, о чём стоило бы пожалеть.
       Пока Командор готовил суп из крохаля-одиночки, Ряша ходил рядом и тре6овал.- Спокухе дичи не давать! Лишил коллектив наваристого супа. Теперь пущай од­ну жижу хлебает!
       Командор его успокаивал.- Не боись! Я эту пичужку так разварю, что ни одного кусочка не обнаружите...
       И ведь разварил таки! Сколько мы не шарили ложками в ведре, кроме нескольких косточек так ниче­го и не смогли нашарить.
       Разогретые ужином, мы валялись вокруг костра и наслаждались вечером.
       Все так же светила лимонная луна, веяло ночной прохладой от тёмной воды. Тихонько потрескивали горящие ветки, устремлялись вверх оранжевые ленты огня и красные искры. Жили и дышали в костре угли: они были то красными, то розовыми, то, вдруг, по ним пробегали едва заметные синие и сиреневые огоньки.
       Торопиться было некуда, вечер смежал ресницы, впереди была корот­кая заполярная ночь, и мы сидели, обласканные теплом этого маленького горя чего чуда - походного костра, рассказывая друг другу необычные случаи, которые когда-то произошли с нами или с нашими знакомыми.
       Ночь была впервые за весь поход необычно холодной. Несколько раз я про­сыпался от того, что сильно замерзали ноги. Пришлось одеть шерстяные нос­ки и с головой залезть в спальник. В довершение всего пошёл дождь, и бы­ло даже сквозь сон слышно, как крупные капли выбивают свою монотонную мелодию по пологу палатки.
       К счастью, дождь быстро окончился, не успев даже как следует смочить землю.
       Утро было облачным, но по всему чувствовалось, что к середине дня погода разгуляется.
       Над рекой кругами летала пара чаек, которых на Котуе было довольно много. Во время сплава мы встреча ем их почти за каждым изгибом реки.
       Чайки важно расхаживают по каменистому берегу, не обращая на окружающий их мир никакого внимания. Но особенно им нравится стоять на кончиках галечных кос. Почти на каждой косе - пара чаек. Стоят они тихо, задумчиво, близко друг к другу, выделяясь чёткими белы­ми пятнами на фоне разноцветного камня или зелёной травы берега. Даже беспокоить их не хочется. И каждый раз мы проплываем мимо них, осушив вёсла.
       Иногда чайки снимаются со своего места и плавно кружат над рекой и плы­вущими по ней катамаранами.
       Встречаются здесь и маленькие, очень красивые чайки-крачки. Они очень пронзительно и жалобно кричат. Иногда кажется, что это не крик птиц, а плачь ребёнка.
       Вчера нам повстречались и совсем нео­бычные чайки: они были абсолютно чёрные. Правда, мы плохие ориентологи, и, может быть, это были не чайки, а какие-то другие неизвестные нам птицы.
       Перед завтраком неугомонный Ряша вновь развеселил коллектив. Он ещё с вечера задумал небольшую "хохмочку" со старыми ботинками, которые мы захватили с Воеволихана.
       Максим поставил на ночь свой спиннинг "на мыша", вдруг какой-нибудь дурной таймень сядет на крючок!
       Ряша незаметно подменил ему "мыша" на ботинок и спокойненько заснул. Утром он вышел на берег и громкими криками стал звать Максима к себе, уверяя, что тому крупно повезло: таймень все-таки сел.
       Максим со всех ног кинулся к снасти и стал усердно выводить "тайменя". Он осторожно крутил катушку, медленно отступал от реки и всё время уверял довольного Ряшу.- Точно, сидит! Здоровый! Видишь, не рвёт, а только тянет.
       Ряша согласно кивал в ответ и усердно снимал все мани­пуляции Максима на киноплёнку. Когда же Максим выволок на берег свой улов, то раздался громкий хохот собравшихся на берегу всех членов группы.
       Надо отдать должное Максиму, вёл он себя в этой ситуации очень выдержано: лишь плюнул на землю, а затем молча схватил бывшую обувку и зашвырнул её подальше в воды Котуя. Затем молча подошёл к нашему катамарану и внимательно его осмотрел.
       Вытащил из полиэтиленовой плёнки второй припрятанный ботинок и заявил.- Точно, так и знал. Вот он, и второй едет!
       С этими словами он забросил второй стоптанный башмак в кусты.
       В Степаныче после холодной ночёвки внезапно прорезался азарт фоторепортёра: он лазит на пузе по берегу и запечатлевает на плёнку какие-то травинки и цветочки. Затем на небольшом водовороте в одной из бухточек Холохо он обнаружил удивительно любопытную шапку-башенку из пены, которая, не разрушаясь, медленно вращалась.
       Это явление так увлекло Степаныча, что он извел на него почти целую плёнку. В довершение всего он решил запечатлеть меня с останками, пойманного вчера тайменя. Свой фото-натюрморт он хочет назвать "Человеко-таймень".
       Я отказываюсь от такого предложения, но соглашается Усач. Он водрузил себе на голову тайменью башку и в этом импровизированном шлеме пытался позировать новоявленному мастеру художественного фото.
       Степаныч сделал несколько снимков, но что-то его не удовлетворяло. Немного помыслив, он предложил мне приделать к заду вырезанный таймений хребет. После этого из меня получился, по его мнению, замечательно фотогеничный "зверечеловек" или "таймень-кун гуру".
       За все мучения от подобных операций я потребовал от фотографа гарантий в получении фотографий.
       В ответ последовало категоричное.- Гарантий не даю. Гарантирует только госстрах и сберкасса.
       Пока Степаныч мучил меня ради искусства, Ряша и Максим переправились на другой берег Котуя, вооружились спиннингами и ушли куда-то вверх по течению. Вернулись они только через час, когда наше терпение было на исходе, и в "народе" поднимался глухой ропот.
       Максим торжественно вынул из ящика-багажника их улов - девятнадцатого по счёту тайменя. Но что это был за таймень! Каких-то сантиметров тридцать в длину и весом не более килограмма.
       Коллектив встретил этот улов с негодованием и сурово осудил неразборчивых рыболовов. Ловля рыбы для счёта была не в наших правилах.
       Максим, видя суровые лица команды, пытался оправдываться, но безрезультатно.
       Мы хотели наказать браконьеров едой, но потом смилостивились и дали им доесть оставленный завтрак. После чего, сытый и довольный прощением коллектива, Ряша под зажигательный диксиленд, звучащий из транзистора, исполнил нам танец ковбоя на отдыхе.
       Весь в шляпе и болотных сапогах, с карабином в руке, он выделывал совершенно немыслимые па и кренделя, и чем-то действительно отдалённо походил на джентльмена времён покорения Дикого Запада.
       После его пляски мы решили, что на прощальном бенефисе, перед расставанием с Котуем, будет очень неплохо исполнить что-нибудь подобное, но только групповое, с участием пяти мужчин и одной девушки. При этом музыкальное сопровождение должен обеспечивать наш Мечтатель игрой на знаменитом Челябинском насосе, которым мы накачиваем катамараны.
       Мне в этом ревою отвели роль кинооператора, хотя я долго сопротивлялся и требовал ввести себя в творческую труппу исполнителей.
       Сегодня Котуй вновь преподнёс нам одну из своих многочисленных загадок. Если вчера вечером невидимый Сонат сотрясал всю округу неистовым рёвом и грохотом, то сегодня с самого утра нас окружала звенящая тишина.
       Порог замолк, как будто кто-то повернул выключатель радиоприёмника. От этого он становился ещё загадочнее.
       Упаковывая вещи к отплытию, мы не переставали думать о том, что же ждёт нас впереди.
       Голову от пойманного мной тайменя взял себе Лёха. Он хочет показать её какому-то заядлому рыболову-фанатику, который при её виде должен, как минимум, брякнуться в обморок от зависти, или, как выразился новый хозяин тайменей головы, попросту отпасть.
       Перед самым отплытием я сбегал в кусты, достал оттуда заброшенный Максимом ботинок и потихоньку засунул в полевую сумку, в которой он хранил свои рыболовно-охотничьи принадлежности. Похождения старого башмака продолжились.
       К моему великому огорчению, Максим обнаружил эту заначку ещё до отплытия.
       На этот раз хладнокровный Максим не выдержал и разбушевался. Он в ожесто­чении швырнул помятую обувку в волны Котуя, а когда увидел, что она не собирается тонуть, схватил ружьё и дуплетом ударил по этой своеобразной "дичине".
       Ботинок жалобно булькнул, в последний раз задрал вверх свой помятый и изрешечённый дробью мысок, и пошёл на дно. Так закончилась история с парой доброй обуви, верой и правдой служившей своему хозяину и ставшей жертвой человеческого эгоизма.
       Не успели мы отчалить и проплыть каких-нибудь десяток метров, как Степаныч захотел...
       Мы оскорбились.- Ты что же индивидуалист несчастный, свой организм за четыре десятка лет изучить не смог? Ишь, сухопутный гусь нашёлся, обязательно ему нуждишку на суше справлять надобно. Ничего перезимуешь, а если невтерпеж, так и на воде сумеешь! Уралочка далеко, не увидит, а мы, уж как-нибудь вытерпим - привычные...
       Степаныч попробовал пару раз привстать для свершения ритуала, однако чуть не сверзился с катамарана в воду и взмолился.- Братцы, давайте пристанем, а то я с воды не могу, у меня ноги короткие и дрожат...
       Пришлось нам всё-таки причаливать к берегу и высаживать бедолагу, где он облегчённо вздохнул и совершил священное и обильное омовение камней.
       Есть у американских "коровьих парней" или, как их привыкли всюду называть, ковбоев любимый вид соревнований - "родео". На них они показывают своё искусство в бросании лассо, подсечках, в езде на необъезженных лошадях и даже на быках.
       Наш сплав по быстрым и порожистым рекам тоже своеобразное водное "родео", так как даже на известных, но всегда опасных порогах или сложных ливерах никогда точно не знаешь, с чем придётся столкнуться. "Водные Ковбои" на своих резиновых скакунах тоже в любой момент рискуют быть сброшенными в пенистые водовороты, а если особенно "повезёт", то и расплатиться собственной жизнью за неуёмную жажду острых ощущений.
       Отличительной чертой этого водного родео является то, что, в отличие от ковбоев, которым нужно продержаться на беснующейся лошади всего тринадцать секунд, как того требуют правила соревнований, нам просто необходимо просидеть на своей рези новой "лошадке" на протяжении всего сплава, иначе не имеет смысла пускаться в эту затею.
       Итак, мы водные ковбои! 0собенно похож на них наш Ряша. Если спросить у ковбоя, что для него самое главное, то он обязательно ответит.- Шляпа!
       Можно вообразить ковбоя без лассо, без сапог со шпорами, без кольта, даже лошади и головы, но только не без шляпы.
       Так вот, наш Ряша никогда не расстаётся со своей старой, тёмно-синей велюровой шляпой.
       Когда мы однажды в шутку позвали его.- Эй ты - шляпа!- он мгновенно и очень бодро отозвался.- Шляпа, зато - модная!
       Ряша лишь на ночь меняет её на великолепный, тёплый шерстяной вязаный колпак, который помогает ему видеть прекрасные ковбойские сны. Один из них он уже поведал нам в этом походе.
       Мы резво сплавлялись вниз по течению, а Сонат молчал. Даже когда до него оставалось не более пятисот метров, вокруг стояла тишина.
       Только подойдя почти вплотную к порогу, мы увидели крутые, всплески, кипение белой пены и услышали шум от ударов струй о мощные подводные камни.
       Сонат не выглядел порогом в классическом понимании этого слова. Он больше походил на короткую, мощную шиверу.
       Каменные гряды и отдельные глыбы, составляющие порог, несмотря на низкий уровень воды в реке, были все скрыты под водой. Пенистые, кружевные гребешки вздымались в воздух по всей ширине реки, тону­ли и, пробежав несколько метров под водой, вновь выныривали уже ниже по течению.
       Расположился Сонат почти в самом центре Котуйского каньона, как мы прозвали это место, на одном из его поворотов, и имел в длину не более двухсот метров.
       Оба берега около Соната представляли собой обрывы высо­той метров по пятьдесят и были сложены из сланцевых плит различных размеров. Сверху росла обычная для этих мест редкая лиственичная тайга и отдельные кусты.
       Согласно данным нашей карты на четырёх километрах каньона после Соната нас поджидали ещё два небольших порожка.
       Едва наш катамаран пристал к берегу, как я, сгорая от воображаемой борь­бы с очередным гигантом Котуя, со спиннингом наперевес помчался к порогу.
       Сейчас он вновь, как и вчера, гудел, гремел, скрежетал камнями, оглушая окрестности своеобразной музыкой. Через громадные бурые валуны, брызгаясь, вскипая, гнулись, перехлёстывались, падали отвесные и наклонные ярые струи. И ведь не очень широк был Сонат: всего-то каких-нибудь сотня метров, а такой неистовый!
       Первой бросок блесны в неведомые воды - всегда волнующий миг в жизни любого спиннингиста. Именно в первом забросе заложены все ваши надежды, тревоги и ожи­дания.
       Блесна упала в гривастую стрежень, играючи заскользила по волнам, а затем мгновенно утонула в круговой тишине.
       Не успел я оценить ситуацию, как бешено несущиеся струи стравили с катушки добрых два десятка метров прозрачной лесы.
       Наматывать её на катушку было довольно трудно, так как течение оказывало мощное сопротивление движущейся навстречу струям блесне.
       Первый заброс оказался безрезультатным. Кидаю вторично. На этот раз под скопище валунов.
       Блесна мгновенно скрылась под водой, однако, выброшенная напористым потоком, лихорадочно завихлялась вдоль стрежневой середины струи.
       Начинаю подводить блесну туда, где в сплошной пенистой бахроме об­разовался участочек хрустально прозрачной воды. Прозрачная вода здесь неудержимо бурунилась и кружилась вихрастыми конусами, которые взбежав на камни, а затем словно с горки скатившись с них, взбивались вновь в косма­тые пенистые шапки, полные молочно-белых воздушных пузырей.
       Всегда кажется, что чем дальше бросаешь, тем быстрее возьмётся за твою блесну рыба. А ведь это чистый обман. Рыба берет, скорее всего, там, где она находится в данный момент.
       Вспомнив об этом, бросаю блесну совсем недале­ко от берега, прямо в кипящий пенистый водоворот, в котором словно бриллианты сверкают в лучах солнца бесчисленные пузырьки воздуха. Блесну снова подхватывает течением и начинает закручивать.
       Тихонько работаю катушкой, стараясь, чтобы она не падала на дно, а шла ближе к поверхности воды.
       Когда до берега оставалось каких-нибудь полтора-два метра, за блесной выскочил таймешонок килограмма на три весом. Промахнулся, резво ударил огненным хвостом и исчез в глубине.
       Раззадоренный его появлением, я начал бросать блесну в это же место раз за разом, но безрезультатно.
       Ко мне подошли Мечтатель и Максим, поинтересовались причиной моего азарта, и дружно взмахнули своими спиннингами.
       Успехи Мечтателя были аналогичны моим, а уловистый Максим умудрился таки подцепить моего законного тайменишку, и потащил его к берегу. Подведя рыбу к самому обрезу воды, он попробовал выдернуть её из водной стихии на камни, но ловкий малыш резко крутанул лобастой головой, разинул пасть и выплюнул блесну.
       Больше мы его не видели.
       Ряша, как всегда, ушёл куда-то вперёд под крутые, отвесные скалы, спадающие прямо в воду.
       Вернувшись из своего короткого вояжа, Ряша выложил нам свою очередную добычу - двухкилограммового таймешонка.
       Мне к этому времени уже надоело попусту махать спиннингом, и я решил попробовать запустить кораблик. Тем более что сегодня утром коллектив единодушно выразил желание попро­бовать на ужин жареного хариуса.
       Двадцать минут ловли позволили выпол­нить это желание, и принесли нам шестнадцать великолепных хариусов: ровно по две штуки на брата.
       Все были очень довольны моему успеху, только Уралочка пробовала незлобиво поворчать, так как была сегодня дежурной.
       Первыми Сонат проходил наш экипаж. С воды валы оказались значительно внушительнее, чем они казались с берега. Некоторые достигали двухметровой высоты с очень крутыми обратными скатами. Правда, для таких посудин, как наши катамараны, они серьёзного препятствия и опасности не представляли.
       Скорость течения была очень приличной, и мы пронеслись по Сонату, словно на курьерском поезде.
       В такие моменты душа рвётся из груди, хочется или орать, или петь. Наверное, что-то подобное испытывал и Адам Мицкевич, когда писал свои строки:
      
       Я криком радостным приветствую движенье.
       Косматым парусом взвилось воображенье.
       О счастье! Дух летит вослед душе моей.
       И кораблю на грудь я падаю, и мнится -
       Мою почуя грудь, он полетел быстрей.
       Я весел! Я могуч! Я волен! Я - как птица!
      
       Единственным отрицательным моментом нашего короткого сплава по Сонату был, как всегда, подмоченный зад Степаныча, хозяин которого высказывал нам по этому поводу всяческое неудовольствие.
       Челябинцы пронеслись по порогу так же стремительно, как и мы.
       И вот уже шумный Сонат остался далеко позади.
       Русло Котуя по-прежнему зажато почти отвесными скалами берегов, и он с трудом пробивается вперёд, делая крутые и короткие зигзаги. На протяже­нии километра мы насчитали в этом месте восемь поворотов. Ширина русла не превышала двадцати метров.
       В довершение всего дул сильный встречный ветер, который создавал в этой своеобразной изогнутой трубе сильный сквозняк.
       Скалы спадали к воде отдельными узкими выступами и террасками, меж­ду которыми виднелись густо заросшие кустарником впадины - карманы.
       Течение, как и в самом Сонате, было очень сильное, и мы продолжали нестись по этому водному лабиринту с крейсерской скоростью.
       Но вот мы проскочили последний короткий порог - шиверу, и каньон кончился.
       Русло реки резко расширилось, и с обеих сторон раскинулись широкие галечные косы.
       Катамарана Челябинцев всё ещё не было видно, и мы реши­ли пристать к берегу и там дождаться ребят. Тем более что уже пора было делать пережор.
       Минут через пятнадцать из каньона лихо вынырнул отставший катамаран, сделал лихой поворот и пристал почти вплотную к нашему.
       Причина задержки оказалась весьма уважительной: Леха всё-таки превозмог своё невезенье и вытянул из Котуя желанного тайменя. Это был его первый таймень в этом походе.
       Радости счастливчика не было пределов, тем более что он поймал двадцать первую рыбку или, как говорят заядлые картёжники, набрал для коллектива очко.
       По всей долине Котуя валяется множество оленьих рогов, хотя самих оленей мы ни разу не видели.
       - Они сейчас мигрируют,- глубокомысленно заявлял Степаныч.
       - Могли бы мигрировать и мимо нас,- отзывается Ряша.- мясца свеженького очень хотся.
       Пока же ребятам приходится довольствоваться тушенкой и рогами, от которых они отпиливают отдельные куски, чтобы до­ма мастерить рукоятки для охотничьих ножей.
       Мечтатель сидит грустный и молчаливый. На последнем пороге в результа­те массированного налёта на реку мы стали обладателями улова в виде четырёх зеленовато-серых зубатых щук, но взамен лишились сразу четырёх блё­сен, из которых две были Мечтателя.
       Правда, после подсчёта потерь и приоб­ретений Степаныч в свойственной ему манере заявил.- Спокуха! Всё идет как надо. По любым векселям надо уметь платить!
       С расстройства наш завхоз совершенно расщедрился, и на пережоре разрешил брать прямо из мешка галеты, правда, оговорив некоторые дополнительные условия.- Хватайте, жрите, только про запас в карманы не запихивайте...
       Выдавал он также и колбасу-сервелат, от которой почему-то пахло, а если говорить откровенно, то воняло совсем даже не колбасой.
       Несмотря на это все выданные порции быстренько были съедены, и коллектив выжидающе поглядывал на строгого заведующего нашей продуктовой базой.
       Взгляды не помогли, и оставшиеся прелести гас­трономии исчезли в недрах завхозовских упаковок.
       Восстановление утраченного здоровья у Степаныча идёт только во вред коллективу, так как он становится всё более активным и, тем самым, более опасным для окружающей среды.
       Теперь он регулярно хватается за свой спиннинг и со словами.- Щас рыбку поймаю,- пытается зацепить блесной кого-ни­будь из нас.
       От таких заявочек мы начинаем дрожать мелкой дрожью, и пе­рестаём грести. Такая обстановка вполне устраивает нашего приятеля, и он с ещё большим ожесточением начинает махать удилищем.
       Конец его спиннинга со зловеще мотающейся блесной то и дело появляется в опасной близости то от моего, то от Ряшиного лица.
       Однако больше всего не повезло Мечтателю, которого ярый "рыболов-спортсмен" после одного из наиболее "удачных" забросов всё-таки цепляет за спасательный жилет.
       Не сообразив сразу, в чём дело, Степаныч громко заорал.- Есть! Сидит! Вот он мой звёздный миг удачи,- и попы­тался сдёрнуть нашего любимого завхоза с борта в воду.
       Мечтатель бешено сопротивлялся, понося счастливого спиннингуэйтора всеми известными ему "лас­ковыми" словами.
       Тройник блесны засел в ткань жилета так глубоко и прочно, что только ценой неимоверных усилий могучего Ряши его удалось извлечь из спасательной одежонки Мечтателя, правда, без ущерба для её спа­сательных свойств.
       После своего каньона Котуй как будто подрастерял весь свой пыл и энергию, разлился широко и спокойно, притормозил свой быстрый бег, и ти­хонько нёс наши катамараны мимо жёлтых известняковых берегов, в которых вода, ветры и время наделали множество вмятин, выемок, гротов и даже не­глубоких пещерок. В выступающих над берегами плиточных башенках зияли сквозные отверстия и дыры, через которые загадочно проглядывала зелень тайги и голубизна неба.
       Около пяти часов вечера мы подплыли к месту впадения левого притока Котуя - Чиринда-Хан. В этом месте кончались последние немногочислен­ные туристические маршруты, которые когда-то были проложены по этому безлюдью.
       На берегу была заметна старая стоянка. На обрубке старой лиственницы сохранилась надпись - г. Норильск. Клуб Таймыр. Озеро Аян - Чиринда.
       Приток на удивление нам не пересох и весело, со звоном струился через крупные зализанные камни на встречу с Котуем.
       Спешно настроив спиннинги, мы дружно кинулись на ловлю тайменей. Пока мы, спотыкаясь, неслись по камням к самым бурным водам, Мечтатель сделал за­брос прямо с катамарана, и его блесну тут же взял таймень.
       К великому огорчению нашего дру­га таймень сделал мощнейший рывок, вылетел свечкой на полметра из воды, затем глубоко нырнул и устремился прямо к берегу.
       Мечтатель не сумел своевременно выбрать образовавшуюся слабину.
       Таймень мгновенно воспользовался этим: развернулся, громко ударил хвостом по воде и так сильно рванул, что спиннинг едва не вылетел из рук рыболова.
       Орудие лова осталось у свое­го хозяина, но... таймень сошёл.
       Я тоже попытался включиться в ловлю этого озорника. Заброс оказался удачным и пришёлся точно в то место, где скрылся беглец. Едва начав сма­тывать лесу, я тут же почувствовал ощутимый рывок. Есть! Сидит...
       Тихонько вывожу рыбу поближе к берегу. Полное разочарование: на блесне сидел не таймень, а всего лишь щука кило­грамм на пять.
       В сердцах наподдаю ей сапогом, и выкидываю на камни. Делаю ещё один заброс, и на этот раз в огорчении даже плюю на землю - зацеп! И не какой-нибудь, а такой мощный, что, сколько ни пытался я сорвать блесну с камней, всё было безрезультатно.
       Освободил я свою снасть только с катамарана, когда мы продолжили сплав. Пока же мне оставалось толь­ко одно - сидеть на камнях и смотреть за спиннинговыми упражнениями дру­зей.
       Ряша сделал свой первый заброс почти в центр струи впадающего Чиринда Хана. Этот заброс сразу же оказался удачным. Блесну взял именно тот самый таймень, который сошёл у Мечтателя. Через две минуты он уже бился на камнях.
       Вес пойманной рыбины был не менее семи килограммов, и Ряша остался доволен своей добычей.
       Успехи остальных ребят были просто никакими - больше таймени не брали. Ребята откровенно заскучали и стали споро собираться к отплытию.
       В это время Ряша насадил свой улов на капроновый шнурок, и напоследок решил пройтись немного вверх по Чиринда Хану, поискать каких-нибудь драгоценностей, а заодно и справить кой-какую нуждишку.
       Пробираясь по берегу притока, в одной из мини бухточек, среди крупных камней он обнаружил пря­чущегося там крохаля - подростка.
       Увидев громадную фигуру нашего Ряши, крохаль вместо того, чтобы удирать по воде, резво выскочил на берег и ки­нулся от него бегом по камням.
       Он неловко, но довольно быстро, семенил сво­ими коротенькими ножками, проваливался между камнями и шустро перемещался вперёд.
       Какое-то мгновение Ряша обалдело глядел ему в след, а затем с воплем, гремя сапожищами, кинулся за крохалём.
       Казалось бы, здоровенному детине ничего не стоило догнать и завладеть неповоротливой на суше птицей, но не тут-то было.
       Крохаль оказался и ловчее, и резвее Ряши. Этот пробег уверенно выиграл именно он.
       Доковыляв до берега, крохаль, словно ку­лёк с землёй плюхнулся в воду, нырнул, через мгновение появился над водой и, крякнув в сторону неудачливого преследователя что-то неприличное, помчался маленькой моторной лодкой вниз по течению.
       Ряша остался на берегу растерянный и побеждённый.
       Коллектив, наблюдая эту незабываемую картину, корчился на камнях в конвульсиях.
       Степаныч тихонько скулил на своём обыч­ном корабельном ложе.
       Я словно гигантский таймень, сидящий на блесне, изви­вался у самой кромки воды намертво прикованный к своему спиннингу.
       Коман­дор ревел от восторга и утирал набегающие на глаза слезы.
       Уралочка смея­лась, как всегда, тихо и интеллигентно, уткнув голову между коленей.
       Только Мечтатель пытался согнать со своего лица весёлое выражение и ворчал.- Один стрелять не умеет - сиди без супа, второй вымахал, словно пожарная каланча, а бегать не научился - снова сиди без супа... Будете сегодня на ужин суп "Южный" без всякой приправы жрать.
       После этого события, немного отойдя от смеховых колик, мы отплыли и через каких-нибудь четверть часа достигли устья левого притока Котуя - речки Колды, где и остановились на ночлег.
       Речка Колда впадала в Котуй широким, бурным и очень мелким рукавом. Вода в реке была какого-то необычного буровато-оранжевого цвета. Воды её, постепенно растворяясь в Котуйских, образовывали вытянутый рваный шлейф, отдалённо похожий на извивающийся хвост гигантского тайменя, который в сумерках вышел из глубин порезвиться и поохотиться.
       К сожалению, настоя­щие таймени таких мест не любят, и пытаться поймать что-нибудь приличное здесь было бесполезно. Поэтому ребята тут же начали разгружать катамара­ны и устраивать лагерь.
       Я, на всякий случай, всё же решил разочек завести кораблик. Сделать это было очень нелегко, так как течение в этом месте разбивалось на несколько самостоятельных и довольно сильных струй, кото­рые разбегались в разные стороны, и сбивали юркую снасть к берегу.
       С большим тру­дом всё-таки завожу кораблик, и вытаскиваю двух хариусов. Однако повтор­ная попытка стоила мне великолепной, своеобразной корабельной бородищи, которую я разбирал, вспоминая про себя всех святых и не святых, в течение часа. В конце концов, борода сдалась, а кораблик лишился двух поводков с крючками.
       На ужин Командору захотелось откушать тайменьего "Хе", и он с увлечением принялся за изготовление этого блюда.
       Максим заявил, что он желает жареных хариусов, и принялся за жарение. Ряша возился с потрошками. Таким образом, нас ожидал практически полный рыбный ужин.
       Вечер был ощутимо прохладный. Небо наполовину скрылось за занавесью плотных облаков, но часть его была чиста, и на ней чётко выделялся огрызок ярко жёлтой луны. Сейчас она была похожа на кусок голландского сыра, у которого не то мыши, не то крысы выгрызли большую часть, а затем вспугнутые кем-то сбежали, оставив на небе лишь жалкие остатки былой роскоши.
       Нудно ныли многочисленные комары, но, к нашей радости, отсутствовала мошка.
       Тайменье "Хе" даже в малом нельзя сравнивать со щучьим. Рыба, сваренная крепчайшей уксусной кислотой, пропитанная нежнейшим ароматным жирком, так и тает во рту, оставляя там на длительное время непередаваемое послевкусие.
       Правда, сегодня Командор пожалел для блюда перца, и это вызвало в его адрес довольно едкие высказывания ужинающих.
       В довершение всего выяснилось, что Максим изжарил хариусов без панировки, и с большинства рыбок слезла шкурка, а это уже являлось чистейшим брачком в работе дежурных. Тем более что многие из рыбин оказались и не дожаренными.
       Спасло положение доброе расположение завхоза, который милостиво выделил коллективу определённое количество граммулек.
       На небе появились первые робкие звёзды, которые до этого прятались от наших взоров где-то в глубинах вселенной. В двенадцать ночи стало уже довольно темно: читать книгу без огня было невозможно.
       Природное колесо резво крутилось вокруг своей оси, постепенно сменяя бесконечный полярный день на такую же бесконечную ночь. Правда, до этой замены ещё далеко.
       Спать совершенно не хотелось, и мы, согретые благодатным теплом костра и граммулек, молча сидели, наслаждаясь сказочной тишиной ночи.
      
       Кругом такая тишина, такая дивная картина,
       Когда на звёздной паутине меж лиственниц висит луна.
       Чего же ради я не сплю? Авось под клич далёкой птицы
       Мне молодость моя приснится в местах, которые люблю!
      
       В Москве было всего девять часов вечера, и какая-то зарубежная станция передавала музыкальную программу "Из истории рок-н-ролла". Мы с удовольствием слушали бурные и зажигательные мелодии в исполнении Эльвиса Пресли.
       Утром нас ожидал очередной сюрприз дежурных, которые из-за своей лени решили не готовить завтрак, а подали нам остатки вчерашней недожаренной рыбы и жиденький, больше похожий по цвету на мочу, чем на кофе, напиток.
       Коллектив забурлил от негодования, а завхоз категорически заявил, что ни о каких тридцати километрах, которые предстояло нам пройти за сегодня, не может быть и речи.
       Ряша буквально брызгал слюной от возмущения, тем более что он опоздал к завтраку и ему даже этих роскошных "деликатесов" досталась самая малая толика.
       В качестве метода защиты дежурные избрали молчание. Правда, Максим пытался что-то вякать в ответ на ропот "толпы", но его мгновенно морально и физически смяли, и он умолк.
       Утро было великолепное. Ярко светило солнце, дул слабенький ветерок, который даже не мог отгонять от нас развеселившихся пернатых. Голубой шелк неба ни в одной своей части не был замаран вкраплениями облаков.
       Ребята, за исключением Командора и Мечтателя, щеголяют по пояс голыми, и ловят последние тёплые лучи уходящего лета.
       Обозлённый, голодный Ряша схватил свой спиннинг и рысью умчался куда-то вверх по Колды, где он ещё вечером обнаружил, по его словам, агромаднейшую яму.
       Мы с Максимом взялись засолку пойманных накануне тайменей. В коптильне снова оказалось свободное место, так как ранее засоление таймени за время движения плотно утрамбовались.
       Ниже Колды Котуй вновь резко раздвинул свои берега и затих. Если не грести, то скорость сплава совсем маленькая - не болеее двух-трёх кило­метров в час.
       Нас это не устраивало, и мы дружно работали вёслами. Так про­должалось километров шесть. Затем река заметалась по долине крутыми зигзагами и, сделав пять или шесть поворотов, уткнулась в поперечную каменную гряду.
       Камни гряды были разбросаны беспорядочно и плотно, оставив реке всего три больших, равноценных проточки, которые буквально кипели в пене бурунов.
       Место было настолько необычным и красивым, что мы бросили грести и, сноси­мые течением, от души любовались очередным подарком Котуя. Так нас и прибило к валунам гряды.
       Когда мы выбрались на камни, удалось рассмотреть эту диковинку Заполярья подробнее. Гряда, преградившая путь реке, распада­лась на отдельные группы ровных каменных плит и громадных, круглых, отполи рованных водой и временем булыга нов, между которыми журчали и звенели кристально чистыми струйками бесчисленные ручейки-проточки.
       Причём, нап­равление течения некоторых из них было встречным к основным струям Котуя.
       Кое-где между такими группами камней образовались довольно глубо кие, тихие бухточки-озерца, подходя к которым можно было увидеть, как оттуда ли­хо шмыгали в щели между камнями одиночки хариусы.
       Реки, как таковой, не было. Было изрезанное каменное плато, соча щееся сверкающей на ярком солнеч­ном свете водой.
       Перескакивая с камня на камень, кое-где перебираясь через проточки вброд, ребята разбежались по этому каменно-водяному лабиринту, и начали лихо махать спиннингами.
       Мне везёт с первого же заброса, и на блесну садится крупный, не меньше килограмма, красавец-хариус.
       После следующего заброса, я тут же почувствовал сильный рывок, и какая-то крупная рыбина начала ожесточённо вырывать у меня спиннинг. Тихонько работая катушкой, я стал подводить её поближе, но, очевидно, крючок зацепился слабо, леса мгновенно обвисла, и мой улов, блеснув на солнышке белоснежным брюхом, скрылся в глубине. К моему великому огорчению я даже не понял, что за рыба хватала блесну.
       Ряше, как и всегда, везёт значительно больше, и он становится обладателем симпатичного таймешонка килограмма на два весом.
       Остальные ребята возвратились к катамаранам разочарованные и пустые.
       Сплавляться через это своеобразное каменное сито мы решили по левой протоке.
       Протока довольно узкая, кроме того, она почти до половины перекрыва­лась мощными стоячими волнами высотой более двух метров, поэтому для прохода оставалась узкая полоска шириной метров пять-шесть. Вода устремлялась в протоку со скоростью не менее семи метров в секунду.
       - Ну, что, орёлики, поработаем,- оживленно потирая руки, пробасил Ряша.
       - Братцы, давайте поаккуратнее, а то опять мне весь фундамент замочите,- начал уговаривать нас Степаныч, пристраивая свой мощный "фундамент" на сидении.
       Однако все опасения оказались лишними: мы проскочили протоку, как пуля, впритирочку к валам и даже не забрызгались.
       Степаныч был в восторге и долго хвалил вслух нашу ювелирную технику водного слалома и... перехвалил...
       Общая длина этого своеобразного порога оказалась метров четыреста, и за первой протокой мы сразу же влетели сначала во вторую, а затем и в третью его ступень.
       Эти ступени оказались сложнее и коварнее первой. Из много численных отверстий каменного "сита" било множество сильных боковых струй, которые создавали мощные завихрения, водовороты и косые валы.
       Наш катамаран в одном месте так сильно закрутило, что поставить его носом по течению удалось далеко не сразу, и какое-то время мы неслись, словно на гонке яхт, с приличным креном.
       В ходе этого маневра и сбылись все опасения нашего Степаныча о подмокании его фундамента: зад был промочен осно­вательно и надолго.
       Обменявшись мнениями, мы решили, что только что пройденное место, пожа­луй, самое красивое за весь маршрут.
       Ниже порога течение почти не замедли­лось, и нас лихо тащило вперёд. Пользуясь этим, мы занимались каждый сво­им делом, и отдыхали от гребли.
       Ряша решил облагодетельствовать тех, кто решит последовать нашему примеру сплавляться по Котую и, высунув язык, старательно зарисовывает карту нашего движения, делая пометки о времени прохождения каждого участка реки от одного поворота до другого.
       Мечтатель, кажется, приближается к завершению знакомства с "Секретным фронтом".
       Спокуха, не выпуская изо рта сигареты, погружен в обычную полудремоту.
       На катамаране Челябинцев видна обычная картина - в воздухе то и дело мелькают спиннинги.
       К пятнадцати часам мы достигли правого притока Котуя - Величана. Это был очень красивый небольшой ручей. Судя по лоции, его длина не превы­шала девятнадцати километров, однако, ручей сумел сберечь от засухи остатки своих водяных запасов, и сейчас весело журчал по гальке, добавляя в Котуй порции кристально чистой воды.
       Любитель статистики Ряша заявил нам, что это тридцать шестой приток, который мы проплываем от начала маршрута.
       Через километр должен быть ещё один приток - Эмэток, где он предлагает сделать пережор, ибо, тех жалких запасов калорий, которые были в нас с утра, благодаря ленности дежурных, уже не осталось и в помине.
       Ему никто не возражал. Только Степаныч, обращаясь к Мечтателю, проканючил.- Слушай, завхоз, ты уж сегодня не жадничай, дай сахару к чаю побольше.
       На Мечтателя эта просьба произвела обратное воздействие. Он заявил.- Итак жрёте больше, чем работаете... Хватит с вас и по три куска.
       Если хотите знать, то энергии содержащейся в ста граммах сахара, велосипедисту достаточно, чтобы проехать тридцать семь километров, а пешеходу - пройти четыр­надцать километров. Вы же плывёте всего на всего по течению, не гребёте, а на что-то претендуете. Да и вообще, скажите спасибо, что вы не крокодилы, иначе можно было бы кормить вас ещё меньше...
       - А причём здесь крокодилы?- возмутился Ряша.
       - Притом! Если бы человек мог наподобие крокодила не заботиться о под­держании температуры своего тела на уровне тридцати семи градусов, то ему требовалось бы в тридцать три раза меньше пищи!
       - Ну, знаешь! Будь мы крокодилами, на нашем катамаране уже давно бы не было такого вот завхоза -- философа.
       - Не пугай, а то и так можешь остаться без завхоза. Статистикой зарегистрировано много случаев смерти людей от стресса, вызванного страхом смерти. Вот перепугаюсь и помру, тогда будете сами крупу пересчитывать!
       - Ладно, живи пока! Скажи только, чем потчевать нас на пережор будешь?
       - Никаких проблем - чаем. Чай усиливает дух, смягчает сердце, удаляет уста­лость, пробуждает мысль и не позволяет поселиться лени, облегчает и освежает тело, проясняет восприимчивость. Сладкий покой, который вы обре­тёте от употребления этого напитка, можно ощущать, но невозможно описать или передать в словах!
       - Слушай, Мечтатель, да ты с чаю совсем поэтом стал!
       - Да, не я братцы вы мои. Так восхваляли чай в древних китайских манускриптах! Так что пейте этот чудесный напиток медленно-медленно, и вы почувствуете себя в силах бороться с теми заботами, которые удручают нашу жизнь! Кроме того, запомните, что в одном лишь стакане чая около пяти со­тых грамма кофеина. Это столько же, сколько в целой таблетке от головной боли.
       - Будем, братцы, пить чаёк, станет с болью нормалёк,- скаламбурил Степаныч, и тут же добавил.- А всё-таки жрать тоже что-нибудь нужно.
       - Более ста лет тому назад Иеремия Бентам предложил человечеству свою систему принятия решений, названную им утилитаризмом. Он считал, что любой поступок надлежит оценивать по производимому им удовольствию или страданию. Бентам предлагал измерять страдание и удовольствие семью переменными: интенсивностью, продолжительностью, несомненностью или сомнительностью, временем появления, плодовитостью, чистотой и числом затронутых людей.
       - Интенсивность и продолжительность - это прекрасно! А вот что такое и, причём здесь плодовитость?
       - Под плодовитостью чувства мудрый Иеремия разумел шансы на то, что за ним последует чувство такого же рода, то есть удовольствие, за удсвольствием - страдание, за страданием...
       Продолжить мысль ему не дал Ряша.- Ошибался мыслитель! Чаще всего за удовольствием следует всё-таки стра­дание. Ешь вкуснятину - прекрасно! Удовольствий - целый воз, а наешься или особенно переешь - одни страдания. Почему-то всегда в жизни общий ба­ланс складывается в пользу страданий. К чему бы это?
       - Чтобы удовольствия острее чувствовались!
       - Может быть... Однако, братцы,- встрял в разговор Степаныч.- Какое это все-таки счастье, что мы не можем заглянуть внутрь себя. Выража­ясь не фигурально - буквально. Вот это был бы настоящий шок, "перева­рить" который мало бы кто смог. Впрочем, так же плохо мы и на самом де­ле перевариваем то, что попадает к нам в кишечник.
       Наши трапезы в ос­новном изобилуют рафинированными продуктами, которые и позволяют кишечнику лениться. А с жирной, жареной, консервированной пищей, ал­коголем "ленивому" желудку и вовсе не справиться.
       Едим мы как минимум трижды в день, а процедуру, обратную приёму пищи, совершаем, в лучшем случае, раз в сутки. Арифметика простая: нетрудно себе представить, сколько лишнего "багажа" мы постоянно носим с собой. Приблизительно пять - шесть килограммов. А тучные люди - аж до 25! Вот вам и избыточный вес. С годами шлаки превращаются в каловые камни. И никакая самая новомодная диета не поможет вам избавиться от много летних "накоплений".
       Но если бы дело было только в лишнем весе! Не переваренные остатки пищи образуют токсины, которые по системе кровотока разносятся по всему организму, поражая печень, почки, лёгкие, сердце.
       Одним словом, кишечник надо серьезно чистить. Древние это хорошо понимали. В те времена промывание проводили, пользуясь пустотелым ка­мышом. А потом изобрели клизму. Что и говорить, процедура не из прият­ных. И самое главное - довольно бесполезная. Даже если вы отважитесь на 20-30 клизм, что маловероятно, очистить сможете лишь прямую кишку и нижнюю часть толстого кишечника, длина которого мо­жет достигать трех метров.
       - Это только тебе клизму почаще ставить надо. Сидишь, ничего не делаешь.
       - Только языком своим эфир мусоришь,- заметил Мечтатель.
       - Это точно,- поддержал его Ряша.- И не только языком, но и дымом.
       В таких приятных беседах незаметно летело время, и мы как-то даже не успели заметить, что Котуй вырвался с Путорана на равнину.
       Горы совершенно растаяли в голубой прозрачной дымке.
       На берегах кое-где стали заметны следы пребывания людей. На одном из крутых, обрывистых склонов мы увиде­ли между деревьев вполне приличную по внешнему виду лодку. От неё до во­ды было не менее трёх метров по вертикали. Очевидно, поставили её на это место в высокую воду.
       Течение было просто великолепным, и нам почти не приходилось браться за вёсла. Один перекат следовал за другим.
       Внезапно впереди, справа от катамарана метрах в пятидесяти из воды вы­нырнул крохаль.
       Я схватил карабин, прицелился и выстрелил. Пуля ударила точно в то место, где только что была птица. Однако ловкий крохаль успел снова нырнуть. Вынырнул он метров на двадцать ниже по течению.
       Сбоку от меня прогремел пушечный выстрел - это разрядил свою "мортиру" двенадцато­го калибра Степаныч. Мимо! Заряд прошёл значительно левее.
       Крохаль в ужасе бросился наутёк. Однако кто-то из нас его всё-таки зацепил, так как скорость передвижения птицы резко замедлилась. Она с видимым трудом пересекла реку наискосок, и медленно поплыла вдоль берега.
       В это время нас обог­нал катамаран Челябинцев. С него на берег соскочил Максим, и почти в упор - метров с семи, добил бедного претендента на вечерний суп.
       На этом очередная наша охота на водоплавающую дичь закончилась.
       Ряша фанатически продолжает зарисовывать и записывать в блокнот наш маршрут.
       Незаметно проскочили мимо очередного притока - Одорокит. Это значит, что до конца маршрута нам остаётся проплыть всего семьдесят кило­метров.
       Мимо проплывали вытянутые грязно-серые каменистые косы, отдель­ные громадины буровато-рыжих валунов, зелёная лиственничная тайга с час­тыми прогалинами, забитыми буреломом.
       Иногда берега отступали от реки, отгораживаясь от неё песчаными и галечными островками и отмелями, а иногда, наоборот, подступали вплотную к воде, обрываясь круто вниз каменисто глиняными обрывами. В таких местах течение начинало закручивать причудливые, сложные по конфигурации водовороты.
       К восьми часам вечера мы добрались до конечной точки сегодняшнего от­резка пути - ручья Умнготы. Ручей был небольшой, стекал в Котуй узкой, но довольно бурной стремнинкой.
       Вода в нём была не редкость чистой и холод­ной. Именно это обстоятельство очень нравилось местным хариусам, и около устья ручья собрались самые большие и красивые представители здешней колонии.
       Дежурили сегодня мы с Мечтателем. На мою долю выпало разжечь костёр, заготовить дрова и натаскать воды. Я быстро справился с этими делами. Мечтатель остался у костра запускать в суп крупу и очищенного кро­халя, варить кашу и чай, а я, вооружившись корабликом, направился к устью ручья.
       Не успел я вывести на стремнину свой рыболовный снаряд, как все семь крючков его были заняты нетерпеливыми обитателями местных вод.
       Хариусы атаковали мушки и снизу, совсем не показываясь из воды, и сверху - в лет. Тогда над водой взлетали горбатые сказочные чудовища с растопыренными во все стороны плавниками - крыльями и широко разинутыми пастями.
       В лучах заходящего солнца плавники и тела хариусов искрились всеми цветами радуги, а очертания были несколько размытыми. От этого они казались ещё более огромными.
       Я не успевал снимать с тройников рыбу и вновь заводить кораблик на струю. Мушки заполнялись атакующими хариусами практически мгновенно.
       Видя, что одному мне с этой атакующей бандой не справиться, я заорал.- Караул!
       Через минуту мне на помощь примчались Командор и Максим. При виде творящегося на реке, и их мгновенно охватил рыболовный азарт.
       Ребята, оживлённо делясь впечатлениями, с удовольствием снимали с крючков кораблика отливающих чистейшим изумрудом килограммовых рыбин, и выбрасывали их на берег.
       Хариус шёл непрерывным потоком, рыбина к рыбине. Особенно красивы были спинные плавники отдельных экземпляров: в виде крутого кружевного серпа длиной пятнадцать-двадцать сантиметров, по всему полю которого были разбросаны крупные розовые точки-пятна.
       За каких-нибудь, пять минут мы стали обладателями около сорока красавцев-хариусов.
       Хариусы брали почти вплотную с берегом, даже в полуметре от ног стоящего по щиколотку в воде Максима.
       Снимая очередную рыбину, тот всякий раз удовлетворённо произносил.- Есть, однако, немножечко рыбки...
       Темнело, и жор постепенно затихал. Кроме того, и мы уже были вполне удовлетворены рыбалкой.
       Я свернул снасти, и мы сообща начали заниматься засолкой только что, выловленной рыбы.
       Таких красавцев совсем не стыдно будет везти в Москву, чтобы подарить друзьям. Да и у себя дома выставить на стол такой деликатес - совсем не зазорно.
       Разделывая очередную рыбку, я вспомнил, как при сплаве по Усу нам посчастливилось увидеть так называемую "Пляску" хариусов. День был солнечный и предпороговый перекат шириной около пятидесяти метров блестел под прямыми лучами светила раскалённым серебряным расплавом.
       Внезапно из воды стали взмывать вверх точно такие же серебряные стрелки. Это были хариусы. Сперва их было немного, но с каждой следующей секундой их становилось всё больше и больше. Вскоре вся река буквально закипела от множества рыбин, высоко подскакивающих в воздух над поверхностью воды.
       Трудно поверить, но на каждый квадратный метр переката приходилось по десятку одновременно взмывающих в воздух рыб! Всплески воды от их падения были отчётливо слышны на фоне шума переката. Фонтанчики брызг преломлялись бесчисленным количеством мини-радуг, а танцующий серебряный хоровод сверкал чешуёй, как тысячи зеркал.
       Фантастическое зрелище! Оторваться от его созерцания было просто невозможно. В этом увлечении мы совершенно позабыли и про фотоаппараты и кинокамеру. Я слышал раньше, что всё это сказочное действо не более чем массовый жор рыбы, как называют это явление специалисты ихтиологи. Ряша был категорически не согласен с ними и утверждал, что рыбья пляска связана с нападением на подводное население прожорливых и надоедливых водяных вшей. Бог с ними, со вшами или "жором", но зрелище было великолепным и незабываемым.
       За ужином Мечтатель во всеуслышанье заявил, что им обнаружен наш первый перерасход продуктов. На пять оставшихся дней у нас осталось всего три пачки чая.
       Везёт же нам с Мечтателем на дежурства! Природа обязательно во время ужина награждала нас ни чем иным, как дождём. Правда, сегодня она окропила нас лишь на первое, а второе и чай мы откушали уже посуху.
       Паскудное поведение природы мы забыли очень быстро, так как в завершение ужина нас ожидал очень приятный сюрприз: оказывается, пока мы ловили рыбу, Уралочка сумела потихоньку испечь аппетитнейшие лепёшки.
       Коллектив дружно заорал.- Ура.а.а... А Ряша от избытка чувств пытался облобызать авторшу.
       Это деликатесное блюдо настолько усилило вечерний паёк, что все с трудом отвалили от стола, и расползлись по палаткам.
       Особенно в пожирании лепёшек переусердствовал Ряша, и теперь, лёжа в спальнике, он тихо постанывал.- Ой, как хорошо... Ой, как обожрался...
       Погружаясь в приятную дремоту, словно проваливаясь в бесконечно мягкую подстилку, я размышлял.- Давно ли скорый поезд мчал меня от Москвы в далёкую Сибирь на встречу с обетованной землёй Заполярья и Котуем...
       И вот уже всё это далеко позади, впереди последние километры маршрута, кончаются сроки отпуска, и совсем совсем скоро другой поезд помчит нас обратно домой, к обыденным делам и заботам. Быстротечно время, быстротечна жизнь... Недаром говорят, что часы идут, дни бегут, а годы летят...
       Кто знает, что будет здесь на этом диком каменистом берегу через тысячу или, скажем, миллион лет? Сохранится ли в целостности этот клочок земли? Да и останется ли что-либо от нашего суматошного, бешеного века? 0т всех наших волнений, страданий, тревог, надежд? Скорее всего, пшик останется! И никто не узнает, что мы перечувствовали и пережили. Некому будет пове­дать об том.
       В 1957 году в поле зрения астрономов появилась комета Аренда-Ролана, которая удивила их необычным веером. Эта странная комета вместе со своим обычным хвостом, направленным от Солнца, имела узкий, как луч, второй хвост, направленный к Солнцу. Этот аномальный хвост не был похож ни на одно небесное явление, известное до тех пор. Он появился внезапно и также внезапно исчез, Кроме того, комета излучала радиоволны, что явилось полной неожиданностью для исследователей космоса. Излучения кометы были стабильны, как если бы на ней работали два радиопередатчика. Это позволило некоторым из исследователей кометы предположить, что она представляет собой ни что иное, как межпланетный корабль, запущенный неизвестной цивилизацией с целью изучения Солнечной системы. Обнаружив на Земле разум, корабль-зонд послал об этом радиоимпульсы не понятые и не расшифрованные до сих пор. Комета Аренда- Ролана прошла мимо нас и удалилась, исчезнув из поля зрения приборов.
       А ведь была и у нас жизнь полная страстей, тревог и ожиданий. Были и такие ситуации, когда мы лишь чудом оставались живы! Так стоило ли кидаться сломя голову куда-то в дебри неведомой тайги, во все эти бушую­щие шиверы и пороги, или лезть за облака по отвесным скалам к каким-то безымянным вершинам? Стоило ли мёрзнуть, мокнуть под дождём, жевать, словно лакомство, достигшие каменной твёрдости сухари? Ради чего всё это?
       И сам себе убеждённо говорил.- Стоило, обязательно стоило! Только такая жизнь позволяла нам наиболее остро почувствовать собствен­ные силы и возможности, обостряла и обогащала чувства и восприятие действительности, делала нас снисходительнее к поступкам и слабостям других, учила ценить бескорыстие и доброту... Да и не только это...
       Именно поэтому необходимо, просто необходимо, вести дневники. И пусть фразы в нём за частую будут бесхитростны и не причесанны, но именно на его страничках будет продолжать жить и бурлить наше прошлое, с которым мы мужали, росли и совершенствовались...
       Забавно, кажется, каждый день происходит так много событий, но попробуй не поинтересуйся ими несколько недель, и окажется, что на самом деле, в мире практически ничего не изменилось: стоят во весь рост те же проблемы, те же вопросы, на которые никому не найти ответ. Одна суета и видимость движения.
       Да, все люди идут и, глядя на них, начинаешь думать, что именно их маршруты и составляют путь жизни, её движение в пространстве, во времени. Но каждый, кто вышел из дому, возвращается туда, замыкая невидимый глазу круг.
       Кто-то вскочил в магазин на десять минут за продуктами, кто-то приехал на поезде и снова через какое-то время вернётся обратно на вокзал, чтобы ехать теперь уже назад...
       Но, в конце концов, сумма всех передвижений равняется нулю. Хотя, нет, кто-то попал на кладбище, а уж оттуда не вернуться никак; кто-то оставил жену и ушёл к любовнице, кто-то навсегда покинул страну...
       Вот это и есть настоящие истинные перемены, и по большому счёту хорошо, когда их нет, во всяком случае, когда они сведены к минимуму.
       Да, бывает, когда одно такое перемещение растягивается на десятки лет, но потом, как любят говорить умные люди, справедливость снова торжествует и вновь сумма всех перемещений становится равной нулю. И ничего такого в этом нет. Революции, войны, большие и малые скачки - от них никому не бывает радости. Это всё необратимые процессы.
       Жизнь циклична, закольцована. Недаром ноль - и есть кольцо, круг, и он же - символ бессмертия. Ноль - это не ничто, а самая сложная цифра.
       Очередное утро встретило наше пробуждение облаками и порывистым ветром. Сильно похолодало.
       Комары и мошка попрятались в укромные утолки, и это обстоятельство позволило мне спокойно оправиться с мытьём посуды, заняти­ем совершенно неприятным, но необходимым.
       Завтрак мы приготовили исключи­тельно быстро и без всяких затрат физической и нравственной энергии, так как с ужина осталась и каша, и лепёшки.
       Попробовали ловить рыбу, но ничего похожего на вчерашнюю рыбалку сегодня мы не увидели.
       Правда, кораблик принёс нам за сорок минут лова одиннадцать хариусов, но вчерашнего жора не было и в помине.
       Хариус брал редко и как-то очень вяло, нехотя. Очень часто промахи­вался по мушкам.
       Сплав начали около часа дня. Дул сильный, холодный, какой-то пронизывающий ветер. Если бы не сильное в этих местах течение Котуя, то нам было бы совсем не весело.
       Река уверенно боролась с воздушными течениями и несла нас вперёд со скоростью километров шесть-семь в час. Благодаря её усилиям через два часа мы достигли левого притока - Карбукта-Биран.
       К этому времени облачность разорвало и появилось солнце. Сразу же улучшилось настроение. Котуй чередовал плёса с короткими шумящими перекатами. В некоторых из них мы с громадным удовольствием покачались на очень симпатичных пологих и гладких валах.
       Видя, что впереди нас не ожидает ничего неожиданного, мы кейфовали, изредка подбрасывая блёсны в те места, где, по нашему мнению, должны были скрываться таймени.
       С каждым днём мы всё больше убеждались в том, что Котуй - река на редкость порядочная.
       На очередном изгибе одного из перекатов сначала Командор торжествующе заорал на всю тайгу.- Есть!- и выво­лок на катамаран четырёхкилограммового тайменя, а затем и бросок неуго­монного Ряши завершился удачей - принёс двухкилограммового таймешонка.
       Итак, мы стали обладателями уже двадцати пяти тайменей: восемь поймал Ряша, по шесть - Максим и Командор, по две штуки, зато самых крупных, поймали мы с Мечтателем, одного поймал Лёха. Без улова пока оставались лишь Уралочка и Степаныч.
       Последнему особенно не везёт, и от огорчения он производит на свет бесконечные кудрявые "бородки", да постоянно угрожает нашему экипажу, пытаясь вместо тайменя зацепить блесной за какую-нибудь из деталей наших туалетов и организмов.
       Полдничали мы в исключительно красивом и совершенно необычном месте. Котуй делал здесь крутой, почти по дуге окружности, зигзаг и бурным, в белой бахроме брызг, перекатом выносился к скальному берегу, падающему к во­де пологими полками - террас сами.
       Скалы были почти идеального белого цвета и так отполированы водой и временем, что напоминали хорошо обработанный мрамор. Некоторые из полок имели вид выпуклых, вытянутых куполов, тянущихся параллельно руслу реки. Поверхность куполов была испещрена причудливыми узорами многочисленных трещин, в которых нашли себе приют скромные таёжные цветы: колокольчики и ромашки.
       В Командоре и Уралочке внезапно прояви­лось желание заняться живописью, и они с увлечением отдались художественному творчеству, оставляя после себя на белом фоне скал нехитрые ри­сунки, больше похожие на творения пяти-шести летних ребятишек, чем на результаты трудов взрослых людей.
       Увидев картину Командора, которую можно было легко охарактеризовать известным стишком: точка, точка, два крючочка, носик, ротик, огуречек - вот и вышел человечек,- Ряша совершенно резонно заявил.- Фу! Такие великолепные, девственные скалы и такая мазня. Это всё равно, что вырезать ножом на памятниках - Соня + Боря = любовь до гроба...
       В это же самое время Спокуха занимался художественной фотографией. Он, сопя, ползал на животе по скале и пытался увековечить на плёнке одинокую ромашку. Услышав высказывания Ряши, он прекратил своё занятие и вступил в беседу.- Более ста лет назад, в конце прошлого века, Оскар Уаильд шокировал публику, привыкшую к салонным портретам, пейзажам и мифологическим сценам, своими высказываниями об искусстве.
       "Те, кто способны узреть в прекрасном его высокий смысл, люди культурные. Они не безнадежны. Но избранник тот, кто в прекрасном видит лишь одно: Красоту".- писал он.- Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать все".
       В сущности Искусство зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь.
       Искусство наших дней ушло далеко в сторону от традиционного волшебства, иллюзии жизни, творимой вдохновением художника.
       То, что дал искусству XX век - поп-арт, ассамбляж, энвайромент, Хеппенинг, концентуализм, видеоарт, оп-арт,-- к живописи, скульптуре и графике не имело ни малейшего от­ношения и вообще-то означало конец целой эпохи, длившейся несколько тысячелетий. С отказом от поисков красоты ушла в прошлое эпоха обожествления искусства...
       Что есть ИСКУССТВО, как не беспрерывное борение духа и плоти? Как не попытка с помощью грубой материи - камня, доски или холстины и перемешанного с маслом пигмента - выйти в тончай­шие сферы парящего духа, добиться некоего качества, вознося­щегося над самой природой? Не настойчивое стремление челове­ка с помощью подверженных разрушению материалов вторгнуться в пределы вечности?
       Три тысячи лет назад царь Соломон возмущался тем, что художники осмеливаются делать неживое из неживого и покло­няться ему, как живому. Библейский царь негодовал потому, что художники ухитряются "смертное представить бессмерт­ным". В самом корне слова "живопись" не таится ли намёка на алхимию?
       Камень не вечен, но на одном из мраморных надгробий римского Пантеона красуется надпись: 3десь лежит Рафаэль, при жизни которого великая прародительница всею СУШНОГО боялась быть побежденной, а после его смерти она боялась умереть.
       Природа, обожествлявшаяся в эпоху Возрождения неоплатониками и препарируемая гуманистами, побеждена ХУДОЖНИКОМ.
       Хорошая картина есть, собственно, не что иное, как отблеск совершенства Божьих творений и подражание его живоописанию, и, в конечном счете, это - Музыка и мелодия, которую благородный дух, и только он, может лишь с большим трудом почувство­вать. Поэтому такая живопись так редка, что почти никто ее ни создать, ни почувствовать не может",- писал Микеланджело.
       Его же перу принадлежат, может быть, самые вдохновенные стро­ки об искусстве: "Как это возможно, Мадонна, - а, это всякий ви­дит из долгого опыта, -- что живой образ, высеченный из твердо­го горного камня, дольше живет, чем его создатель, которого годы превращают в прах? Причина склоняется перед действием и ему уступает, а природу побеждает искусство... Так, чтобы и через тысячу лет после нашей смерти было видно, как ты была прекрасна, и как я был несчастен, и как не был я глуп в том, что тебя любил.
       Только совершенные творения Ренессанса разрешили противоречие между духом и материей, достигнув адекватности идеальных форм самым возвышенным устремлениям духа. Извечный конфликт между тленным и вечным был побеждён силой искусства. И цель искусства была достигнута.
       Произнеся столь длинную и столь же поучительную тираду, он замолчал, и уставился на Ряшу.
       Тот обалдело крутил головой и не мог произнести ни одной сколь нибудь значящейся фразы, которая могла бы соперничать с только что услышанным.
       Сконфуженный Командор тоже ничего не сказал и быстренько смотался готовить чай.
       Погода разгулялась окончательно. Солнце пригревало вовсю. Краски осени ещё почти не тронули зелёного наряда тайги, и лишь на макушках кустов кое-где начинала проглядывать легчайшая желтизна, почти незаметная для глаз.
       В одном месте скалы образовали миниатюрную копию римского Коллизея. Мел­кие полочки - трибуны располагались вокруг углубления - арены в виде правильной полуокружности. Именно здесь мы и совершили свою полуденную трапезу.
       Почти сразу же после отплытия на длинном спокойном плёсе на Ряшину блесну села щука. Делать было нечего, и он долго забавлялся, водя её в воде на леске, как собачку на поводке. Когда эта забава ему надоела, он выволок щуку на катамаран и стал выдирать у неё из пасти блесну.
       Однако это оказалось совсем не просто, так как хищница заглотила блестящую железяку очень глубоко. Тогда Ряша вставил ей в пасть в качестве распорки коробок со спичками, который он незаметно стянул у Степаныча. Но даже в таком положении освободить тройник никак не удавалось.
       Внезапно щука вырвалась у него из рук и вывалилась за борт.
       Обнаружив пропажу, Степаныч заорал на Ряшу и на плавающую на лесе щуку.- Эй вы, хищники, верните спички, их и так осталось совсем мало, а вам всё бы только играться!
       В конце концов, щуке стукнули, как следует, по башке, вырезали ножом из глотки блесну, и выбросили обратно в реку с напутственными словами.- Плыви, плыви, зелёная какашка!
       Степаныч же вновь стал обладателем драгоценных, правда, насквозь промоченных спичек.
       К девяти часам вечера мы прошли запланированные двадцать девять кило­метров. Теперь у нас впереди было только тридцать километров сплава до реки Сиды.
       Вечер завершился сильным брожением в "массах". Причиной недовольства было совершенно безответственное, граничащее с безобразным, поведение Ряши и Спокухи.
       Сегодня они были дежурными и, как это уже случалось раньше, выки­нули очередной фортель, после которого наш ужин превратился не в приятный процесс кушанья, а в суровую необходимость потребления пищи ради жизни на земле.
       В этот памятный вечер они умудрились насыпать в кашу чай, а потом ещё зверски её пересолили.
       Пропихивать себе в желудок такое хлёбово было просто невыносимо. Пришлось утолять голод за счёт первого, которое наши кулинары всё-таки не сумели окончательно испортить.
       В довершение всего мы с ужасом обнаружили в чае кусочки свиной тушенки.
       "Народ" требовал линчевать вредителей, однако, осмыслив, что тогда кому-то из нас придётся вставать рано утром и готовить вместо них завтрак, было решено нарисовать на них здоровенный "зуб".
       К ночи зверски похолодало. Заполярье впервые дало нам понять, что в его владениях Сочинские температуры могут быть мгновенно заменены на климат стандартного домашнего холодильника.
       Пришлось натягивать на себя все имеющиеся в наличии и запасах тёплые вещи. Лучше всего в этой ситуации чувствовал себя Ряша, который гордо щеголял по берегу в своей овчинной шубе.
       Командор развёл громаднейший костёр, сидя у которого нами ещё сильнее ощуща­лось пронизывающее дыхание холода. Одна сторона тела, обращённая к огню, нагревалась так, что, казалось, вот-вот вспыхнет какая-нибудь деталь одежды, другая сторона, обращённая в леденящие сумерки, остывала почти мгновен­но, и одежда на ней топорщилась колом.
       Приходилось постоянно вертеться у костра, словно волчок, подставляя огню то одну, то другую часть замерзающе­го тела.
       Небо к ночи полностью очистилось от облаков, и на нём совсем низко над тайгой повисла обглоданная половинка ущербной луны. Где-то высоко- высоко, прямо над нашими головами в небе блестели тонкие серебряные ни­ти - паутинки тончайших перистых облаков, которые отражали от себя последние лучи невидимого для нас солнца.
       Было так красиво и необычно, что, не смотря на адский холод, ребята терпеливо сидели у костра, и не расходились по палаткам.
       Проснулся я оттого, что прямо мне в ухо дурным голосом заорал Ряша.
       Смотрим друг на друга, ничего не понимая: он, пугливо вздрагивая, я - недоуменно озираясь.
       - Ты чего орёшь спозаранку? Комар в нос укусил?
       - Иди ты со своим комаром, знаешь куда?!
       - Тогда не ори, вон всех ребят перебудил.
      -- Слушай, знаешь, какой сон страшный мне сейчас приснился? Кошмар!
      --
       Второй сон Ряши на Котуе.
       Сплавляемся мы вдвоём со Спокухой на ЛАСе не то по Белину, не то по Кантегиру. Вечерело. Берега кругом отвесные, пристать к ним нигде невозможно. Течение бешеное, несёт, как на электричке Москва-Ярославль, без остановок.
       Влетели мы прямым ходом не то в шиверу мощную, не то в порог. Рёв, грохот, едва успевай отгребаться от "кирпичей". Вроде прошли его совсем удачно, но на самом выходе пришлось круто разворачиваться, и вот в самый момент поворота меня чуть не выкидывает из лодки. Чудом удержался я в ней, зацепившись одним только сапогом за борт. Сам почти весь в воде, весло потерял.
       Смотрю, Спокухи в лодке нет - выкинуло. Хочу сам побыстрее занять обычное положение. Не тут то было! Что-то крепко держит за ногу, находящуюся в воде. Только попробовал я её вытянуть из воды, как рванёт! Таймень! Громадный! Половина сапога в пасти поместилась.
       Про­бую рвануть посильнее, ничего не получается. Держит проклятый крокодил намертво. Зубов у него в пасти, небось, целая сотня, даже на языке понатыканы. И са­мое страшное, что не только держит, но и вытаскивает меня помаленечку из лодки наружу. Боролся я с ним, боролся, да всё бесполезно. Рванул он ещё разок, и оказался я в воде. Лодку тут же унесло, а этот злодей поволок ме­ня спокойненько в глубину докушивать, где-нибудь в спокойной ямке.
       Чувст­вую всё, последний воздух из меня выходит... Вот тут я и заорал...
      
       Я уже полностью очухался ото сна, и успел разглядеть, что на ногах ясновидца лежит его собственный рюкзак. Вот и объяснение этой тайменей истории.
       Говорю Ряше.- Такие сны только после дурных поступков, да при нечис­той совести сниться могут. В другой раз на дежурстве сачковать не будешь, и коллективу еду не испортишь.
       Утро было великолепное. С небосвода на нас смотрела улыбающаяся физио­номия сияющего светила.
       Раздеваюсь до плавок и стараюсь вобрать в орга­низм весь льющийся с неба ультрафиолет. Эти прекрасные солнечные ванны были прерваны шумом, который начал доноситься от костра.
       Оказывается, наши дорогие Ряша и Спокуха не прекратили своих экспериментов с продуктами. И их шуточки перешли все допустимые границы и нормы. Поданная ими на завтрак молочная лапша по вкусу напоминала кошмарный кисло-сладкий маринад.
       Было очевидно и совершенно вероятно, что соли и сахара авторы при её приготовлении совершенно не жалели, чем и добились такого ужасающего букета.
       Челябинцы, стиснув зубы, чтобы не высказываться, медленно медленно поглощали несъедобное варево, чтобы хоть чем-то восполнить на день запасы калорий.
       Мечтатель, категорически заявив,- Ну и мерзость! Но жить то надо,- тоже начал пропихивать в горло липкую замазку.
       Я всё же решил не рисковать, и пережить первую половину дня до пережора за счёт остаточных запасов собственного жирка.
       Моему примеру последовала и Уралоч­ка, организм которой не смог принять, несмотря на все её героические усилия, ни одной ложки этой ужасной отравы.
       Есть надежда, что в пережор этим кухонным бандюгам будет просто нечего испортить. Хотя при их способностях, можно пред­полагать, что окажется испорченным даже такой цельный продукт, как копчё­ная колбаса.
       Ещё вчера вечером мы обнаружили, что хариус, транспортируемый в холстя­ном мешке, начал затухать, и очень ощутимо подванивает. Сказался результат небрежной его промывки перед засолкой.
       Приходится выложить всю рыбу на камни и внимательно осмотреть.
       Командор категорически заявляет.- Всё, испортили рыбу. Говорил, что не надо было отмачивать от соли. Теперь выбрасывать на­до.
       Он безнадежно машет рукой и уходит к костру.
       Он не прав. Рыбу никто и не отмачивал от соли. Просто её небрежно промывали в уксусной воде, и не удалили остатки кишок.
       Видя общее равнодушие, за спасение улова принялись мы с Максимом. Наломали маленьких веточек, и наделали распорок по распоротому брюш­ку у каждого хариуса.
       Когда наша работа была выполнена на две трети, при­шёл помогать, освободившийся от порчи продуктов, Ряша. В отличие от приготовления завтраков, обедов и ужинов из обычного продукта он великолепно умеет готовить рыбу в любом виде.
       Мы расположили рыбу на солнышке, и в течение часа дали ей обветриться и подсохнуть. Теперь её можно было до вечера снова поместить в мешок, а на ночь вновь выложить для проветривания.
       На всякий случай разрезаем самых крупных хариусов по хребту и тоже делаем распорки.
       В двадцати километрах не доходя до Сиды, Котуй подарил нам ещё один бурный перекат, чем-то даже напоминающий небольшой порог. Зализанные водой плоские скалы полого уходили в воду. Река здесь неслась с бешеной скоростью в узкий проход, а затем, вырвавшись на свободу, закручивалась в крутые петли мощных водоворотов.
       Именно в этой круговерти "щукарь" Командор добыл свою очередную зелёную рыбину.
       Сразу же за перекатом коллектив начал охоту на одинокого крохаля, который вывернулся на реку из какой-то маленькой бухточки.
       Азартные охотники с первого катамарана двумя выстрелами сумели добыть бедного крохаля, и, радостно поднимая его вверх, демонстрируют нам.
       В это время с правого берега медленно снялись и, наискосок пересекая реку, полетели два великолепных гуся, которых мы в азарте погони за крохалём не увидели. Они пролетают совсем низко над катамараном обезоруженных Челябинцев и скрываются за поворотом.
       Ряша чуть не плакал с досады. Долгожданные линялые гуси были так близко...
       Раздосадованные таким ходом событий, мы пристали к берегу и устроили пережор.
       Место было довольно уютное. Песчаный пляж постепенно переходил в поло­гий каменистый склон, а затем и невысокий берег, густо заросший ивой. Кое-где по песку были разбросаны созидательницей природой громадные гранитные валуны. Впрочем, утверждать, что это был именно гранит, я не бе­русь, но это был камень очень похожий по внешнему виду на него.
       Солнце грело всё сильнее и сильнее. Песок прогрелся и стал совсем горячим.
       Я с удовольствием разделся до плавок, и развалился на чистом песочке. Неоднократные загорания уже принесли свои результаты: тело покрылось равно­мерным и очень ровным коричневым загаром, более приятным на вид и стойким чем знаменитый южный.
       Ряша, который вместе со Степанычем завершал своё дежур­ство, тоже не выдержал, тихонечко сбегал в кустики, и заменил свои трусы на плавки. Сейчас он гордо, словно линяющий гусь, вышагивал по берегу, и ловил причитающиеся ему ультрафиолетовые брызги лучей.
       Остальные ребята упорно кутались в тёплые одежды, и никак не желали обнажить перед северной природой свои нежные и драгоценные тела.
       У бедной Уралочки вновь разболелся зуб, и она мучилась, с нетерпением ожидая, когда нерадивые дежурные нагреют воды для чая, чтобы пополоскать рот содой и, хотя бы немно­жечко, снять эту постоянную, ноющую зубную боль.
       Максим, видя, что до чая ещё долго, взял своё ружьё и скрылся за поворотом реки, заявив, что идёт на поиски этих непорядочных гусей.
       Во время причаливания к берегу Степаныч, который, как всегда, всё внима­ние сосредотачивал на своей драгоценной "отмирающей" по всем признакам конечности, не заметил, как утопил собственные, не менее, по его словам, ценные сигареты, и теперь жалобно мяукал, пытаясь просушить их с помощью солнца и костра.
       Удавалось это ему, судя по всё не прекращавшемуся нытью, не очень успешно. Папиросная бумага от огня хотя и быстро просыхала, но тут же лопалась, а табак приобретал совершенно нетоварный вид.
       В конце концов, раздосадованный Степаныч оставил это бесперспективное занятие, выбросил остатки промокших сигарет в кусты, и занялся костром. Вооружившись топором, он принялся за заготовку дров.
       Для этих целей он по совер­шенно непонятным причинам выбрал совсем тонюсенькие ветки ивы, чем сра­зу же вызвал на себя очередной прилив остроумия нашего резонёра - Ряши.
       - Слушай, Спокуха, что это ты тут затеял?
       - Не видишь, дрова рублю. Вон костёр всё ещё никак не разгорится, а ты всё где-то шлёндраешь, да перед дамами свои детали рекламируешь!
       - Дрова, говоришь, рубишь! А я-то думал удочки на хариусов заготавливаешь! Ну, тогда дело - руби, руби, а я тебе помогу - крякать буду!
       После того, как Степаныч заготовил дров, костёр разгорелся, и вода в ведре закипела, наступил следующий период в выяснении отношений между между нашими сегодняшними дежурными.
       - Спокуха!
       - Чего?
       - Где кружки?
       - Где-где, на камне!
       - На каком?
       - Вон на том...
       - Спокуха!
       - Чего?
       - Где чай?
       - На камне!
       - Спокуха!
       - Чего?
       - Позвени во что-нибудь, что нибудь, чтобы желудочный сок вызвать. Кстати, знаешь, что совсем недавно в сперме млекопитающих обнаружен белок, обладающий свойствами антибиотика? Вот бы тебе твою "корягу" ей полечить!
       - Себя всякой гадостью лечи, а мы, люди благородные и обращения к себе требуем бережного.
       - Спокуха, давай-ка, подбрось ещё дровишек в огонь, а то костёр совсем на ладан дышит.
       - Обойдёшься. Дрова экономить нужно. Вырубка одного только кубометра древесины приводит к тому, что лес ежегодно недодаёт около шестидесяти кубометров чистейшего кислорода.
       - Спокуха! Смотри, колбасу кусочками покрупнее режь. Наш завхоз только и думает о том, чтобы лишний грамм продуктов сэкономить, а нам до самого вече­ра голодными мантулить придётся.
       - Не боись! Выдержишь. Как-никак гомо-сапиенсом прозываешься, а летом только медведи заняты едой по двадцать часов в сутки.
       - Спокуха! Давай уговорим Мечтателя вечерком по пять граммов граммуленций выделить. Чего-то ночи прохладными стали...
       - Это, конечно, можно. Только вот врачи утверждают, что алкоголизм к развитию гипертонии приводит. У тебя как насчёт гипертонии, всё в порядке?
       - Слушай, ты не знаешь, из чего такого пепид бомбезин делают?
       - Чего, чего?
       - Пепид бомбезин говорю. Эта штука, выделенная из чьей-то кожи или шкуры, обладает способностью уменьшать аппетит у крыс. Достать бы где. То-то Мечтателя бы порадовали. А знаешь, если всё-таки с про­дуктом совсем туго станет, можно будет инфузорий заготавливать.
       - Каких ещё таких инфузорий?
       - Самых обыкновенных. Тех, которые туфельки. Калорийность сухого вещества инфузорий, по данным журнала "Океанология", составляет пять килокалорий на грамм.
       - Надоел ты мне, Ряша, со своими данными. Кстати, у тебя плавки не жмут? - А в чём дело?
       - В том, что слишком тесные плавки и джинсы могут вызвать повреждения тазобедренного сустава. Ты же свои плавки, по-моему, года два не стирал, и они сейчас по жестче любых джинсов будут. Так что смотри, будь поосторожнее.
       Слушая их перепалку, ребята весело улыбаются. В тайге, как нигде в другом месте, умное слово, остроумие и смех всегда стояли на первом месте после хлеба.
       Закрываю глаза, и кажется, что находимся мы не на берегу этой северной реки, а где нибудь в Сочи, а может и на курортах Майями.
       Дул свежий, очень ласковый ветерок, и тихонько шуршали набегавшие на песок морские волны - это Ряша мыл перед чаем кружки и ложки.
       Нет другого способа так же полно утонуть и раствориться в синем небе, чем когда лежишь на траве или горячем песке. Улетаешь и тонешь сразу, в тот самый момент, как только опрокинешься и откроешь глаза. Ты остаёшься один на один с голубой бездной. Между прочим, хватит у неба глубины для тебя и в том случае, если по нему будут неторопливо двигаться белые, неторопливые полчища облаков. Или если эти облака будут нежиться в синеве неподвижно. Но всё-таки луч­ше, конечно, чистая синяя бездна. Лежишь на песке? Купаешься в небе? Летишь или падаешь? Дело в том, что ты и сам потерял границы. Ты стал с небо, а небо стало с тебя. Оно и ты стали одно и тоже. Не то летишь, возносясь, а этот полёт по стремительности равен падению, не то падаешь, и это падение равно полёту.
       У неба не может быть ни верха, ни низа, и ты это, лёжа на пес­ке, прекрасно чувствуешь. Чувствуешь, что человек сам как трава, как расте­ние, на которое извечно действуют две противоположные силы: тяжести, привя­занности, прикреплённости к земле и стремления вверх, полёта, роста.
       Как это ни странно, но человек во многом похож на растения и наоборот. У нео­душевлённого растения, например, как и у человека во время любви поднима­ется температура. Может быть, выражение насчёт любви у растений звучит на непривычный слух вульгарно, как метафора или поэтическая вольность.
       Существует даже научный термин - антропоморфизм, то есть приписывание живот­ным и растениям человеческих свойств и чувств. Ну, да бог с ними, с терми­нами. А в жизни даже у самого скромного цветочка, любого из наших луговых, лесных, полевых цветов всё равно наступает возбуждение, сопровождающееся повышенной температурой.
       В особенности это происходит у тех растений, которые цветут пышными цветами, у Виктории - регилии, у магнолии, например. В белых, бело-розовых брачных одеждах, величественные, роскошно раскрывающиеся навстречу неизбежному и самому главному, одурманивающие вокруг себя воздух крепчайшим ароматом, эти царицы, эти Клеопатры, эти жрицы любви распаляются настолько, что температура внутри цветков получается на целые десять градусов выше температуры тех же цветов, но только в спокойном состоянии.
       Ну, да ладно, оставим шутки и вернёмся к непреложной истине: любовь у человека, любовь у дельфина, любовь у цветка по своей сокровенной сути ничем не отличаются друг от друга.
       Недаром великий Тимирязев говорил, что брак на всех ступенях органической лестницы, начиная водорослью и, кончая человеком, представляет одно и тоже явление: это слияние двух клеток в од­ну. И весьма символично звучит выражение, что украсить землю цветами - это значит, украсить её любовью!
       Тихая музыка, льющаяся из приёмника, тёплые, ласковые лучи солнца навевали на меня неимоверное блаженство и погружали в мир философских размышлений.
       И, вдруг, опять...
       - Спокуха! Где мешок из-под вёдер?
       Все навеянные природой видения и мысли мгновенно улетучились и уступили место суровой реальности. Радовало только одно, что сейчас нам подадут полдник, и можно будет с удо­вольствием поглотить пару кружек крепкого и горячего напитка, называемого чаем.
       И вот ведь, что интересно, заливая в свои организмы эту пахучую, терп­ко-вкусную жидкость, мы почти никогда не вспоминаем, что чай - слово китай­ское.
       В языки Европы оно проникло двумя разными путями: народы Запада вы­везли его из Южного Китая, где это растение именуется "Те", отсюда пош­ло немецкое "Тее" и английское "Теа". Русские торговали с китайцами Северных провинций, где чай называли "Ча", отсюда и наше слово - чай.
       Возвратился из своих скитаний Максим и заявил, что, во-первых, на берегу ручья он обнаружил прекрасные оленьи рога, которые ему лично совершенно не нужны, и, во-вторых, что он пытался добыть здоровенного зайца, выско­чившего прямо на него из кустов, но взял высоковато и промазал. Видел он ещё не то выдру, не то ондатру, которая переплывала небольшую старицу, но, поскольку "ондатров" не едят, стрелять не стал.
       Степаныч тут же заявил, что своей жизни без рог он не мыслит и, несмотря на свою больную ногу, заковылял по камням за драгоценным трофеем. Нам он уже на ходу крикнул, чтобы забрали его вон за тем мыском.
       Ряша тут же разворчался.- Только рогатых на нашем катамаране ещё и не было. Если этот ловкач был опасен для коллектива со спиннингом и ружьём, то со своими рогами он будет опасен втройне.
       Действительно, Степаныч появился на мыске с громадным, правда, всего одним, но ветвистым рогом.
       - Рогач, да ещё асимметричный - это ещё страшнее,- не преминул прокомментировать Ряша.
       Погрузившись на катамаран, Степаныч сначала долго промывал, пахнущий чем-то совсем не тем, пожелтевший от времени рог, а затем кропотливо пристраивал его в самые различные места на нашем корабле. В конце концов, ему удалось пристроить рог на самом кончике баллона катамарана, у себя в ногах, после чего счастливый хозяин этих ценных украшений, успокоился и надолго затих.
       По берегам Котуя в этих местах было очень много горелой тайги. Пожары бушевали сильные, и выгорело вокруг прилично. Стволы обгорелых лиственниц торчали словно использованные спички.
       Природа в этих местах безжалостно расправлялась с лесом, как люди в условиях цивилизации. Вспомнились слова француза Жака Превера:
      
       Всё меньше и меньше остаётся лесов:
       Их истребляют,
       Их убивают,
       Их сортируют,
       Их в дело пускают,
       Их превращают в бумажную массу,
       Из которой получают миллиарды газетных листов,
       Настойчиво обращающих внимание публики
       На крайнюю опасность истребления лесов!
      
       В одном месте нам показалось, что за кустами кричат гуси. Мы тут же пристали к берегу, залезли на склон, и углубились в горелую тайгу.
       Лиственницы здесь росли так густо, что даже сейчас, когда после прошедшей стены огня, на них почти не осталось сучьев, пробираться вперёд приходилось с громадным трудом. Можно было представить, что за лес был здесь до пожара - сплошная стена.
       Мы продирались вперёд минут пятнадцать, но ничего кроме горелых стволов, мшистых кочек и болотистого ручья не обнаружили.
       Разочарованные и злые мы возвратились обратно на плот.
       Эта маленькая прогулка по тайге оставила нам на память многочисленные царапины и грязные, чёрные следы сажи на одежде.
       Горелая тайга тянулась по берегам Котуя и дальше. Так мы проп­лывали километр за километром. На фоне торчащего чёрного спичечного леса кое-где выделялись зелёные пятна каким-то чудом уцелевших от огня деревьев.
       С берегов в Котуй сбегали многочисленные ручейки. Учитывая стоящую в этом году засуху, в результате которой пересохли даже значительные при­токи, видеть такое явление было удивительно и необычно.
       Однако наш Мечтатель тут же нашёл объяснение происходящему.- Вся эта вода результат многочисленных непрерывных пожаров. Я где-то читал, сейчас не могу вспомнить, что всего лишь один гектар сгорающих лесов выделяет несколько тонн воды. А сколько здесь, на Котуе дровишек сгорело за один только этот сезон!
       На широком, не очень бурном перекате счастье вновь улыбнулось Лёхе: он вытащил из воды своего второго тайменя. Вернее, это был не таймень, а таймений малёк, так как весил он не более килограмма. Но Лёха был рад до беспамятства, и хвастался перед нами своим уловом.
       С левого берега переката над водой возвышалась настоящая песчаная дюна. Оба наши катамарана приткнулись к сыпучему песочку, а экипажи со спиннингами на перевес мгновенно рассеялись вдоль берега в поисках своего рыбацкого фарта. Увы, кроме недомерка, вытащенного Лёхой, в этом месте реки за блёснами больше ни одна рыбёшка не погналась.
       Правда, метрах в ста ниже переката, в небольшой и очень уютной, глубокой бухточке Уралочка, Командор и тот же Лёха поймали почти одновременно трёх здоровенных щук, которых тут же, предварительно обезвредив для окружающей среды ударами топора по голове, выбро­сили обратно в воду.
       В девятнадцать часов сорок минут местного времени наши катамараны достигли конечной точки запланированного маршрута - правого притока Котуя, реки Сиды.
       Река эта оказалась на редкость грязной и неприглядной на вид. Вода в ней при впадении в Котуй была такой коричневой и мутной, что опущенная в воду блесна совершенно не была видна уже на глубине в десять сантимет­ров. Однако, несмотря на такую муть, эти места по каким-то непонятным для нас причинам облюбовали щуки. Пять первых бросков блесны принесли столько же зелёных зубастых обитательниц этих вод.
       Обладательницей двух пресноводных "крокодилов" стала Уралочка.
       По традиции, сложившейся за время таежных походов, мы выбросили и этот улов обратно в воду. Позже мы очень сожалели об этом необдуманном поступке, так как выяснилось, что другой рыбы на этом участке Котуя не водилось, а, учитывая имеющийся острый дефицит в продуктах, запас даже такой сорной рыбы, как щука, нам оказался бы совсем не лишним.
       Маршрут был завершен. Плыть дальше никуда было не нужно, и коллектив не вольно охватила какая-то апатия. Ребята неподвижно сидели на катамаранах, молчали, курили и совершенно не знали, чем себя занять.
       Впереди нас ожидало пассивное сидение на берегу до прилёта вертолёта, а это, как минимум, должно было продолжаться двое с половиной суток.
      -- Ну, вот, мужики, и всё!- грустно вымолвил Ряша.- Кончилось наше путешествие по Котую - загадочному и манящему. Кончился отпуск с его весёлыми денёчками.
       Нужно было выбирать место для нашего последнего в этих местах лагеря. Правый берег для этих целей не годился, так как представлял собой крутой, каменистый склон, сплошь заросший густой тайгой.
       Левый берег начинался широкой каменистой косой, на которую могла призем­литься целая эскадрилья вертолётов. На косе в разных местах виднелись плоские серые песчаные полосы - наддувы, где, по всей видимости, можно было разместить палатки. Однако сразу же за косой располагалась грязная и мокрая впадина, отделявшая от неё невысокий берег, утыканный полностью сго­ревшей тайгой.
       Котуй и напоследок подкинул нам один из своих очередных сюрпризов - придётся прожить эти оставшиеся несколько суток в довольно не уютной обстановке. Но делать было нечего, мы пересекли реку наискосок по течению, и начали устраивать лагерную стоянку.
       Устанавливать палатки на песчаных подушках, несмотря на их почти идеальную ровность, оказалось де­лом совсем не простым. Глубина песка оказалась всего сантиметров десять, а под ним находились сплошные камни. В песке колышки не держались, а заби­вать их в камни было очень трудно. В конце концов, нам всё-таки удалось кое-как оборудовать себе жильё.
       Не меньше хлопот досталось и дежурным: хотя дров крутом было сколько угодно, но добыча каждой дровины была сопряжена с получением сплошных сажевых подтёков на теле и одежде.
       На ужин Командор предложил Ряше попробовать свои кулинарные способности в приго­товлении "Хе" из последнего двадцать седьмого тайменя, пойманного три часа назад Лёхой.
       Тот на редкость быстро согласился и начал командовать.- Соль, ледяную кислоту, воду, хмелли-сунелли, специи... Если мне не будут мешать дилетанты, то я попробую совершить это маленькое чудо.
       Для эксперимента и большей экзотики я попользуюсь также и аджикой...
       - Пользуйся, чем угодно, только смотри, чтобы грязи в блюде было поменьше,- предупредил его бдительный Мечтатель.- Статистика показывает, что в семье даже у самой аккуратной хозяйки за год вместе с едой столующиеся съедают не менее пуда чистейшей грязи.
       - Не боись! Больше, чем по килограмму на брата, я вам не выдам. А завтра банный день устроим, так что отмоетесь и очиститесь. Тем более, медициной абсолютно точно доказано - микроб от грязи дохнет!
       - Вместе со своим хозяином,- невинно добавил Степаныч.
       Под эту незлобивую беседу дело приготовления блюда было успешно завершено, и оно оказалось на вкус совсем неплохим.
       Быстро холодало. На небе появились яркие звёздочки. Вдали, из-за поворо­та на реку медленно наплывал редкими полосами не то туман, не то дым. Эти полосы резко обрывались почти точно посредине реки, и устойчиво висели в воздухе.
       Напротив нашей стоянки, на противоположном берегу из какой-то не большой щели между камнями также повалили валы тумана. Они быстро расплы­вались по всей поверхности воды, образуя необычные узоры и кружева, кото­рые, словно вязаная скатерть, застилали зеркальную поверхность Котуя. Кру­жева эти были очень непрочны. Они почти мгновенно рвались лёгким, но исключительно холодным ветерком, а на их месте вновь и вновь возникали новые удивительные узоры.
       Под влиянием всё усиливающегося холода аппетиты у ре­бят разыгрались, и ужин мгновенно исчезал в их желудках.
       Солнце в Заполярье стало для нас обыденным и привычным. С самого ранне­го утра, а точнее даже с ночи, оно забирается на голубой небосклон и на­чинает сушить уже практически полностью обезвоженные болота и леса. В этом деле ему изо всех сил помогают сухие, прохладные ветры.
       Объединенные усилия солнца и ветра позволяют пожарам всё с новыми силами обрушиваться на этот беззащитный край. За поворотом реки, немного ниже нас по тече­нию высоко в небо поднимался громадный столб густого, серо-седого дыма.
       Становилось невольно не по себе, как бы пожар не подобрался к нашему лаге­рю. Правда, между очагом пожара и нами был Котуй, но даже перспектива сидеть на месте и вдыхать угарный газ была не из радостных.
       Ещё вчера вечером мы разложили на камнях рыбу, и это сразу принесло свои положительные результаты. Рыба отлично подсохла и обветрилась. Даже наиболее воняющие экземпляры хариусов выглядели вполне благопристойно. Поэтому мы решили завтра проделать такую же операцию и с тайменями из коптильни.
       Вчера добытчик и старатель- Ряша обнаружил на обеих берегах Котуя несколько отличных сердоликов, которые до этого нам не попадались.
       Воодушевленные его удачей сегодня с самого утра мы, раздевшись до плавок, курсировали по каменной косе в поисках драгоценностей.
       Дующий откуда-то с юга тёплый ветерок часам к девяти утра совершенно стих, и наступило полное безветрие. Загоралось просто великолепно.
       В старательских делах мне почему-то не везёт. Хотя я и набрал целую кучу "булыжников", по своему внешнему виду напоминавших сердолики, но по оценке знатоков камней - Мечтателя и Ряши, стоящих среди них не было.
       Как и всегда отличились Уралочка, Мечтатель и, конечно же, Ряша. Они стали обладателями двух десятков камней самой разной величины и, по их словам, весьма высокого достоинства.
       После завтрака было решено переправиться на правый берег и совершить старательскую экспедицию вверх по Сиде.
       Быстренько позавтракав, мы погрузились на один из катамаранов, и переправились не другой берег. Лагерь ос­тался совершенно пустой.
       Каменистые откосы вдоль Котуя и берега болотистой Сиды ожидали нас с нетерпением.
       Растянувшись в узенькую цепь, мы при­ступили к поискам драгоценностей, которых в этих местах, по общему убеждению, должно было быть множество.
       То и дело кто-нибудь из "старателей" нагибался, хватал очередной "показавшийся" ему булыжник, и бежал к воде промывать находку от грязи. После этого он долго рассматривал камень на свет, а затем чаще всего забрасывал далеко в воду.
       Однако частенько попадались стоящие камушки.
       Красные, почти кровавые сердолики, молочные и желтоватые агаты с ажурными причудливыми рисунками на срезах, а иногда и просто кра­сивые "собакиты" быстро заполняли карманы и свёрнутые в виде мешочков и сумок рубашки всех членов экспедиции. В руках и ногах у нас постепенно тяжелело.
       Когда кончились откосы Котуя, и мы вступили на берега, Сиды двигаться стало ещё труднее. Берега этой мутной речушки были очень вязкими. Мы проваливались почти по щиколотки в коричневое неприятное месиво.
       Степаныч со своей больной конечностью тут же отказался от затеи идти вверх по Сиде, и вернулся на берег Котуя дожидаться нашего возвращения из этой экспедиции.
       Долина Сиды, состоявшая почти сплошь из красно-коричневой глины, была покрыта желтыми наносами песка и каменистого гравия, веками скапливавшими­ся здесь.
       Командор со словами.- Камни этих кос принадлежат не одиночкам, а обществу,- первым кинулся на поиски сокровищ. Он выковыривал из грязи каждый подозрительный камешек и, чтобы лишний раз не нагибаться к воде, слизывал с него грязь языком, так что, в конце концов, у него во рту набралось глинистых отложений больше, чем на резиновых сапогах. Убедившись, что это совсем не то, что он ищет, Командор в качестве последней проверки клал свою находку на плиту покрупнее и ударял по ней другим камнем. Иногда его, по всей види­мости, посещала удача, так как он удовлетворённо вскрикивал, и прятал что-то в карманы и за пазуху.
       В конце наших поисков он так набрался камней, что у него набухли груди и округлились бёдра. Вся крепкая и плотная фигура Командора была сейчас переполнена здоровьем и силой. Он звенел, если до него касались рукой.
       В поисках сокровищ нам то и дело приходилось переправляться с одного берега Сиды на другой, чтобы осматривать все многочисленные прибрежные косы.
       Много разноцветных камней виднелось и на дне реки, особенно в тех местах, где вода была прозрачной.
       Во время одной из таких переправ, Командор вместе с Уралочкой, которую он, как истинный джентльмен, переводил за собой за ручку, провалились в вязкое дно реки почти по пояс и до ниточки промокли. Выручило их только то, что солнце старалось вовсю и быстро сушило одежду.
       Мы поднялись вверх по Сиде почти на три километра и всё это время нам то и дело попадались камни. Мы часто оборачивались на очередное восторженное восклицание, которым кто-нибудь из старателей приветст­вовал приятную находку.
       Каждый из нас мечтал найти что-нибудь совершенно уникальное, вроде чёрного опала или агата. Промывая в воде от грязи очередной камень, нам казалось, что под грязно-желтой корочкой вот-вот прогля­нет блестящая поверхность, и начнёт искриться бесчисленными разноцветны­ми бликами, которые будут переливаться, словно в бездонной глубине.
       На правом берегу реки в близлежащих густых зарослях тайги мы наткнулись на хорошо оборудованную стоянку старателей-профессионалов.
       Стоянка была за брошена людьми уже давно, но на ней хорошо сохранился деревянный ворот для подъёма породы, валялись несколько деревянных промывочных лотков. Всё го­ворило за то, что люди работали здесь долго и серьёзно.
       Двигаясь вверх по Сиде и занимаясь камне искательством, я вдруг обнару­жил странную вещь: передо мной открывались всё новые дали - двойные, трой­ные, четверные, и чем дальше, тем сильнее влекли они к себе. Целая страна раскинулась вокруг меня, уместившись в одном, довольно узком русле обме­левшей речки.
       - От чего бы это,- думал я.- Может быть, от того, что
       в этом походе почти не пришлось ходить пешком? Или потому, что вынужден­ное ожидание всегда обостряет чувства и восприятия людей?
       Однако усталость брала своё, да и имеющаяся у нас тара была полностью заполнена разнообразными камнями. Поэтому мы дружно двинулись в обратный путь.
       Солнце жгло совершенно немилосердно. Особенно тяжело от этого было Мечтателю, одетому в штормовку. На его вспотевшее длинное и тощее тело с ожесточением набрасывались комары и мошка, совершенно озверевшие от тепла, света и пота.
       Я вышел в этот поход раздетым по пояс и сейчас блаженствовал. Мое тело почти не вспотело, а такие тела, как известно, "пернатые" не любят.
       Обратный путь мы старались проделывать по кромке берега, так как там было не так вязко. Однако и здесь встречались частенько места с оттаявшей вечной мерзлотой. В таких случаях под ногами чувствовался настоящий зыбун.
       Уралочка необдуманно наступила ногой на жидкую, чистую песчаную поверхность и мгновенно поплатилась за это - провалилась почти по колено. Нам едва уда лось извлечь из чавкающей грязи сапоги, а заодно и их хозяйку.
       Мечтатель медленно брёл по берегу и постоянно чертыхался.- Проклятые камни, все ноги отбили.
       У него находки размещались в карманах штормовки, и при ходьбе регулярно стучали по ногам. Однако, несмотря на все эти неудобства, Мечтатель со своими драгоценностями расставаться не желал и мужественно брёл вперёд, издавая громкие каменные звуки.
       На берегу Котуя нас встретил свеженький и отдохнувший Степаныч, сразу же предъявивший коллективу свою находку - великолепный агат с чётким и законченным рисунком. Агат вызвал всеобщее одобрение и долго переходил из рук в руки.
       Когда хозяин потребовал вернуть ему камень выяснилось, что тот совершенно непонятным и таинственным образом исчез. Сколько мы не пытались обнаружить его среди своих находок и на берегу, всё было безрезультатно. Агат пропал!
       Степаныч жалобно ныл, глядя каждому из нас прямо в глаза.- Где мой любимый агатик? Отдайте... Хочу свой агатик...
       Но никто не знал, как и чем ему помочь. Агат исчез бесследно и навсегда. Эта была ещё одна из загадок Котуя - загадочного и манящего.
       Под вопли несчастного Степаныча мы погрузились на катамаран и через несколько минут были в своём лагере.
       После обеда началась переборка и окончательная оценка собранных сокро­вищ. Мы расселись рядком на берегу и выворотили свои карманы и рубашки. Груды сокровищ ласкали глаз своим количеством. Однако минут через пять рядом уже образовались пирамидки из отсортированных и выброшенных нахо­док.
       Каждый из нас предъявлял выброшенные камни остальным, чтобы те могли выбрать среди этих отбросов что-нибудь ценное для себя. Но даже после тщате­льной сортировки и выбрасывания большого количества найденных камней, у каждого из нас остался груз весом килограмма два-три. А это означало, что общий вес "драгоценностей" составил около тридцати килограммов.
       Лучшая находка вновь оказалась у Уралочки. Она нашла отличный чёрный агат с великолепным рисунком.
       Наш лагерь постепенно всё более и более обживался и становился уютным. Лёха сколотил из досок, снятых с катамаранов, вполне приличный стол на восьмерых. Скамейками служили сначала баллоны от катамаранов, а затем мы сколотили их из целых стволов лиственниц. После всех сегодняшних трудов мы блаженствовали, сидя за столом, "как люди".
       После еды Командор и Ряша от избытка силы и чувств устроили себе ма­ленький атракцион - "родео" на баллонах от катамаранов. Они становились ногами на свободно лежащий на земле баллон, и пытались удержаться на нём. Затем садились на него верхом и лихо подпрыгивали до тех пор, по­ка пружинящая колбаса не сбрасывала их на песок.
       Командор прыгал выше и ловчее, а Ряша пытался оторвать свой грузный зад от брезента, но через секунду валился на землю.
       Пока наши новоявленные "ковбои" занимались "настоящим мужским" де­лом Мечтатель медленно бродил по берегу, и пытался отыскать в камнях что-нибудь совсем необыкновенное. Выглядел он сейчас, как настоящий сын тундры, забуревший на ветру и на солнце.
       Лицо его было совершенно темно-красным, и живописно украшено очень жиденькой чёрной бородёнкой, в ко­торой уже начинала пробиваться отчётливо заметная седина. Одетый в вы­сокие резиновые сапоги, "модные" брезентовые штаны, сам хозяин называл их более образно - портки, у которых одна штанина была надорвана снизу и почти до колена, а затем грубо зашита в нахлест белыми нитками, в грязную, ни разу не стиранную за время похода клетчатую ковбойку, из-под которой виднелись полоски заношенного до полного безобразия тельника, облегающего его крутую и, в чем-то даже костлявую, грудь, наш зав­хоз выглядел весьма импозантно.
       Глядя на него, невольно думалось - неужели это тот самый начальник лаборатории, умница и интеллигент во всех своих поступках, и, как говорят, благополучный человек? В жизни его, конечно, встречались не только пироги и пышки, но и напряжённые времена. Как и другие, он шёл через поиски уважения, через становление интересов, муки честолюбия, уступки общественному мнению, соперничество, опасения показаться смешным в сво­их поступках: всё бывало у него, как и у многих, и при всём при этом он всегда оставался, в общем-то, благополучным.
       Советую ему появиться в этом наряде на работе и сразу же посетить начальство, не забыв прихватить с собой на всякий случай верный карабин. После такой встречи кто-нибудь обязательно будет вынужден уйти: или начальство в отпуск, или Мечтатель - с работы.
       В горелой тайге звонко раздавался стук весёлых топоров. Это ребята заго­тавливали дрова для завтрашней бани. Грязные от сажи они выволакивали на берег чёрные стволы листвянок и укладывали в кучу. Баня намечалась грандиозная, и дров нужно было заготовить много.
       Уралочка на радость коллективу затеяла стряпню, поэтому на ужин ожидались опять вкуснейшие лепёшки.
       Приёмник тихонько разносил над затихающей рекой мелодии эстрадного оркестра Олега Лундстрема.
       На самом дальнем повороте Котуя розовела удивительно красивая полоска закатного неба.
       Перед тем, как улететь прятаться от надвигающегося холода, комары пытались добыть про запас последние капли нашей крови.
       Красная полоска на горизонте всё увеличивалась в размерах и становилась всё ярче. Потом на её фоне стали, словно в сказке, вырастать "горные хребты" облаков, которые постоянно меняли своё очертание. По воде побежали розовые, а затем и алые блики.
       Была уже полночь, и наблюдать такое удивительное зрелище было завлекательно и даже немного жутковато.
       А тут ещё Мечтатель совсем некстати вспомнил.- Вот так же полыхало ночью у нас на Цыпе. А потом ровно трое суток непрерывно лил дождь. Вода тогда под­нялась более чем на три метра, пришлось спасаться на крутой берег. Хоро­шо еще там нашлась высокая горушка, а то бы все шмотки перетопили.
       Такой рассказ не мог способствовать улучшению настроения, и мы дружно, несмотря на поздний час, принялись сооружать навесы над разложенной на камнях рыбой.
       Было просто удивительно, сколько может наделать человек за один только день. Ещё вчера здесь был совершенно пустынный, дикий берег, а сейчас стояли палатки, навес, деревянный стол и скамейки около него, уютно светился в сумерках костёр. Завтра будет воздвигнута даже баня. Словом, на дикой каменистой косе возник целый городок, над которым звучала тихая музыка и голоса со всего мира.
      
      
       ГЛАВА 5.
       ОЖИДАНИЕ.
      
       Проснулся я от резких, похожих на выстрелы, хлопков. Это "стрелял" сорвавшийся с кольев край брезентового полога палатки. Палатку раскачивало из стороны в сторону. Казалось, что он вот-вот взлетит вместе с нами на воздух.
       Было около семи часов утра. Солнце взошло уже довольно высоко на небосклон, но светило через облачную пелену неярко и тревожно. Дул очень сильный шквалистый ветер. В воздух поднимались целые тучи песка и даже мелких камушков. Полог сорвало почти со всех растяжек, и он вот-вот должен был улететь в гудящее пространство.
       По лагерю были разбросаны наши многочисленные шмотки, а одна из "колбасин" катамарана оказалась метрах в ста, висящей на сучьях невысокой лиственницы.
       С большим трудом мне удалось закрепить выр­ванные колья, и привалить их крупными камнями. Однако и это не давало ни какой гарантии, что в ближайший час злодей-ветер не разрушит до основа­ния наше непрочное жилище.
       Сделав благое дело, я залез в палатку и затих в своём спальнике.
       Порывы ветра следовали один за одним, словно повинуясь какому-то невидимому дерижору. Под эту необычную поп музыку я вновь заснул.
       На этот раз проснулся я от резкого удара по голове. Палатки, как таковой уже не существовало: рухнули стойки, совало тент и вывернуло из песка сразу все колышки. В этих холстяных останках кроме меня никого не было. Барахтаясь в струящемся и хлопающем под руками материале, я начал пробиваться к выходу. В конце концов, мне удалось выбраться из-под беснующейся на ветру груды материи и дюралевых трубок, которые ещё совсем недавно были очень симпатичной и уютной палаткой.
       Ветер превратился в настоящий ураган и вовсю мародёрничал на берегу. Ребята носились по косе, пытаясь завладеть уносимыми в разные стороны вещами.
       Палатка Челябинцев ещё каким-то чудом противостояла напору стихии, хотя и трещала по всем швам под порывами ураганного ветра.
       Неугомонная Уралочка невозмутимо хлопотала у костра, умудряясь каким-то немыслимым образом сохранить огонь и готовить завтрак. Над ней тучами летал песок и искры.
       Командор, Максим и Лёха колдовали на самом берегу, разжигая гигантский банный костёр.
       Костёр никак не хотел разгораться, так как под мощными порывами ветра пламя буквально срывало с поверхности поленьев. Зато для пожара наступила полная благодать. Дым впереди за поворотом уже застилал половину неба, и до нас всё явственнее доносился приторно горький запах гари. Было хорошо видно, что пожар резво перемещался в нашу сторону.
       Ряша щеголял по берегу в совершенно необычном одеянии. На нём был напялен толстый свитер и элегантные плавки. Правда, вскоре он не выдержал напоров холодного ветра, и запихнул себя в шубу, снова забыв при этом надеть штаны. Вид здоровенных волосатых ног, торчащих из-под овчинного тулупа, смотрелся здесь на Котуе, как прямой вызов природе Заполярья.
       - Где это вы, уважаемый, такую клёвую курточку отхватили? Небось, из коллекции "от кутюр" какого-нибудь знаменитого Кутюрье?
       - Вовсе даже нет. Обычная курточка "прет-а-порте".
       Умница Уралочка всё-таки сумела справиться со всеми трудностями и при­готовила завтрак. Накладывая нам еду в миски, она заботливо предупреждала.- Ребятки, жуйте поосторожнее. В каше может попадаться песочек.
       - Ничего, пусть даже камушки попадаются. Только желудки работать лучше бу­дут. Вон глухари, специально голыши глотают, чтобы пищеварение усилить.- заявил Ряша, заправляя в пасть полную ложку дымящейся каши.
       Не успел он её сомкнуть, как тут же схватился за щеку: в зубы попала "песчинка" весьма ощутимых размеров.
       Степаныч хихикнул, и... сам выплюнул на землю определён­ную порцию еды. Песочек действительно попадался довольно часто.
       Несмотря на это, каша была очень вкусной и аппетитной, и мы с громадным удовольствием и в очень короткое время вычистили свои миски до блеска.
       Командор отставил в сторону свою миску, облизнулся и заявил.- Не еда, а амброзия. По нашему говоря - вкуснятина.
      -- А ты знаешь, что на самом деле означает слово амброзия?- спросил его Мечтатель.
      -- Что я сказал, то и означает.
       - Слушай и запоминай. И вовсе нет. Среди сорных трав немало опасных, причиняющих большой ущерб урожаю. К их числу относят и амброзию. На юге европейской части страны, включая Северный Кавказ, на Дальнем стоке и в ряду других регионов распространены три вида этого карантинного сорняка: полыннолистная, трехраздельная и многолетняя амброзия. Больше всего расселилась первая. |Завезенная в начале нашего столетия Американского континента, она, не встречая на территории нашей страны своих естественных врагов -- природ­ных регуляторов ее численности, образовала ряд опасных очагов. В последние годы их площади, занятые в основном амброзией полыннолистной, заметно расширились в ряде зон России. Она неприхотлива и растет тут на полях, лугах и пастбищах, по берегам рек, водоемов и каналов, в полосах отвода железных и шоссейных дорог, в лесополосах, на пустырях и огородах, во дворах и на газонах городов и посел­ков. При сильном засорении, иссушая и обедняя почву, амброзия может пол­ностью погубить урожай. Не имея ника­кой кормовой ценности, она к тому же опасна для здоровья людей, особенно тех, кто подвержен воздействию ее пыльцы. В период массового цветения у них проявляется аллергическая "сенная лихорадка". А цветет амброзия полыннолистная с июля по октябрь.
       Выслушав пояснения Мечтателя, Командор махнул рукой и молча направился куда-то за палатки. Очевидно, искать амброзию полыннолистную.
       Ряша настолько отвлёкся от окружающей его реальности, что не заметил, как набрал полон рот остывающего чая вместе с чаинками. От неожиданности он поперхнулся и закашлялся. Часть чаинок вылетела изо рта и упала рядом на землю.
       - Плеваться, даже если это чай, неприлично,- засмеялся Степаныч.- Во всяком случае, меня учили, что нельзя выплёвывать даже осу, если она случайно залетела тебе в рот.
       - Ты невоспитанный и потому жестокий человек,- ответил ему Ряша, выплёвывая остатки чаинок.
       Завтрак завершился ароматным кофе с лепёшками.
       Пока мы принимали пищу, вокруг летали и очень противно кричали два громадных чёрных ворона. Это порядком действовало нам на нервы. Поэтому, когда эти поганки по какой-то причине сели на камнях метрах в ста от нашего стола, я не выдержал и схватился за мелкашку.
       После первого выстрела одна из птиц, даже не подпрыгнув, завалилась на бок, а вторая взлетела в воздух и начала кругами летать вокруг. Минуты через три она вновь уселась рядом с лежащей на камушках подругой, или другом.
       Стреляю второй раз, и эта птица падает рядом с первой.
       Когда мы подошли к воронам, чтобы выяснить, куда я им попал, то оказалось, что обе птицы были убиты точными попаданиями в шею.
       Хотя эти злодейки очень нам надоели, становится невольно жалко загубленных живностей.
       Ветер продолжал свирепствовать. Втроём и с громадным трудом нам уда лось установить вновь свою палатку. Для полной гарантии на каждый из держащих её кольев мы навалили по целой груде крупных камней.
       Палатка стояла прочно, но вся трещала от напора воздушных струй.
       Костёр для бани удалось раскочегарить лишь после того, как мы соорудили с наветренной его стороны заслон из брезента.
       За ночь на таком пронизывающем ветру разложенные на камнях хариусы совершенно проветрились и просохли даже изнутри. Теперь их можно было совершенно спокойно упаковывать для дальнейшей транспортировки в Москву.
       К двенадцати часам была готова баня, и первая партия "нечистых", в составе - Максима и Ряши, отправилась смывать грехи свои тяжкие.
       Баня протопилась так жарко, что полиэтиленовая крыша оплавилась, и пришлось поверх плёнки натягивать тент из "серебрянки".
       Угарный газ внутри бани ещё не полностью вы­ветрился, и у Максима после мытья побаливала голова.
       Баня была сооружена на совершенно открытом месте и недалеко от палаток, открыта всем ветрам и взорам, поэтому Уралочке пришлось залезать в свою палатку, чтобы не смущать своим присутствием моющихся "стеснительных" мужчин. Она молча скры­лась под пологом и быстренько уснула, пригревшись в тепле спального мешка.
       Мылись мы с громадным удовольствием. Поддавали на камни от души, тем более что сегодняшний ветер принёс с собой сильное похолодание.
       Тело, и сознание обволакивались ленивой истомой. Непрерывное напряжение мускулов и нервов, которое владело нами весь день, постепенно исчезало.
       После мытья, разопревшие от тепла, мы начали заниматься своей внешностью. Без всякого сожаления сбривались дремучие и редкие поросли чёрных, седых, рыжих и не­определённого цвета волос.
       Намыливая распаренное в бане лицо, Ряша обратился к Мечтателю.- Не знешь, можно ли бриться кирпичом?
       - Можно, если лицо этого просит.
       - Слушай, Ряш, посмотри, что это у меня?
       - Ну-ка, ну-ка... Ох, не фига себе?!
       - Да я и сам вижу, что ни фига себе... Что мне делать-то?
       - Это надо подумать. Помыслить, говорю, надо. Есть такая хорошая китайская пословица: Бесполезно искать кость в курином яйце. Так и в тебе искать здоровые части на фоне больных полнейшая безнадёга. Ничего не понять, а настоящего мужчину видно даже когда он голый.
       - Свинтус ты, а не друг. Вот что я тебе скажу.
       - А ты знаешь, что изо всех видов животных Уинстон Черчилль больше всего любил свиней. Он говорил.- Я люблю свиней. Собаки смотрят на нас снизу вверх. Кошки смотрят на нас сверху вниз. И только свиньи смотрят на нас, как на равных.
       - А ты знаешь, что свинья была вторым после собаки одомашненным животным? И это произошло около 9-10 тысяч лет назад в Азии. У племен папуасов Новой Гви­неи культ свиньи наиболее выражен. Она является чле­ном их семьи. Женщины вскармливают грудью поросят, как своих детей: их баюкают, с ними разговаривают и называют по имени, плачут над ними, ког­да поросята заболеют. Но конец для взрослых особей один - все они идут на мясо с обязатель­ным соблюдением религиозных церемоний. Хозяева не могут есть свою свинью (она же их член се­мьи, то есть табу), но соседи съе­дают ее с удовольствием.
       Свиньи начинают рано раз­множаться. Однажды свиноматка породы тэйху за один раз при­няла 42 поросенка, а за всю свою жизнь - 216! Вес же взрослой свиньи может пре­вышать вес коровы и дости­гать 500-550 килограммов.
       Свиньи входят в "десятку" не только самых умных, но и самых нервных животных.
       Последнее не учли руково­дители строительной фирмы в Мон­тане (США), когда начали прокла­дывать автостраду вблизи свиновод­ческой фермы, принадлежащей су­пругам Клинтон и Иескли Ховерн. Супруги-фермеры подали в суд иск о том, что бесконечный шум от строительства дороги вызывает стрессовое состояние у их подопеч­ных. У них снизился вес, а у фер­меров Ховерн - доходы. И что же, ты думаешь, произошло дальше? Су­пруги выиграли судебный процесс, а строительная фирма выплатила им компенсацию в 243 тысячи долла­ров.
       Свиньи обла­дают замечательным чутьем. Эти способности еще в XVIII веке использовали для того, чтобы искать трюфеля (подземные грибы). В наше время свиней начали использовать на таможне в поисках наркотиков. Здесь особую известность приобрела сви­нья по кличке Луиза, приписанная к управлению полиции земли Нижняя Саксония. За два года своей безу­пречной службы она не совершила ни одной промашки.
       Почти 20 лет на ярмарках в американском го­роде Спрингфилде проводятся тра­диционные поросячьи бега. Ежеднев­но, как правило, бывает около 20 за­бегов. В финале поросятам прихо­дится преодолевать барьеры высотой 30-40 сантиметров. На финише их всегда ждет лакомство - сливки с шо­коладом. Самое высокое до­стижение поросячьего спринта было в 1987 году - 30 ме­тров было пройдено за 4,48 секунды. Победителя звали IХаклбери Свин. Вот откуда, наверное, пошла поговорка: "Бежал со скоростью порося­чьего визга!"
       Швед Ласе Кнутсон прославился внедрением новых методов продук­тивного выращивания свиней. Он отметил, что прослушивание стерео­фонической музыки поросятами и их игра с цветными пластиковыми мячами позволяют улучшить им ап­петит и быстрее увеличить вес. Но свиньи могут не только слушать, но и "музицировать". Заслышав по ра­дио зажигательную мелодию, годо­валый поросенок из графства Кент (Великобритания) начинает "подпе­вать", похрюкивая в такт, а затем самостоятельно повторяет услы­шанную мелодию, соблюдая ритмичность, выдерживая, где надо, паузы, замедляя и убы­стряя темп. Это "пение" было записано на пластинку.
       Свиньи, как и дикие каба­ны, превосходно держатся на воде. Некоторые моряки Ан­тильских островов с собой в плава­ние берут свиней в качестве навига­ционного прибора. Когда корабль сбивается с курса, свинью бросают в море, и она плывет в направлении берега. А на атолле Факаофо в цент­ральной части Тихого океана живут дикие свиньи-рыболовы. Они ловят рыбу даже на глубине 15 метров.
       В селениях, расположенных в дельте Дуная, жители своих свиней подзывают на свист. Случалось, что, следуя зову хозяина, свиньи проплывали за лодкой 3-4 километра, а потом шли в хлев.
       Это лишь небольшая часть историй о достоинствах и феноменальных спо­собностях свиней. О них можно напи­сать большой и увлекательный роман. А ты говоришь свинтус. Да если я свинтус, то этим гордиться можно.
       Через полчаса вместо заросших, противных "морд" на свет явились вполне благопристойные, только сильно обветренные, довольно молодые мужчины, на которых даже приятно было посмотреть со стороны.
       Не бритым остался только Командор, который решил сохранить в целости и сохранности свою драгоценную бороду до дома. Он гордо заявил нам.- появлюсь дома и на работе во всей своей кудрявой лохматости. Пущай все отпадут!
       Мечтатель по случаю завершения похода погрузил тощее тело в белоснежную майку и наслаждался своей девственной чистотой и невинностью.
       Один Степаныч продолжал выпадать из нашего слаженного коллектива. Он катего­рически отказался посетить баню.
       - Моется тот, кому лень чесаться... А у меня с этим делом всё в порядке,- заявил он.
       - То-то от тебя и запах. Какая-то смесь непонятных компонент. А результат - хоть святых выноси.
       - Сам ты смесь компонент. Запах у меня, как у французских духов - "Жой де Пату". В них есть всё - от запаха непроверенной кухни, горячей летней травы и древесины до аромата подопревших портянок и зашторенной палатки после ночёвки в ней десятка немытых туристов.
       - На ленивых обижаться не стоит, и требовать от них что-то просто не имеет смысла,- заметил Мечтатель.- Учёные из английского города Глазго обнаружили, что существует вирус лени, которым можно даже заразиться.
       Обнаружили они этот вирус у мух. Когда же захотели продолжить исследования на людях, то ни одного подопытного желающего не нашлось, поскольку участникам эксперимента было просто лень придти в лабораторию.
       Когда настала очередь мыться Уралочке, вместо того, чтобы со всеми вместе залезть в палатку, устроил себе лежби­ще в песке и, уткнувшись носом в землю, надолго замер в совершенно неесте­ственной позе.
       Мы долго уговаривали его вести себя прилично и занять своё законное место в палатке, но он отреагировал на это, как чучело рыбы на блесну.
       - Лезь в палатку, дурачок. Здесь теплее и не дует,- не унимался Ряша.
       В ответ мы услышали.- Не тревожь нежный метаболизм моего уставшего тела... Отзынь на три лаптя... Ты совершенно не всасываешь ситуацию.
       - Не иначе, как к дождю,- прокомментировал этот поступок толкователь народных примет Ряша.- Будь наш упрямец несколько умнее, его можно было бы считать принципиальным.
       - Тоже мне, умник нашелся,- огрызнулся Степаныч.- Подумаешь величина! Не плюй в колодец, вылетит, не поймаешь.
       - Ты прав - старый друг лучше большого таракана. Но всё-таки запомни - Человек подобен дроби: в знаменателе - то, что он о себе думает, в числителе - то, что он есть на самом деле. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь. Так сказал Лев Толстой, а он кое-что в жизни смыслил,- оставил за собой последнее слово Ряша.
       Часа через полтора после совершения священного ритуала омовения мы распороли два чехла от баллонов катамарана, и начали раскладывать на по­лучившихся брезентовых полотнищах засоленного тайменя.
       Выяснилось, что мы являемся счастливыми обладателями семидесяти одного куска прекрасного лосося. Тут же было решено, что семьдесят первый кусок мы откушаем уже сегодня во время заключительного праздничного бенефиса, который давал для общества наш завхоз.
       Им было всенародно объявлено меню предстоящего ужина: колбаса копченая сервелат /остатки/, таймень свежевяленный, блины /если приготовит Уралочка/, картошка жареная фри из пакетов, суп "Южный"-острый, компот, каша гречневая на воде с двумя банками тушенки и, естественно, граммулечки.
       Общество буквально млело в ожидании обещанной вкусной и обильной обжираловки.
       Чтобы обеспечить обществу музыку, Ряша долго корпел над сооружением блока питания для магнитофона из нескольких круглых батареек для карманного фонаря, а я написал специально для этого события нехитрые стишки:
      
       Чего душа моя ждала, скажи мне календарь,
       Вокруг походного стола мы сядем, словно встарь.
       Оставшийся "вина" глоток всё слаще с каждым днём,
       Листаем за листком листок и вертолёта ждём.
       Всю ночь над Котуем висит огромная луна,
       А календарь шуршит, шуршит, как по песку волна.
      
       В восемь часов вечера мы все чинно в своих лучших парадных одеждах соб­рались за праздничным столом, который буквально ломился от еды. Украшением, бесспорно, являлись прозрачные, покрытые мельчайшими капельками жи­ра кусочки таймешатины, а также горка аппетитнейших горячих блинов-лепё­шек, от которых в воздух поднимался пар.
       Назначивший сам себя фоторепортёром, Степаныч пытался что-то снимать на цветную плёнку, искал кадр и вообще всячески мешал началу праздника. К неистовому репортёру пришлось применить силу, и усадить на выделенное за столом место.
       Все с нетерпением ожидали завхоза, который что-то выискивал в своих закромах, и никак не спешил доставать горячительное.
      -- Побыстрее не можешь? Душа горит,- взмолился Командор.
       - А, ты не слышал про историю с черепахой? Нет? Тогда слушай. Собрались как-то звери вместе и послали черепаху за водкой.
       Час ждут, другой... Нет черепахи. Стали звери возмущаться.- Где же эта чёртова черепаха запропастилась? Сколько её ещё ждать можно? И тут услышали голос из-под куста.- Будете ругаться, вообще никуда не пойду.
       Бенефис начался. Проходил он весело и непринуждён­но, со стрельбой из всех видов наличного оружия, песнями, тостами и даже немного танцами.
       Мечтатель разлил по кружкам спирт, или, как он сам его назвал, "Муншаин", что в переводе с "американского" означало -- "лунный свет", то бишь кукурузный самогон, изготавливаемый в штате Иллинойс.
       - Нужен нам твой "Муншаин",- заявил Лёха.- Нам бы лучше "Кровавую Мери" сейчас потребить.
       - А, ты знаешь, как произошел коктейль "Кровавая Мери"? Не знаешь?! Тогда слушай. Много лет назад известная французская писательница Гертруда Стаин, обедая в парижском кафе с такими знаменитостями, как Пикассо и Аполлинер, смешала водку с томатным соком. Хозяин кафе не был дураком и вскоре стал подавать своим постоянным посетителям новый коктейль, который потом прославился на весь земной шар под названием "Кровавая Мэри". А Гертруда Стаин сделала это всего лишь для того, чтобы наглядно показать друзьям свой любимый оттенок красного цвета.
       - Спасибо за науку. Давай, наливай твой "Муштаин". Только пополнее, а то вон, сколько в стакан не доливаешь.
       - Можно говорить, что стакан наполовину пуст, а можно, что он наполовину полон. Фактически одно и то же, а воспринимается по разному. Сколько волка не корми, во рту слаще не станет. Меньше выпьешь - больше останется. Да и печень целее будет.
       - Кстати, о печени. Встречаются Илья Муромец со Змей Горыновичем.
       Илья.- Хорошо тебе, Змей Горынович? Всегда спокойненько на троих сообразить можешь! Хорошо- то оно хорошо, Ильюша... Но головы-то три, а печень всего одна.
       - Мне наливай без очереди. Я - инвалид. Мне на охоте пупок отстрелили. Не вру... Можете проверить,- зашумел Ряша.
       - Это точно! Скоро танец живота будет нечем исполнять,- съехидничал тут же Степаныч.
       - Кружку свою передай. Наливать не во что,- обратился Мечтатель к Ряше.
       Тот быстренько передал ему свою пол-литровую посудину.
       - Спасибо.
       - Спасибо не булькает.
       - Мне не наливайте, я больше не хочу,- подала голос Уралочка.
       - Ну, ещё одну махонькую,- приставал к ней Ряша.
       - Сказала, не хочу. Значит, не буду.
       - Ай, ай. Аи, девушка, вы такая фешенебельная, что мне не рентабельно.
       Ветер постепенно стих, и поэтому холод был не так заме­тен.
       В конце концов, немногочисленные запасы горячительного у нас полнос­тью иссякли, "Высоцкого" намотало на тон-вал, а публика заметно примори­лась и осоловела. Незаметно смолкли последние кулуарные беседы. За столом опустело, и над Котуем повисла привычная для этих мест тишина.
       У костра остался один Мечтатель, который молча сидел у огня, пускал в воздух мел­кие струйки сигаретного дыма, и задумчиво смотрел на одиночные искры, мельчайшими звездочками уносящиеся куда-то вверх в сумрачное небо.
       Глядя на него, мне почему-то вспоминались все прошлые походы, пройденные вместе с этим замечательным парнем, наши прошлые беседы и разговоры. Это просто прекрасно, когда у тебя есть такие друзья. Это прекрасно, что ты можешь наяву пережить вот такие минуты.
       Каждый из нас таков, каков есть - со своими мыслями, оценками, своими масштабами и весами. Так же, как в оптике: у одного зрение нормальное, другой близорук, а третий вообще дальтоник. И если мы в городе все чем-то одинаковы, в его повседневной и суматошной жизни, которая подхлёстывает нас, не давая обособиться, остановиться, торопя эскалаторами метро, толкая локтями в троллейбусе и автобусе, погоняя планами незавершенных работ, звонками телефонов - скорей, скорей, на минуты раскладывая время, как после старта, когда уже прогремел срывающий тебя с места выстрел... То здесь, в глуши можно помолчать, осмотреться, подумать, проверить всё ещё раз, откинуть ненужное, только на первый взгляд привлекающее своей мишурой.
       Именно тут происходит переоценка не только окружающего - переоцениваешь самого себя в этом чистом и строгом таёжном мире: или - или. Третьего не дано. И ты здесь свой. Принят со всеми твоими полюсами и минусами, или - бесповоротно чужой.
       И тогда оказываются пусты самые сокровенные слова, а проходящее перед глазами остаётся всего лишь лентой слегка экзотического фильма, идущего в пустом просмотровом зале.
       И, глядя на задумавшегося Мечтателя, совершенно непроизвольно в мозгу возникали строки стихов:
      
       Ты нашёл, что давно искал.
       Что ж, теперь отдохнуть пора?
       Ты сидишь, хоть совсем устал,
       Наклонившись к теплу костра.
       Знаю, ты домосед плохой:
       И вернувшись домой, в уют,
       Будешь бредить опять тайгой
       И местами, что где-то ждут...
       Из тайги налетев, ветра
       Будут вечно в походы звать.
       Кто творил, кто нашёл хоть раз,
       Тот - такой уж закон у нас -
       Не устанет вовек искать...
      
       Словно почувствовав мой взгляд и мысли, Мечтатель повернулся ко мне и, помахав рукой, позвал.- Иди сюда, посидим, помолчим вместе...
       Я подошел, сел и так же молча, как и он уставился на огонь.
       Когда остаешься в одинокой природе один на один и начинаешь разговаривать с ней на языке внятном лишь тебе одному, то, странное дело, почти все ученые слова, казалось вошедшие в твою плоть и кровь навеч­но, вдруг улетучиваются, как будто ты не знал их ни когда, как будто происходит твое возвращение к дет­ству.
       Не надо смеяться: на природе мы по-своему впа­даем в детство. И наверно, поэтому в психологии охот­ника и рыбака есть черты сродни детским. То есть вот здесь, на этой черте жизни, когда надо, -- во что бы то ни стало надо подсечь рыбу, разжечь костерчик на опушке замершего в су­мерках леска, -- человек, кто бы он ни был, становится Хемингуэем, большим, взрослым ребенком... И мысли о пульсарах, "черных дырах", расширяющейся Вселен­ной, генетическом коде, дающие Природе возможность познать самое себя, становятся как бы мыслями ино­планетными, принадлежат уже другой, внеземной циви­лизации, а человек, может быть на какой-то миг, воз­вращается на малую планету своего детства.
       Как нас влечет в детстве все, что излучает свет, вспыхивает, горит или хотя бы искрит... Какое наслаждение доставляет нам видеть, как в су­мерках на булыжной мостовой под копытами бегущих лошадей проскакивают искры, как вспыхивают и гаснут в ночном небе падающие звезды.
       С каким увлечением помогаем мы взрослым разжечь костер и как важничаем, когда нам доверяют священ­нодействовать над ним, следить, чтоб он не погас, под­брасывать в него сухие ветки, охапку бурьяна или ли­стьев. Сладкий дым от костров, когда осенью жгут па­лые листья, потом преследует нас долго-долго, иногда всю зиму.
       Как легко мы нарушаем наказы старших и как пре­дательски тянется наша рука к запретной коробочке спичек... А какая радость--бенгальский огонь у ново­годней елки!
       И потом, когда мы подрастаем, тайна огня -- зов да­леких предков, впервые овладевших этой тайной, -- не покидает нас.
       Вот великое событие: в земле, где-нибудь на ого­роде, неожиданно найти нерастраченный патрон, на­едине, в глубоком секрете от пугливых взрослых осто­рожно вынуть пулю, высыпать из гильзы графитные квадратики сухого пороха, полюбоваться ими, а потом тонким шнурком рассыпать их на дорожке. И уже в темноте летнего вечера, разделяя изумление озада­ченного товарища, поджечь порох с одного края и смот­реть и слушать, как застрекочет, побежит змейка огня -- прыгающего, голубовато-золотистого, съедающе­го твою счастливую находку.
       Наступившее утро ничем нас не обрадовало. Небо было затянуто сплошными тёмными, набухшими от влаги тучами.
       Несколько раз, правда, на очень короткое время, сверху нам на головы начинала сыпаться мельчайшая снежная крупа.
       Стояла уже середина августа, и в тайге по ночам, особенно под утро, случа­лись колючие заморозки-утренники. Вот и сегодня один из таких утренников покрыл пологи наших палаток мельчайшей белесой изморозью. Стоило чуть тронуть ткань рукой, и пальцы тут же становились мокрыми.
       Дул сильный и порывистый ветер. Было по настоящему холодно. Облачность была очень низкой, и это вызывало у нас самые серьёзные опасения: вертолёт мог не прилететь.
       Чтобы хоть как-то бороться с холодрыгой пришлось натягивать на себя все имеющиеся тёплые вещи.
       Разделили рыбу. Метод делёжки был давно установлен: один из нас отворачивался, а другой, показывая на одну из разложенных на камнях кучек рыбы, спрашивал: Кому? Обычно почти всегда следовал ответ: Мне! Почему-то угадывающему казалось, что первой будет указана самая крупная кучка.
       Убирая доставшуюся ему кучу рыбы, Ряша с удовлетворением говорит.- На этот раз привезу домой много сексуального продукта. Жена довольна будет.
       - Это, какого ещё сексуального продукта,- удивляется Усач.
       - Рыбы солёной. Вот какого. В качестве "сексуального" блюда в рекомендациях римских ведьм всегда называлась рыба во всех видах. Наличие в рыбе множества икринок у римлян ассоциировалось с возможностями воспроизведения потомства в любом зрелом возрасте. Кроме рыбы римлянами в качестве "сексуального" блюда рассматривалось мясо куропатки. Ведьмы утверждали, что её мясо превращает мужчин в "сексуальных атлетов". Однако самым эффективным средством, восстанавливающим половое величие, и одновременно лекарственным препаратом от бесплодия в Риме считался корень мандрагоры. Плиний старший писал.- Если найдёшь корнь мандрагоры в форме пениса, считай, что у тебя не будет проблем с женщинами. Мандрагора росла не только в ариале Средиземного моря, но также и в Средней Азии и Гималаях. Сейчас она встречается крайне редко и занесена в Красную книгу.
       - Здесь не Средиземное море. Никакой мандрагоры здесь нет.
       - Знаю, что не. А жаль!
       Зачем начался, как всегда, мучительный процесс упаковки рыбы для дальнейшей транспортировки.
       У меня с этим никаких проблем не было, так как я предусмотрительно захватил с собой из Москвы великолепный мешок из чистейшей дерюги. Возить в нём рыбу было одно удовольствие.
       Командор выделил для этих целей тельник. Он разорвал его на куски, и сейчас заматывал в полосатые куски ткани, доставшиеся ему части тайменя. Затем он начал прис­посабливать под рыбу старые, видавшие виды штаны. В довершение всего, он завернул укутанную в тряпки солонину в кусок брезента.
       Ряша священнодействовал над своей долей: присаливал дополнительно солью и укладывал куски таймешатины на металлический противень.
       Степаныч заворачивал свою рыбу в совершенно неописуемый и непотребный материал.
       Остальные ребята приспособили для упаковки улова куски брезента, которые вырезали из чехла баллона катамарана.
       После упаковки рыбы мы решили на всякий случай помыть и почистить вёдра. Это занятие нас так согрело, что холод почти не чувствовался.
       Я считал, что в тундре, да и в тайге тоже, навозных мух быть не может. Но, оказывается, я ошибался. Именно такая муха сидела на пологе палатки, блестящая, сине-зелёная и вся преисполненная греха. Я сосредоточился, сделал глубокий вздох и взмахнул ладонью. То, что осталось от мухи, шлёпнулось на землю. Я взял остатки насекомого за уцелевшее после удара крылышко и бросил подальше от палатки.
       - Тебе должно быть стыдно за такой поступок,- услышал я голос Ряши.
       - Гордость не позволяет мне выказывать стыда,- ответил я.
       Близился вечер, а вертолёта всё не было. Небо над головами оставалось всё таким же низким и хмурым.
       Кто-то невесело пошутил.- Может быть, командир перепутал числа и вместо семнадцатого решил вывозить нас двадцать седьмого?
       Продуктов у нас практически не осталось. Вчерашний обильный бенефис полностью подчистил все наличные запасы.
       Сейчас в наличии были только соль, сухари, немного сахарного песку и конфет, остатки муки и ещё какой-то непонятной крупы - не то перловки, не то Артека. Зато был, как говорят, вагон и маленькая тележка солёной рыбы.
       Ряша с невинным видом предложил на всякий случай обсудить вопрос, кого будем есть первого, когда наступит настоящий голод.
       После некоторых раздумий мы решили, что к этому вопросу вернёмся позднее, но Степаныча, точно, жрать не будем, так как он слишком старый, жёсткий и волосатый, а значит, трудно будет опаливать.
       Правда, всем очень хочется попробовать Уралочку, но, как истинные джентльмены, вслух это предложение никто высказывать не захотел.
       Мечтатель, глядя на пустые продуктовые мешки, обратился к Ряше.- Ты личинок овода кушать не пробовал?
       - Мне о такой гадости говорить неохота, не то, что пробовать.
       - А зря. Мне один оленевод рассказывал, что личинки эти сочные и сладкие. Находят их у оленей под кожей. Чукчи частенько олешек заваливаю только для того, чтобы ими полакомиться. А ещё, говорят, хороши на вкус личинки навозных жуков. Они по вкусу картошку напоминают. Кстати, опарыши, если их поджарить и посолить, по вкусу от грецких орехов не отличить.
       - Брось врать и гадости говорить.
       - Ничего я не вру. Подобные деликатесы не только на Севере ценятся. В других местах они тоже в большой цене. Например, в странах Магриба. В своё время советские дипломатические работники в Марокко очень ценили местную закуску к пиву, которую они ласково называли "хрустики". На деле эти самые "хрустики" были обыкновенными обжаренными опарышами, которых соскабливали на раскалённый железный противень с протухшей туши животного, висевшей тут же, в харчевне. Еда эта не только вкусна, но и богата протеином, жирами и минеральными веществами. Так, например, по оценкам специалистов пищевая масса личинки тутового шелкопряда содержит 23% углеводов, 14% белков и 1,25% жиров. Энергетическая ценность тутового шелкопряда 206 килокалорий на 100 граммов массы.
       - Тоже мне эксперт по экзотической пище нашелся. Врёшь, небось, всё.
       - Больше читать и жизнь изучать нужно, а не только курить и водку глотать надо.
       - После твоей лекции я вообще ничего есть сегодня не буду, не смогу.
       - Вот и ладушки. Нам больше достанется. Экономия продукта тоже. Завтра я тебе ещё что-нибудь такое расскажу. Ты, когда курицу на обед уплетаешь, небось, не думаешь, что она, во-первых, мёртвая, а, во-вторых, при жизни какашки собачьи за милую душу клевала. Так что ешь тараканов, кузнечиков жуй, это полезней, чем суп ритатуй. А если серьёзно, то незачем комаров из супа и чая выковыривать. Они по вкусу не хуже кузнечиков и жуков всяких будут, а может быть даже и повкуснее. Кстати, мухи всякие тоже съедобны, так что не горюй: без еды не останемся.
       Несмотря на холод, Мечтатель никак не хотел расставаться со своими рваными и 6езобразными портками, которые нас всех шокировали почти весь поход.
       На все уговоры он неизменно отвечал.- Жаль. Привык... Они очень удобные и совсем родные... Немножко подштопать, и будут совсем новые...
       В конце концов, общество всё-таки возмутилось его безобразным видом, и на­сильно разорвало левую штанину от низа до самой промежности.
       Мечтатель надулся и попытался заделать пробоину английскими булавками.
       Чтобы окончательно отбить у него всякую надежду на восстановление злополучных портов, пришлось поступить аналогичным образом и с другой штаниной.
       Тягостное ожидание, как обычно, порождает разброд и шатания. Делать совершенно нечего, и все маются. Ряша и Максим, в конце концов, хватают котелок и кружку и исчезают за поворотом - идут искать ягоды. Лёха завладел "Секрет­ным фронтом" и углубился в чтение. Степаныч и Мечтатель лихо дрыхли в спальниках. Командор и Уралочка продолжили поиски сокровищ.
       Сегодня нам удалось найти на косе очень любопытные и необычные образования в виде самых раз­личных фигурок. Попадались идеально круглые шероховатые шары разных разме­ров, какие-то барельефные изображения человечков и животных, причудливой формы плоские каменные пепельницы. Материал этих природных изделий очень напоминал окаменевшую древнюю лаву.
       Было уже около восьми часов вечера, и нам стало ясно, что сегодня верто­лёт не прилетит. Да и на завтра его прилёт был весьма проблематичен, так как грядёт суббота, а по этим дням пилоты больше любят отдыхать, чем ле­тать над горящей тайгой.
       Наступил первый незапланированный день нашего пребывания на Котуе. Мечтатель проснулся грустным и неразговорчивым. Двадцатого у него кончает­ся отпуск, и нужно выходить на работу.
       Советуем ему из Туры сразу же подать телеграмму директору, примерно такого содержания: Здравствуй, Гриша! Вылететь не могу. Запил. Мечтатель.
       Он на это никак не реагирует, а потом всё-таки обещает подумать.
       Ряше снова приснился вещий сон, и он тут же поспешил поделиться им с нами.
      
       Третий сон Ряши Котуе.
       Вижу я, братцы, что нахожусь не где-нибудь, а в Монреа­ле пролётом в Монте-Карло. Хожу по городу, присматриваюсь. Красиво, ничего не скажешь.
       Многочисленные рекламы, мигая разноцветными огнями, зазывали посетителей в ночные клубы и кабаре, где сейчас священнодействовали сме­нившие шейк новомодные танцы: джерк, фанки, чикен и хале. Одна из реклам ве­щала об открывшемся наборе в "Пинк Пуссикет Колледж оф стриптиз" или, если говорить шершавым языком светской глубинки, в "Салон розовой кошечки".
       Поскольку "по-канадски" я говорю и читаю великолепно, то с интересом прочитал и перечень предлагаемых для прослушивания лекций тамошнего Общества "Знание": История и теория раздевания на сцене перед публикой; Психология обуздания страстей; Танец живота, грудей и бёдер, и, наконец, лекция с довольно туманной формулировкой -- Прикладная чувственная связь.
       Потом мимо меня промаршировала колонна ярких девиц в безукоризненных бикини. Они задорно улыбались прохожим и пели.- Иду я вдоль по улице, мужчины мной любуются, подходят вежливо ко мне. Ах, что у них при этом на уме?
       Ну, у меня-то известно, что на уме: проголодался с самого утра, да и в кино почему-то хочется.
       Вхожу я в одно небольшое кафе, и только хочу сесть за столик, как совсем рядом за витринами кафе послышался рёв мотоциклетного мотора.
       Выскочил я быстренько на улицу и вижу, что по улице между домами, ловко лавируя на виражах, низко над землёй летит гидросамолёт типа "Буран". Садится это маленькое одномоторное чудо рядом со мной, и выходит из него, кто бы вы думали, Борька Радюков - начальник лаборатории из НИИЧАСПРОМа.
       - Боря, здравствуй!
       - Здорово, Ряша!
       - Ты, случайно, не в Монте Карло направляешься?
       - Случайно, да!
       - Слушай, захвати меня с собой, если твой аппарат двоих потянет.
       - Потянуть-то потянет. Только вот лететь придётся тебе снаружи, в висячем положении, держась руками за лыжину. Выдержишь? Путь не малый!
       - Это я запросто! Подумаешь, всего лишь какой-то Атлантический океан пересечь! Всего и делов-то!
       - Ну, тогда полетели.
       Схватился я своими могучими ручонками за лыжину, Боря дал газ, и самолёт типа "Буран" лихо заскользил по гладкому асфальту. Пилот взял ручку на себя, самолётик резко задрал нос вверх и, подпрыгивая, попытался подняться в воздух.
       Однако не тут то было. Моё лобовое сопротивление и вес намного превышали возникающую подъёмную силу. Мы проскакивали один квартал за другим, от нас в разные стороны шарахались многочисленные автомашины и собаки, Боря ловко рулил на поворотах, но полёта никак не получалось.
       Мне уже начало жечь пятки от постоянного трения об асфальт.
       Наконец, пилот понял всю бес­смысленность дальнейших попыток и резко затормозил. Самолётик остановился рядом с кинотеатром и кафе одновременно.
       Боря снял очки и мечтательно произнёс.- В кинцо бы сейчас сходить!
       Читаем афиши. Шло три фильма. Но се­ансы совершенно не подходящие: один - в час ночи, второй - в три, а третий - совсем перед рассветом. Нам же надо было попасть в Монте Карло до двенадцати, так как позже его закрывают для въезда иностранцев.
       Выражаем своё неудо­вольствие хозяину, который выглянул на улицу.- Если объявляешь кино, так верти, как положено, а нечего на ночь откладывать!
       В ответ он на чистейшем канадском языке говорит нам.- Господа-товарищи, хорошие! Не надо волноваться. Нервные клетки не восстанавливаются! Давайте лучше продлим их жизнь, а за одно и наше бренное существование.
       С этими словами протягивает он нам в небольшое кассовое окошечко три великолепных бутылки с такими яркими и красочными этикетками, что хочется сразу же поставить это стеклянное чудо на сервант, и держать там эту заморскую редкость на удивление и зависть приходящим в гости знакомым.
       Только только заграбастали мы эти бутылочки, а хозяин уже протягивает нам на золотом блюдечке три малюсенькие, величиной не более напёрстка, рюмочки, в которых на самом донышке виднеется не то коньяк Камю, не то чистейшее Виски. Кроме рюмочек лежат на блюдечке три ажурных золотых ложечки и три маленьких прозрачных агатика,
       наверное, как у них положено, для закуски.
       Выпили мы с хозяином, по-нашенски крякнули и думаем, что же делать дальше?
       В это время подходит к хозяину красивая молодая женщина, учительница по образованию, бывшая жительница города Калуги, работающая в настоящее время здесь в Монреале уборщицей и по совместительству ведущая курсы кройки и шитья, а также вязания вологодских кружев для местных любительниц этого дела.
       Со слезами на глазах про­сит она хозяина не переводить её на очное отделение "Пинк Пуссикэт Кол­ледж оф стриптиз", так как это не входит в её дальнейшие планы, и он с первого взгляда влюбилась в Борьку Радюкова и даже кажется, уже забеременела от его страстного и всепроникающего взгляда.
       Услышал эти слова мой Боря, вскочил в свой гидроплан, взвился в воздух и через мгновение уже огибал на нём балкон на тридцать третьем этаже соседнего небоскрёба.
       Только собрался хозяин кинотеатра-кафе ответить что-то в ответ молодой влюблённой, как из кафе вышла ещё одна женщина, довольно солидная на вид и уже пожилая. Подошла она к нам, и тоже на чистейшем "канадском" языке, лишь с небольшим калужским акцентом, предложила.- Брось ты, Маняха, всю эту бодягу.
       Давай дождёмся закрытия лавочки, погуляем, как следует, с этим парнем (тут она жарко обняла меня за талию), сходим на последний сеанс в кинишко, а завтра с утряночки решим чего делать дальше - то ли кружева вя­зать, то ли на очное отделение в "Розовою кошечку" идти. И бог с ним, с этим колледжем, и с хозяином, и, тем более, с Борькой.. И тут я проснулся...
      
       После продолжительного молчания, в процессе которого мы пытались усиленно осмыслить суть рассказанного, Степаныч глубокомысленно произнёс.- Сон в руку. Не видать нам сегодня вертолёта, как твоим дамочкам стриптиза. Тем более что суббота, и ветер дует. А если и будет, то лететь нам в Туру придётся не иначе как через Монте Карлу. Учитывая, что по данным нашего пророка Ряши, въезд в неё после двенадцати часов запрещён и, особенно, разницу во времени, то точно сообразить, когда нам нужно туда прибыть мы просто не сумеем.
       Так что придётся нам, други, ждать того самого времени, когда наш глубоко ува­жаемый ибн Ряша увидит свой очередной вещий сон, а этот потеряет силу.
       Всё с большей остротой перед нами вставала продуктовая проблема, а для заядлых любителей поглощать смертоносный смог - проблема курева.
       Вчера вечером Ряша и Максим всё-таки умудрились набрать несколько кружек довольно спелой голубики, что позволило нам сегодня сварить полное ведро жиденько­го питья, которое лишь с большой натяжкой можно было назвать компотом.
       Этим же счастливым для себя вечером Ряша нашёл за палаткой толстый и смачный "бычок". Воровато оглянувшись, он сунул окурок в рот и с наслаждением закурил. Спокухи, у которого курево тоже кончилось, к счастью, рядом не было. Значит, можно было спокойно подымить, не думая о том, что у тебя бу­дут вырывать прямо изо рта такую ценность.
       Затягиваясь, Ряша сосредоточенно думал.- Нужно будет хорошенько порыскать по лагерю и вокруг него. На­верняка можно набрать этих драгоценностей приличное количество. Тогда я буду король! Эх! Жизнь наша походная.
       Никогда не знаешь, сколько и чего нужно брать с собой...
       Докурив, он вытащил из рюкзака металлическую банку и начал внимательно осматривать песок и камни между палатками в поисках драгоценных чинариков.
       Было около трёх часов дня. Вертолёт не прилетал.
       Ряша и Максим вооружились спиннингами и отправились вверх по течению Котуя. Там в полукилометре мы проходили длинный и довольно бурный перекат, в котором по всем признакам должна была иметься рыба.
       Напротив нашей стоянки раскинулось спокойное и гладкое плёсо. Сколько мы не пытались поймать в этом месте на спиннинги и кораблик, все попытки оказались тщетными.
       Степаныч начал, возможно, под влиянием голода, довольно резво се­менить по берегу, опираясь даже на больную конечность. Это позволяет нам надеяться, что в самом скором будущем его можно будет использовать для общественно полезного труда.
       Командор и Лёха без устали продолжали охоту за драгоценными камнями. Им всё казалось, что мешки, набитые агатами, хризопразами, сердоликами и собакитами, всё ещё недостаточно объёмисты и увесисты. Хотелось найти что-нибудь такое совершенно сногсшибательное и драго­ценное, от которого у остальных старателей захватит дух, и на глазах поя­вятся слезы зависти.
       Гора каменных отбросов между палатками уже отдалённо напоминала миниатюрный террикон, переливающийся в редких солнечных лучах, с трудом пробивающихся через плотную завесу облаков, различными цветовыми оттенками, среди которых преобладали зеленовато-коричневые тона.
       По приёмнику передавали, что завтра страна ожидает спуск на землю ге­роев-космонавтов, завершивших свой выдающийся многодневный орбитальный по лёт. Спуск приурочивался ко дню военно-воздушного флота.
       Для нас это означало, что и пилоты Аэрофлота завтра будут праздновать вместе со всеми работниками авиации. Следовательно, мы - восемь туристов, дикарей-любителей острых ощущений, можем не рассчитывать на то, что за нами прилетят сюда, в эту глушь,
       на берега Котуя - загадочного и манящего.
       Возвратился с рыбалки Максим, и к общей радости выложил на камни сразу трёх тайменей - недомерков. Каждый из них весил не более килограмма.
       Всё равно это была уже пища и притом совершенно свежая.
       Спрашиваем его.- А, где Ряша?
       - Ушёл куда-то вверх и пропал.
       Ряша вернулся ровно через час после прихода Максима, и тоже принёс одного таймешонка.
       Мы срочно провели маленькое, но бурное совещание по поводу того, каким образом приготавливать пойманных тайменей. В конце концов, было решено делать только уху, и при том очень много!
       Командор тут же отправился на берег чистить и потрошить рыбу, а неутомимый Максим вновь сорвался с места и убежал в тайгу за ягода­ми.
       Ряша во время своих скитаний нашёл две очень симпатичных каменных пепельницы, и собирается везти их с собой домой.
       Степаныч мрачно пошутил.- Повезут их вместе с твоим корявым скелетом.
       Затем деловито осведомился.- А ты ещё не видел себя во сне в Одинцове во всём белом и в тапочках? Этот сон, абсолютно точно, - к вертолёту.
       Ряша, к сожалению, такого сна ещё не успел увидеть, но обещает подумать.
       - Ряша, у тебя сигареты есть?- обратился к нему Мечтатель.
       - Нет.
       - А дома?
       - Дома все хорошо: все живы и здоровы.
       - Тогда дай одну штучку до дома.
       - Да нет у меня. Я все выкурил.
       - А дома?
       - Дома все живы и здоровы.
       - Раз курить нечего, тогда я тебе расскажу, как гадать на таракане. Хотите?
       - А зачем это мне? Я не суеверный.
      -- Пригодится. Знания - сила.
      -- Ладно. Рассказывай.
       - Все люди любят гадать. Только одни смело признаются в этом, а дру­гие нет. Но чтобы гадать на строго на­учной основе, нужны определенные приспособления, которые не всегда есть под рукой.
       Так, например, чтобы гадать на кофейной гуще надо иметь кофе, причем не растворимый, а натуральный; что­бы гадать на картах - нужны специ­альные карты; чтобы гадать на кни­ге - нужна хотя бы одна книга; чтобы гадать по ладоням рук -нужны чистые руки (горячее сердце и холодная голова для га­дания необязательны); чтобы га­дать по шишкам на черепе - нуж­на - что? - правильно, голова и при этом еще желательно лысая. И так далее. А всего этого в доме ведь может и не найтись. Что же тогда делать?
       На этот случаи существуют специальные виды гаданий с помощью самых обычных подручных материа­лов. Одно из них - гадание на таракане. Итак...
       Поймай на кухне таракана и внимательно к нему присмотрись.
       Если таракан бодрый и здоро­вый - значит, в доме все в по­рядке.
       Если таракан квелый - займись своей женой: она плохо тебя кормит.
       Если таракан строго черного вида - тебя ждет повышение по службе.
       Если таракан рыжий - в тебя влюб­лена блондинка.
       Если таракан испуган - ты человек, умеющий насто­ять на своем.
       Если таракан зеленый - это к большим деньгам в валюте.
       Если таракан все время шевелит усами - ты человек подвижный, энер­гичный, не можешь сидеть без дела.
       Если таракан замер - ты фило­соф, анахорет.
       Если таракан лишь изредка по­дергивается - тебе надо чаще бывать на свежем воздухе.
       Если таракан имеет удивленный вид - окружающие тебя мало ценят.
       Если же таракан ярко-синий, ро­гатый и говорит человеческим голо­сом - поздравляю, у тебя белая го­рячка.
       Теперь измерь таракана.
       Если ширина таракана меньше одного сантиметра - на тебя можно положиться в семейной жизни.
       Если длина таракана боль­ше трех сантиметров - ты че­ловек ищущий.
       Если размах крыльев тара­кана равен длине твоего носа - ты человек любознательный. Если один ус таракана заметно короче другого - ты еще не реализо­вали все свои возможности.
       Если суммарная длина усов тара­кана равна полуторной длине его тела, умноженной на корень квад­ратный из диаметра его брюха и де­ленной на логарифм количества его ног - ты скрупулезный и дотошный человек.
       Если ноги таракана равномерно распределены по всему телу - тебе надо на всякий случай показаться психиатру.
       Если же длина таракана равна его ширине - значит, это клоп.
       Теперь отпусти таракана на свободу.
       Если он побежит от тебя по пря­мой - значит, всё еще впереди.
       Если он начнет метаться из сто­роны в сторону - бойся случайных знакомств.
       Если он побежит налево - тебя ждет волнующая встреча с пре­красной незнакомкой.
       Если он побежит направо - зай­мись делами службы: тебя наверняка подси­живают.
       Если он бросится обратно к тебе - ты интересный человек, способ­ный очаровать любого.
       Если же он вообще не побежит, значит, он сдох. Лови следующего таракана и начинай все сначала.
       - Бред какой-то, а не гаданье.
       - А ты сначала попробуй, погадай. Вот тогда и узнаешь, бред это или нет.
       - Хватит трепаться. Давайте лучше тишину послушаем,- попросила Уралочка.
       - А что её слушать. Тишина она и есть тишина,- заметил Усач.
       - И вовсе нет. Я верю, что вокруг нас постоянно существует мир звуков, которые мы не способны слышать. Вполне возможно, что там, в этих недоступных нашему восприятию областях, возникает чудесная музыка с нежными мелодиями и жесткими диссонансами, гораздо более нежными и яростными чем те, которыми мы наслаждаемся, музыка такая прекрасная, что мы сошли бы с ума, если бы обрели возможность ее услышать. Вполне возможно.
       - Да возможно, только это ничем не подтверждается,- заметил Командор.
       - Почему не подтверждается? - я указал ему на яркую мушку, сидящую на листочке недалеко от нас.- Видишь эту муху? От нее исходят какие-либо звуки? Никаких. Мы их просто не слышим. Но ведь вполне возможно, что эта муха сейчас свистит, либо лает, а, может, каркает или даже поет песни. У нее ведь есть рот, правда? Значит, есть и гортань. Значит, она может и петь.
      -- Ага, поет... Ну, ты и мечтатель.
       - Да нет, я потому, что может быть рыбы, которых мы привыкли называть безмолвными, тоже издают звуки и общаются между собой. Только в таком высоком или сверхнизком диапазоне частот, который мы не можем не только слышать, но и зарегистрировать обычными современными приборами.
       - Конечно, особенно если они заики.
       - Облачность на небе не расходилась. Продолжал дуть холодный ветер. Заметно снизилась и температура воды в реке. Для большей лучшести, как говорит Спокуха, нам не хватало только снега.
       В девять вечера возвратился из тайги Максим и принёс целый котелок ягод, поставил его около костра и тут же принялся сооружать какое-то приспособление из двух жердей и тента. Как потом выяснилось, он делал желоб для отделения чистой ягоды от листьев.
       Я не переставал удивляться и даже завидовать трудолюбию и работоспособности этого замечательного парня.
       Уху варил Командор, который, по его словам, очень соскучился по повар­ским делам. Рыбу он выгружал в ведро за три раза. В третью, последнюю зак­ладку Командор умудрился таки уронить на землю маленький кусочек тайменного хвоста.
       Стоящие вокруг костра, остальные члены команды посмотрели на него такими свирепыми глазами, что он весь съёжился.
       Мечтатель в довершение всего не преминул строго заявить.- 3а такие шуточки в нынешней обстановочке и линчевать не грех!
       Именно в эту минуту к костру приковылял Степаныч и сообщил.- Сейчас песню хорошую передавали: Подчинены вам все просторы, пока работают моторы...
       На него дружно набросились.- Иди-ка ты подальше со своими моторами и просторами. Лучше бы ягоды собирать помогал...
       Максим, занятый очисткой ягод, сообщил.- Собирать ягоду конечно можно, но плохо - в близи её маловато. Может подальше от берега в глубинке побольше?
       И тут Степаныч снова встрял в разговор.- Хорошо, когда всего много! Продуктов, например. А ещё лучше, когда вертолётов много!
       Ряша посмотрел на него и сказал.- Слушай, я тебе анекдот расскажу:
       - Едут в поезде еврей и хохол. Хохол сало жрёт, а еврей селёдочную головку достал и давай её грызть.
       Хохол.- Ты чего?
       - Да видишь ли, в ней масса фосфора. Я погрызу-погрызу и сразу поумнею. А от твоего сала какой прок?
       - Да, ну-у? Слушай, давай меняться.
       - Ладно, уговорил, давай.
       Ну вот, сидит еврей, хохлово сало смачно потребляет, а хохол во рту головку селёдочную мусолит. Вот грыз он её, грыз, а потом посмотрел на сытого еврея и говорит.- Ах ты! Ты ж мине пидманул!
       - А-а -а... Вот видишь - и ты поумнел.
       - А к чему это ты мне рассказываешь?
       - Да никчему. Просто так.
       - Тогда и я тебе расскажу просто так: В три часа ночи в квартиру кто-то звонит, Чертыхаясь, хозяин открывает дверь и видит ёжика. Ёжик, хитро улыбаясь, спрашивает.- Хозяин, тебе клей нужен?
       - Нет, не нужен,- кричит разъярённый не выспавшийся мужик.
       На следующую ночь ёжик снова приходит к нему с тем же самым вопросом. И на третью ночь, и на четвёртую ночь тоже... Ничего не помогает: ни ругань хозяина, ни его угрозы. Наконец, надоело мужику эта дребедень и решил он,- если эта поганка заявится ещё раз, скажу ему, что клей мне нужен. В крайнем случае, куплю у него баночку, авось пригодится. Зато этот гад от меня отвяжется.
       Ночью, как всегда, приходит иглокожий нахал со своим извечным вопросом: Клей, мужик, тебе не нужен?
       - Нужен, нужен!- злорадно заорал хозяин.
       - А зачем тебе он нужен?- спрашивает ёжик...
      
       Вода в ведре клокотала, и со дна поднимались на крутых струях кипятка аппетитные куски таймешатины. Рядом с костром по земле расползались взлохмаченные струйки сизого дыма.
       Несмотря на холод, было туманно, и деревья на другом берегу, казалось, шевелились. Между их стволами также копошился туман.
       - А мне двадцатого на работу,- грустно промолвил Мечтатель и совсем некстати продолжил.- Давайте забор завтра строить начнём, а то пойдёт миграция всякого зверья под зиму, враз нас перетоп­чут.
       Вскоре уха была готова, и мы с ожесточением набросились на ду­шистое варево.
       Ели молча, много и быстро, снова забыв о мудром наставлении Петра Сигунова: В таймене можно есть всё, и только одну часть его головы есть сразу не рекомендуется. Это белые защёчные мускулы. Их надо завернуть в осиновые листья и спрятать в правый карман походной куртки, чтобы всегда были под рукой.
       Они пригодятся тогда, когда в глухой тайге вдруг закончатся все продукты или произойдёт крушение ваших верных плавсредств, и бешеные струи холодной реки унесут с собой всё имущест­во и припасы.
       Тогда собравшись на берегу в тесный кружок, мокрые и злые на судьбу не падайте духом, а достаньте скорее из ваших карманов белые защёчные мускулы тайменей и жуйте, жуйте, чтобы успокоиться.
       Они гораздо крепче американской жевательной резинки. Жуйте до тех пор, пока ваши че­люсти не выдвинутся с грозной решимостью вперёд, и в глазах не появится стальной блеск - победить, во что бы то ни стало - победить! Раньше вы были вовсе не робинзонами, а жалкими рыбоедами... Но теперь вам может позави­довать даже сам старик Крузо...
       Мы, к сожалению, остаёмся на все времена теми самыми жалкими рыбоедами, так как, забывая мудрые наставления бывалого таёжника, с сопением и отблесками великого плотоядного удовольствия в глазах мгновенно уничтожили всё варево, в том числе и ценнейшие белые защёчные мускулы.
       После ухи все с нетерпением ожидали сладенького жиденького напитка из собран­ных Максимом ягод. Это блюдо мы гордо называли компотом. Когда компот подали к столу, сказалась ещё одна из многочисленных ошибок, совершенных нами в этом походе.
       Сначала мы по собственной инициативе расстреляли из ружей полиэтиленовую кружку Мечтателя, устав отмывать её от остатков пи­щи. Затем ловкач - Степаныч утопил одну из эмалированных кружек в реке.
       В результате у нас осталось всего семь кружек, и одному из команды приходится дожидаться пока не освободится свободная посудина.
       Однако сегодня жажда компота была так сильна, что Лёха решает пить его из миски. Справедливости ради, нужно отметить, что он совершенно не прогадал - в миску жидкости входило гораздо больше чем в кружку.
       С неба начало что-то сочиться: не то дождь, не то изморозь.
       Степаныч со словами -- своя рыба ближе к телу,- быстренько заковылял на берег, где он разложил для окончательной просушки хариусов.
       Спать совершенно не хотелось, и мы дружно сидели около костра. Каждый думал о чем-то, о своём.
       Только иногда кто-нибудь выдавал "на гора" очередной перл, вроде высказанного Спокухой - На третьи сутки вперёд ни ша­гу, на третьи сутки - у всех люмбага.
       Незаметно общий разговор за­вязался вновь вокруг курева. Ряша предложил завтра пораньше переправить­ся на тот берег, где на каменных осыпях должно сохраниться множество хо­роших чинариков. Командор, разомлевший от еды, благодушно признался, что является обладателем одной заначенной полной пачки сигарет, чем вызвал всеобщее оживление.
       И тут Степаныч сказал.- Слушай, Командор, отдай мне мой агатик.
       - Да я его и в глаза с тех пор не видел!
       - Знаю я тебя, опустил в карман не глядя.
       На это категорическое заявление несчастному Командору ответить было нечего, и он огорчённо замолчал.
       Внезапно из тайги донеслось звонкое и удивительно мелодичное - Тюрюх... тюх... тю... тюрюх... тюх... тю... фьюииииии...
       Прислушались. Однако крик больше так и не повторился. Затем на одном из сгоревших деревьев мы заметили тёмный контур какой-то довольно крупной птицы. Она то взлетала в воз дух, то вновь опускалась на ветви.
       Командор громко по-разбойничьи свистнул, и птица улетела в темноту тайги.
       Мы долго обсуждали, кто бы это мог быть, но так и не пришли к какому-нибудь определённому выводу.
       День авиации начался для нас с солнечного и очень ветреного утра. Погода была даже очень лётная, но это не сулило нам никаких шансов на прилет вертолёта, так как Тура праздновала вместе со всеми в стране.
       В отличие от всех остальных людей, как писала когда-то австрийская поэтесса Ингеборг Бахман - Нам дан закон одиночества. Нам дозволено здесь ждать чуда. Это всё.- и далее- Думать - не дело пилота. Лётчики видят на карте линии трасс и знаки аэродромов, географию мира, где всё известно раз и навсегда...
       Может быть не так складно, но грамотно сказано. Особенно, учитывая, нашу ситуацию.
       Степаныч впервые за весь поход двинулся куда-то в тайгу за ягодами. Причиной этому необыкновенному событию может быть либо резкое улучшение здоровья Степаныча, что, вообще-то говоря, было мало вероятно, либо ему очень понравился вчерашний компот.
      
       Его решил сопровождать неугомонный Максим. Он и места знал лучше, и за больного нам будет спокойнее.
       Командор продолжил свои бесконечные занятия с кучей собранных за эти дни драго­ценностей, и сидел над громадной кучей разноцветных камней, словно петух, пытающийся извлечь из неё, как минимум жемчужное зерно.
       Ряша сосредоточенно пришивал к своему овчинному тулупу здоровенный брезентовый карман и на вопрос Мечтателя - К зиме готовишься?- лишь коротко промычал в ответ невнятное.- Угу.
       Мечтатель, который в условиях цивилизации всё своё свободное время тратил на радиолюбительскую коротковолновую связь /правда, неизвестно с кем/, настроился на хорошо знакомую ему волну и сосредото­ченно прослушивал эфир. Оказывается, наш ВЕФ-20Э позволял это делать весьма успешно. В эфире носились чьи-то голоса, морзянка, обрывки музыкальных мелодий...
       - Юпитер. Юпитер. Я - Марс. Я - Марс. Как меня слышите? Приём...
       - Я ничего не пойму... Где-то гроза идёт. Марс. Марс. Настрой получше свою антенну, будет слышнее... В микрофон, между прочим, надо не лаять, а говорить. Марс, как понял? Приём...
       - Юпитер! Передайте Ванюкову... Ванюкову, говорю, передайте, что он нам здесь очень нужен... Очень-очень... Мы топографам уже вторую неделю наступаем на пятки, потому что на этом квадрате все поиски закончили, а новой топоосновы у нас нет. Поняли нас?
       - Марс. Марс. Передавай внятнее... Плохо тебя слышим... Точно, где-то идёт гроза или горы мешают. Связь кончаю.
       - Юпитер. Юпитер. Подожди... Кстати, о птичках... Как там Машутка Ольхина? Небось, опять с этим рыжим фраером бегает?
       - Марс. Марс. Не занимай эфир пустой трепотнёй! Конец...
       Метеостанции передавали текущие данные о погоде, какая-то партия срочно просила прислать продовольствие и не забыть, конечно, про спирт.
       Внезапно из эфира донёсся внятный и довольно приятный женский голос. - Катя. Катя. Байкит. Я - Байкит. Катя, ты, что там совсем заснула? Начальник уже совсем из себя вышел... Как у вас с полосой? Мы не сможем принимать даже Аннушки ещё целую неделю...
      -- Верунчик, слышу. Слышу тебя хорошо... Прости, что не сразу ответила. Хи-хи-хи... Понимаешь, кой-куда и кой-зачем отлучалась... Не сердись. У самой тоже, небось, такое случается... У нас тоже полосу дождём размыло. Правда, мужики обещают её быстренько подправить, так что выручим... Слушай, Вер... Ты передай привет Мишке - пилоту с МИ-8. Ладно?
       - Катя! Катя! Тебя поняла. У меня время связи заканчивается... Целую тебя...
       Мечтатель так увлёкся прослушиванием этих нехитрых, но для кого-то очень важных сообщений, что не замечал ничего вокруг себя. Даже когда Ряша, вылезая из палатки, грубо наступил на него, он совершенно не отреагировал.
       Кончалось короткое заполярное лето. Совсем скоро здесь ударят жгучие холода. Под сильным, холодным ветром застонут сушины, и обильно посыплется хвоя с позолоченных лиственниц.
       В воздухе зазвучит корявый шелест, и деревья под собственный скрип будут устилать землю сухим жёлтым дождём.
       Листопад здесь особенный - скоротечный. В какой-то день тайга запылает, нальёт­ся медью и бронзой, оденется в золото и, не простояв недели в этом бога том наряде, побледнеет и зачахнет. Одна, редкая здесь, ольха будет умирать зелёной: лист её не желтеет, а просто жухнет, скручивается и опадает...
       - Слушай,- обратился ко мне Мечтатель.- А это ведь, наверное, Байкиту Тура отвечала насчёт неготовности полосы... Как бы нам здесь ещё на несколько дней не застрять, если о нас вообще не позабыли.
       - Ничего, избу построим, зимовать будем. Самое печальное в нашем по­ложении это, если над нашими обглоданными хищниками костями какой-нибудь шутник напишет что-нибудь вроде:
      
       О нём никто не скажет слова,
       Ни доброго и не дурного.
       Не враждовал он, не дружил;
       То сиднем сидя, то в движеньи
       Он прожил жизнь и, в довершенье,
       Хотя и помер, но не жил...
      
       - Что-то тебя в последнее время на стих потянуло. Не иначе, как со свежего компота?
      -- Да это совсем не я придумал. Это стихи Жана Оже де Гамбо. Они ещё в сем­надцатом веке на бумагу нанесены были...
       Сегодня было очень любопытное небо. Оно было всё покрыто удивительно одинаковыми копешками ослепительно белых кучевых облаков, разбросанных по идеально чистому и однородному ультрамарину. Снизу копешки были чуть-чуть оттенены серым цветом и это ещё сильнее усиливало эффект их материальности.
       Дул низовой ветер и поэтому копешки почти не смещались со своих мест. Казалось, что это не реальное небо, а произведение искусства: смесь живописи со скульптурой.
       В связи с острым дефицитом продуктов завтрака у нас сегодня практически не было, а на обед Уралочка, поколдовав около костра, порадовала коллектив совершенно необычным фирменным блюдом, которое она в соавторстве с Мечтателем назвала звучно и красиво "Котуйская обалдень". Это была необычайно жидкая, больше похожая на суп, манная каша, сваренная на перетопленном свином сале и чистейшей воде, с добавлением соли по вкусу.
       Это экзотическое блюдо нашло у голодного общества всеобщее признание, и мгновенно исчезло в желудках.
       Буквально через минуту мы все с огромным сожалением тоскливо смотрели в пустое ведро. Завершением обеда был, ставший традиционным, компот. Компот был выпит молча и без комментариев.
       В качестве деликатеса каждому была выделена малюсенькая порция окаменевших, раздробленных на мельчайшие части сухариков.
       Аппетитно хрупая ими, Командор мечтал вслух.- Приеду домой, возьму сразу же полкило манки, полкило масла, полкило сахара. Сварю из всего этого продукта крутую кашу, съем парочку ложек, а остальное выброшу!
       Спрашиваем его.- 3ачем?
       - Чтобы было, что вспомнить.
       Лёха жалостно попросил.- Плесните ещё половиночку компота...
       Эта половиночка у него означает полковша или не менее трёх пол-литровых кружек, которыми пользуются остальные.
       Командор едко замечает.- Лопнешь ведь, как клещ.
       -Ничего, не боись, вытерплю...
       Ему плеснули ещё половинку, и Лёха, удовлетворенный выделенным ему количеством компота, умолк. Сейчас раздавалось лишь его сосредоточенное сопение и швырканье.
       Делать после обеда было нечего, и ребята разбрелись кто куда.
       У костра на обеденном столе остались сиротливо стоять две миски с Котуйской обалденью и две кружки с компотом, которые полагались не пришедшим вовремя на обед Максиму и Степанычу.
       Ряша вновь ушел вверх по реке на перекат. Командор и Лёха пошли наоборот вниз по течению. Уралочка куда-то таинственно исчезла. Мечтатель продолжил свои упражнения с приёмником, а я взялся за записные книжки.
       Почему-то именно в такие минуты нудного ожидания на меня всегда нападало желание писать и творить. Это могла быть и проза, и стихи. Я настолько увлёкся процессом творчества, что не заметил, как Мечтатель, заглядывая через моё плечо, изучал написанное.
       Лишь его ехидные слова вывели меня из творческого процесса и возвратили в действительность. - У тебя, брат, слишком развитая познавательная эмпатия.
       - Чего, чего?
       - Эмпатия, говорю. То чего ты не видишь, то - домысливаешь. А это совсем не одно и то же, что есть на самом деле...
       - Умничай, умничай... Вот обличу тебя перед потомками шершавым языком...
       То ли Мечтатель не захотел обличения шершавым языком, то ли осоловел от "обильной" еды, но он оставил меня в покое, и через пять минут заливисто похрапывал, уютно свернувшись в гигантскую баранку на спальнике.
       Под его музыкальное сопровождение я вновь взялся за авторучку и через тридцать-сорок минут творческих мук выдал на гора стихи о Котуе.
      
       Солнце висит над вершинами
       Плоских, столовых гор,
       Котуй шумит быстринами,
       Тих у костра разговор.
       Оранжевых бликов дорожка
       Бежит и бежит по воде,
       И всё живое сторожко
       Прислушивается к тишине.
       Время уже ночное,
       Только не хочется спать.
       Светло всё небо большое,
       Можно читать и писать.
       И комарам не спится,
       Пищат над моим лицом.
       Им бы ведь только напиться,
       А ты вот страдай потом!
       Спустившийся ветреный холод
       Уносит "пернатых" прочь,
       И лечит душевный голод
       Полярная белая ночь...
       Доносятся запахи дыма,
       Где - то горит тайга,
       И волны тумана зримо
       Закутывают берега.
       Под влажным его покрывалом
       Они отдохнут от жары,
       А утром повалят валом
       Исчезнувшие комары.
       Тихонечко хариус плещет,
       Хватая плывущих мух;
       А небо всё также блещет,
       Хотя весь закат потух.
       Нырнёшь под палатки скаты,
       Забудешься в чутком сне,
       А в нём всё бегут перекаты
       И солнце играет в блесне...
      
       Устав от интенсивных творческих усилий, я решил отдохнуть за чтением. У Лёхи в рюкзаке случайно оказалась небольшая книжка "Восходитель". Это была автобиографическая повесть о Михаиле Хергиани, которого я знал лично.
       В книжке очень много знакомых фамилий: Анатолий Овчинников, Лев Мышляев, Вадим Николаенко. Со всеми этими известными мастерами альпинизма мне приходилось встречаться в сезоны, проведённые в горах...
       Я "проглотил" занимательную книжонку буквально за какой-нибудь час.
       Когда я вылез из палатки наружу, то перед глазами открылась необычная и забавная картинка. На моей рыбе, вялящейся под солнечными лучами, сидела серая чайка и чего-то выбирала - очевидно, очень вкусное.
       Возмущённый её поведением, я быстро направился к чайке, пугая её словами. -Кышь псиса, несчастная. Моя рыба! Положь обратно.
       Чайка, совершенно не реагируя на меня, спокойно продолжала заниматься своим делом, и лишь косила в мою сторону круглым глазом. Только когда я подошел к ней на расстояние метра, чайка спокойно слезла с куска тайменя, сошла с брезента и мелкими, частыми шажками засеменила к воде.
       Взмахи руками, крики и даже моя вполне внушительная фигура чайку совершенно не путали. Она спокойно доковыляла до воды, вошла в неё, отплыла на метр от берега и начала чистить клюв, опуская голову в воду.
       Было видно, что солёная рыба ей больше нравилась, когда она запивала её водичкой. Стоило мне только отойти подальше, как чайка вылезла на берег, и занялась своим туалетом.
       Глядя на неё, я невольно вспоминал московские разговоры о Котуе, как о крае непуганых птиц.
       Появился из палатки заспанный Мечтатель, и так же, как и я, стал с удовольствием наблюдать за этой необычной картиной.
       Не успел я отойти к нашему обеденному столу, как чайка вновь преспокой­но возвратилась к моей законной рыбе, и принялась за прерванный обед. Пришлось быстренько бежать к рыбе, и опять отгонять вконец распоясавшуюся воровку. Только на этот раз она и не подумала убегать к воде, а лишь отступила от меня метров на пять, и стала ожидать, что я буду предприни­мать дальше.
       Постепенно моё раздражение и неприязнь к этой красивой и умной птице улетучились, тем более что это оказалась не взрослая чайка, а совсем молодой птенец - чаёныш. На голове у него вместо перьев торчал очень симпатичный пуховый хохолок. Людей он, естественно, совершенно не знал, и поэтому их нисколько не боялся.
       Чтобы запечатлеть эту историю на память, я сбегал в палатку, и вернулся оттуда с кинокамерой. За это время чаёныш уютно расположился на брезенте около самого большого куска таймешатины, и начал лихо выковыривать из него клювом, как выяснилось позже, кусочки жира.
       В это время из странствий возвратился Ряша, пустой и голодный. Не долго думая, он присоединился к чаёнышу, и попробовал также, как и он, вык­расть кусочек моей рыбки, чтобы утолить свой голодный организм. Правда, он был тут же уличён в своём неблаговидном поступке, и скромно ретировался.
       Чаёныш всё время пытался любым способом добраться до моей несчастной рыбы. Тогда я специально начал отгонять его в сторону, где на камнях была разложена для просушки порция Лёхи.
       Птица мгновенно поняла мой намёк и, отступая к воде, лихо отхватила от одного из кусков приличный клок солонины.
       Мы забавлялись с чаёнышем около часа, а затем решили, что настала пора прекратить веселье, и собрали рыбу с камней.
       Чаёныш обиженно запищал, и ушел на берег Котуя, где, усевшись на воду, начал печально смотреть на исчезающую в наших упаковках такую вкусную еду.
       Вскоре вернулись снизу и Командор с Лёхой. Им тоже не повезло - рыба не брала.
       Когда на костре уже доваривался совершенно жалкий ужин: два пакета супа на ведро воды и стандартный компот - типа морс,- на горизонте появился ковыляющий Степаныч.
       Мы встретили его появление приветственными криками: Кормилец, ты, наш ненаглядный! Хромай сюда побыстрее. Мы тебя накормим, напоим, и спать уложим.
       Степаныч подошел к костру со словами.- Ничего я не нашёл, еле до дому дошел и грузно рухнул на песок рядом с палаткой. Над ним густой тучей висела прилетевшая вместе с ним издалека мошка.
       Кнчался всенародный праздник - день Авиации. Благополучно приземлились в казахстанских степях герои - космонавты, в городах и посёлках страны за праздничными столами собрались родственники, друзья и знакомые, зажглись огни реклам на улицах. И только у нас, на берегу Котуя - загадочного и манящего, ничего не изменилось.
       Правда, по радио пела Алла Пугачёва: Я хочу, чтобы лето не кончалось, я хочу, чтоб оно за мною мчалось в след... Наши желания не расходились с желаниями певицы. Хорошая и, желательно, тёплая погода была нам очень нужна, иначе...
       И хотя мы все хорошо помнили слова очень известной песни: У природы нет плохой погоды, всякая погода благодать,- приходилось лишь надеяться на лучшее.
       Шумел, свистел над Котуем и тайгой холодный, порывистый ветер, гнал по свинцовому небу куда-то вдаль бездомные облака, рвал тенты на наших палатках, и тревожно отдавался в сердцах, замерших в тягостном, непрерывном ожидании. Шли четвёртые сутки нашего сидения, а вертолёта всё не бы­ло.
       У входа в палатку на корточках притулился нахохлившийся Степаныч и сосредоточенно пытался соорудить из попифакса и крошек табака, найденных в пустой пачке из-под сигарет, гигантскую самокрутку.
       Его обветренные губы шептали на чистейшем "французском" языке, что-то вроде: тре шарман ля сигарет... В его же переводе на "английский" это означало - вандер фул,- а по-нашенскому - Побольше бы чинариков всяких и разных...
       Соорудив весьма затейливое сооружение, он намертво зажал его зубами, чиркнул спичкой, прикурил и глубоко затянулся. После совершенного действа он долго и сосредоточенно вникал в глубину возникшего в нём мироощущения и, наконец, глубокомысленно изрёк.- Попифакс - это совсем не вкусно. Нужно обязательно из газетки...
       Мне было очень трудно по­нять и оценить всю тягость его табачных страданий, так как сам я никогда в жизни не курил, но, по словам знающих людей, приходилось верить, что сей­час Степанычу было очень тягостно.
       В половине седьмого проснулся Меч­татель, быстро сел в своём спальнике, и испуганно заявил.- Пора вставать, а то на работу опоздаю...
       Потом он окончательно опомнился и снова откинулся­ на спину. Действительно сегодня было уже двадцатое августа.
       Немного помолчав, он вдруг заявил.- Мужики, а сегодня и я сон видел. Интересный... Вот послушайте.
      
       Выходит из глухой таёжной чащобы наш Командор, и выводит за собой трёх великолепных девчонок. И не просто девчёнок, а настоящих звёзд из Парижского Лидо. Сам в вечернем костюме и белой кепочке. Одна из девчонок страсть как похожа на нашу Уралочку. Катят они перед собой сервировочные столики, а на них всякая всячина. Там и продукты разные, и курево фабрики Ява, и даже что-то похожее на бутылки с коньяком. Подходят они к реке, и начинают перебредать на другую сторону. И заметьте -- все девочки в мини и в белом кружеве. Чем глубже в воду входят, тем юбочки повыше задирают. Хотя там и задирать то нечего. Фигурки у них загляденье, прелесть неописуемая. Командор суетится вокруг, всё помочь старается, причём почему-то чаще всего старается подержаться за голенькое. Аж, завидки берут! Вдруг, из-за поворота появился громадный белый пароход. Спустили с него капитанский трап, и поднялись наши феи одна за другой на борт. Нас, как ни странно, тоже пригласили. На пароходе музыка играет, в бассейне отдыхающие купаются. И ведь что интересно - ни комара, ­ни мошки и в помине нет. Девочки быстренько привели себя в ещё более обворожительный вид, и пригласили нас откушать вместе с ними.
       Выложили они перед нами продукты всякие: и колбасный фарш, и перец фар­шированный, и мясо сублимированное, и манную кашу на сухом молоке, и колбасу копчёную, и сыр, и... Всего и не перечислишь, а самое главное было этого всего - навалом! Прежде чем сесть за стол, заставили нас руки и личики умыть, что мы и сде­лали, как подобает настоящим интеллигентным людям, поливая друг другу из кружки прямо тут же между столами. Помылись, причесались, уселись за стол и... Почему-то именно в этот момент внутренний голос позвал меня.- Вставай, на работу пора. Я и проснулся.
      
       И тогда Степаныч глубокомысленно заявил.- Только бы и этот сон в руку не был, а то придётся собирать катамараны и плыть в Мурукту своим ходом.
       Сегодня во время завтрака Командор совершил мужественный поступок. Махнув на всё рукой, наш завхоз расщедрился, и вывалил в ведро последние остатки настоящего чая. Сахар у нас весь кончился, и к чаю Мечтатель выложил последние конфеты. После внимательных подсчётов оказалось, что их всего семь, а нас, как ни странно, до последнего момента всё ещё оставалось во­семь. Это означало, что сладостей кому-то не должно было достаться. И тогда Командор заявил.-- Мне сладкое вредно...
       Настоящий любитель чая пьёт его безо всего, чтобы лучше прочувствовать букет. Отказываюсь от конфеты в пользу слабого пола.
       Мы все единодушно оценили благородный поступок Ко­мандора, как джентльменский. Чай пили молча и с удовольствием. Почему-то в жизни последние кусочки любого продукта бывают всегда самыми вкусными.
       Кое-как утолив все время возникающий где-то в глубине организма голод, я решил привести себя в человеческий вид и побриться. Степаныч пробовал бурно протестовать, заявляя, что от таких вот необдуманных поступков некоторых не здраво мыслящих индивидуумов и случается вся жизненная сумятица и путаница, и долго грозил.- Побреетесь, глядите, снова вертолёт не прилетит. Я точно знаю!
       Выслушав все его веские доводы, я всё же решил, что приметы приметами, а ходить в щетине неприятно, и уве­ренно взялся за бритву.
       Сбрив густую поросль, покрывавшую лицо, я тут же почувствовал громадное облегчение. Моему примеру последовал Мечтатель. И вскоре он тоже блистал голой, как лысина, физиономией.
       Гневу Степаныча не было предела.- Ну, ладно... Когда один ходит бритым, куда ни шло... Но завхоз и бритва - это полный разврат.
       На большее Степаныча не хватило, и он лишь возмущённо сопел и рыл больной конечностью песок.
       Ещё больше он разошёлся, когда увидел что неугомонный чаёныш, который со вчерашнего дня прочно обосновался около нашего лагеря, стащил таймешонка, пойманного Максимом во время последнего выхода к перекату. Чаёныш вон­зил в рыбину свой острый клюв, и в течение каких-нибудь двух минут разодрал ему брюхо.
       Степаныч с воплями пещерного человека, забыв, что не положено по статусу болящего наступать сразу на две конечности, пронёсся к воде и буквально вырвал из клюва чаёныша подпорченного им таймешонка. После этого он решил никому не доверять спасённую рыбину, и оправился к костру готовить её на рожне.
       Затем он в течение часа всеми возможными способами пытался её испортить. Он насадил рыбину на какую-то щепку, и воткнул рядом с костром. По его просвещенному мнению через определённое время именно таким способом таймешонок должен был превратиться в деликатес на рожне,
       а, может быть, даже на вертеле.
       При этом он то и дело спрашивал нас.- А на рожне рыба жарится или варится? А от чего в ней лучший "скус" проявляется? От огня или от дыма?
       Мы ему глубокомысленно отвечали, что может и от огня, а может и от дыма, и советовали попытаться, в конце концов, не испортить столь дефицытный на сегодняшний день продукт.
       В тайге, особенно в сложившейся непростой ситуации, можно было простить грубость, неряшливость, даже, может быть, в кой-то мере определённую долю филонства, но только не порчу продукта.
       После наших советов Степаныч с ещё большим усердием начал поворачивать нанизанную на щепку рыбу к огню то одним, то другим боком.
       В результате всех этих операций и "поварских" приёмов никакого рожна у него не получилось, а таймешонок просто напросто сварился в собственном соку.
       И хотя представлял он собой весьма жалкое зрелище, для Степаныча и нас это был наилучший исход, так как в таком виде рыба оказалась вполне съедобной и быстренько исчезла в глубине наших желудков.
       Чтобы не тратить зря драгоценные калории, я залез в палатку и попытался вздремнуть. Когда мои глаза уже смыкались в сладостной дремоте, снаружи раздался радостный рёв Командора.- Ряша идёт, мясо несёт!
       Я пулей вылетел из палатки и увидел возвращавшихся с охоты Максима и Ряшу. Последний гордо вышагивал впереди, и нёс на вы­гнутой руке что-то рыжеватое - не то зайца, не то кошку.
       Командор пытался утверждать, что это всё-таки кошка местной породы, но всё равно съедобная.
       В это время добытчики вступили на территорию лагеря и бросили у костра прямо к ногам Уралочки, испуганно шарахнувшейся в сторону, что-то, оказавшееся при детальном обследовании действительно бывшим зайцем.
       На бренные останки этого животного было страшно смотреть -- так они были изрешечены дробью.
       Кроме всего прочего, было очень похоже, что этого бедолагу не только нашпиговали дробью, но и долго били ногами.
       Однако, не смотря на это тягостное зрелище, мы были довольны -- на сегодня коллектив имел какое никакое, но всё-таки свежее мясо.
       Тем более что у всех в памяти ещё было свежо впечатление от утреннего возвращения пустых охотников, которые ни свет, ни заря бегали в тайгу добывать глухаря и двух копалух, обнаруженных Ряшей во время последнего вечернего моциона недалеко от нашего лагеря в кустах.
       Испуганные чем-то белеющим в наступающих сумерках, птицы с шумом улетели куда-то в глубину леса. Сегодня совсем рано утром, опять же во время большого моциона, они были обнаружены и обстреляны Ряшей из степанычевского самопала двенадцатого калибра, правда, без всякого результата.
       Сквозь сон мы слышали три выстрела, раздавшиеся один за другим, и мысленно представляли ведро, наполненное супом, из которого аппетитно торчала глухариная ножка.
       Все наши видения рассеялись, как дым - Ряша вернулся гол как сокол, поносящий, на чём свет стоит бестолковое ружьё Спокухи.- Это надо же, стрелял всего с тридцати метров, и зря... Даже не понял, куда и осыпь пошла. Не ружьё это, а барахло. Спрячь, и никому его не показывай!
       Степаныч пытался мужественно защищать своё оружие.- Нормальное ружьё. Срелять уметь нужно. Привык за этот поход больше руками размахивать, да блёсны пристёгивать! Небось, вместо живой копалухи уже жареную видел. Вот и промахнулся по жареной!
       Однако, несмотря на столь эмоциональную речь, он не устоял и был быстро смят разгневанным охотником за боровой дичью.
       Во второй раз безудержная жажда дичи заставила Ряшу скрыться в тайге, вооружённого моей мелкашкой. На этот раз оружие не подвело, и мы стали обладателями зайца - дистрофика.
       Ряша и Командор тут же принялись свежевать бедного зайчишку, а остальные сгрудились вокруг них, и всё время пытались давать полезные советы. Быстренько содрав с зайца шкуру, Командор уже в одиночку направился к воде потрошить и промывать бренные останки.
       Этой операцией чрезвычайно заинтересовался наш чаёныш, который становится совсем ручным. Он ходил рядом с Командором, и сварливо клянчил у него "потрошки" от зайца. Получив кусочек, он мгновенно проглатывал его, и стремглав бежал в воду попить водички и прополоскать клюв. После этого он вновь возвращался к Командору, и продол жал клянчить. Когда Командор не обращал на него внимания, чаёнок даже пытался клюнуть его в округлую задницу.
       Небо снова полностью затянуло. Ветер не утихал даже на минуту и пронизывал нас насквозь. Похолодало настолько, что казалось вот-вот пойдёт снег.
       Степаныч то и дело бегал в палатку греться. Вылезал оттуда и, вновь через несколько минут начинал выбивать зубами дробь.
       Особенно страдал он от отсутствия курева. От этого у него в голове рождались бесконечные фантастические идеи, вроде такой - наладить табачное производство из птичьего помёта, смешанного с мелко нарезанным попифаксом, или начинал мечтать вслух.- Вот, говорят, где-то на свете есть такой город - Москва называется. Людей в нём много живёт, и жратвы навалом, а самое главное, стоят там на улицах урны, полные великолепных чинариков. На каждом углу Урна! Правда, далеко это отсюда, ­много тысяч километров будет...
       Остальным ребятам тоже до боли в зубах хотелось курить, но они терпели свои муки молча.
       От нечего делать Ряша вновь распаковал свою рыбу, и развесил ее на остове бани для окончательной просушки.
       Находиться на прнизывющем ветре стало совершенно невыносимо, и коллектив залез в палатки. Голоса смолкли, и только свист сильных порывов ветра нарушал тишину.
       Вертолёта, судя по всем объективным признакам, снова не предвиделось.
       Однако меня всё-таки томило какое-то смутное предчувствие. Я вылез из палатки, и принялся отмывать вёдра. Очистил их от гари и копоти, запаковал в брезентовый мешок. Больше делать было нечего, и я вернулся к ребятам в палатку.
       Вдруг из соседней палатки наружу пулей вылетела Уралочка и звонко закричала на всю окружающую тайгу.- Мальчики, летят, летят! Вертолёт летит!
       Мы прислушались, и сквозь налетающие порывы ветра до нас донеслось едва различимое гудение.
       Постепенно оно становилось всё явственнее, а минуты через две низко над деревьями появилась чёрная жужжащая точка, которая быстро увеличивалась в размерах и превращалась в контуры самого настоящего вертолёта. С верховьев Котуя к нам летел долгожданный МИ-8.
       Мы дружно вывалились из палаток наружу, и кинулись лихорадочно собирать шмотки.
       Ряша со всех ног кинулся к бане упаковывать свою рыбу, которую могло полностью засыпать песком, поднятым в воздух лопастями садившейся винтокрылой машины.
       Вертолёт сделал плавный круг над тайгой, пошёл на снижение, и неподвижно завис в метре от земли метрах в десяти от палаток. Затем он, как-то нехотя, вздрогнул, просел в воздухе, и его колёса плавно коснулись земли.
       Лопасти винта ещё продолжали вращаться, но уже открылся люк, и оттуда выдвинулся небольшой металлический трапик.
       Мы продолжали свои сборы, совершенно не обращая внимания на севшую машину.
       Из вертолёта вылезли пилоты, и ещё двое парней. Невысокий пилот, одетый в брезентовую куртку с меховым воротником и высокие болотные сапоги, подошёл к нам, поздоровался и, весело улыбаясь, спросил.- Ну, что, братишки, заждались? Не пропали тут без нас?
       Теперь, когда все сомнения и ожидания были позади, мы бодренько отвечали.- Всё в порядке. Только вот с куревом плоховато. С едой же полный ажур, вон даже свежатина есть.
       При этом мы показывали на разделанного зайца, который совершенно свободно поместился в миске. В свою очередь спрашиваем пилотов.- Почему не прилетели, как было условленно - семнадцатого?
       - Да мы вылетали. Только пробиться не смогли. Сплошные грозовые фронты, видимости никакой. Пришлось вернуться, только горючку зря пожгли.
       - Ну, а вчера?
       - Вчера праздник был. Министр приказал всем отдыхать. А, как известно, приказы нужно выполнять!
       - Из Красноярска не звонили?
       - Как же! Все телефоны оборвали. Кто-то туда сообщил, что вы от нас вылетели ещё пять дней назад. Вылететь-то вылетели, а вот прилететь - не прилетели. Вот начальство и разыскивало.
       - Как же так получилось? У вас, что же совсем порядка нет?
       - Да диспетчер спутал вас с партией, которая с маршрута вышла.
       - Ничего себе ошибочки!
       - Ладно, дело прошлое... Вы то, как сплавились? Таймени были? Погода как?
       - С этим полный порядок. И таймени были и погода.
       - Тогда считайте, что всё в порядке. Хоть в этом повезло.
       - В порядке-то в порядке, только вот троим уже два дня назад на работе нужно было обретаться, а не здесь комаров откармливать!
       - Бывает. 3десь как-никак тайга... Обойдётся, справку вам о нелётной погоде выправим.
       Ровно в семнадцать часов местного времени колёса нашего вертолёта оторвались от каменной косы левого берега Котуя.
       Вертолёт быстро набирал высоту, оставляя внизу наш последний лагерь и рога Степаныча, которые он так и не решился взять с собой домой, в Москву, заявив глубокомысленно.- Могут понять не так. А не так понятые живут тоже не так...
       Таежная эпопея 1979 года закончилась. Прощай, Котуй - загадочный и манящий! Ты принёс нам и радости и огорчения, целую кучу загадок и даже немножко волнений. Что ж, тем дольше мы будем помнить тебя.
      
      
      
       ГЛАВА 6.
       ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНЫЕ ПАЛЕСТИНЫ.
      
       Мы летели над самыми облаками, иногда даже забираясь в туманную, вязкую мглу их рыхлых макушек. В разрывах облачности то и дело была видна тайга, среди которой чёрными пятнами выделялись многочисленные гари и серо-голубые аппликации озёр, к которым мы так хотели добраться, чтобы добыть аппетитных, жирных линяющих гусей, крикливых уток и другую пернатую дичь.
       Сверху были хорошо видны вытянутые эллипсы столовых гор, которые так причудливо возвышались на горизонте во время нашего сплава по Котую.
       Вертолёт вылетел к Воеволихану и пошёл вдоль его русла. Только сейчас мы смогли чётко представить себе, какие мучения нас ожидали, если бы мы выбрали вариант сплава с верховий этого притока. Во многих местах русло реки пересохло полностью, и образовались песчано-каменистые перемычки метров по сто длиной. Перетаскивать по ним катамараны было бы удовольствием ниже среднего.
       Чем дальше удалялись мы от долины Котуя, тем плотнее и темнее становилась облачность. Действительно, сидя на земле в одном месте, совершенно не возможно угадать какая на трассе погода. Над Котуем тихонько шастали редкие облака, а здесь над горами бушевала непогода.
       Пролетели своеобразный хребет с изрезанным острым гребнем, весь разрисованный цветными лоскутами, образован­ными зеленью тайги, буровато-красными каменными осыпями и белыми лишайни­ками. В отдельных местах на самом острие гребня всё ещё сохранялись узкие полоски не растаявших снежников.
       Ребята, настрадавшись на голодной табачной диете последних дней, непре­рывно "стреляли" сигареты у экипажа и двух парней, которые оказались охотниками-сезонниками.
       Охотники летели на несколько дней в Туру, чтобы забрать там оставшиеся запасы продовольствия на долгий зимний сезон.
       На этот раз в вертолёте было жарко. Постепенно тёплые одежды перекочёвывали с наших тел на груду сваленных в углу шмоток.
       В разрывах облаков появилось солнце, и сразу же внизу по зелени тайги побежали золотистые светлые полосы и пятна, а хмурые облака посветлели, и из грозно нахмурившихся превратились в светло-улыбчатые.
       Островки белых лишайников засверкали в тёплых солнечных лучах хорошо начищенным серебром, а красноватые скалы выглядели, словно настоящие сердолики.
       Мало какая река течет по прямой более или менее значительное расстояние. Это особенно справедливо в отношении равнинных рек, которые часто образуют крутые изгибы и петли, называемые излучи­нами или меандрами.
       Последний термин происходит от названия реки в Малой Азии, славившейся своим извилистым руслом.
       Форма излучин у таких рек постоянно меняется. Медленно текущая вода отклад­вает осадки с внутренней стороны изгибов, что приводит к образованию отмели. Более быстрые потоки подтачивают берег у внеш­него края реки и увеличивают длину излучи­ны. Так, например, известно, что меандры на реке Мис­сисипи за один год переместились на 18 м.
       Однако со временем вода прокладывает себе новое прямое русло через шейку меандра, превращая излучину в изолирован­ное серповидное озерцо под названием старица. При последующих разливах оно нередко наполняется осадками и превраща­ется в болото, а со временем и совсем высыхает.
       То, что мы сейчас наблюдали внизу, было классическими меандрами.
       Воеволихан петлял внизу под нами словно заяц или танцор во время замысловатого танца. Расстояние по суше между отдельными его петлями не пре­вышало какой-нибудь сотни метров, а путь по воде вытягивался на целые кило метры.
       Ещё раз убеждаемся, что Воеволихан - река не для сплава. На него лучше смотреть отсюда сверху, чем пытаться продираться на катамаранах или ЛАСах через сплошные камни и мели.
       Облачность всё более редела, рвалась на мельчайшие куски, и мы постепенно буквально всасывались в зону прекрасной погоды. Отдельные золотые полосы и пятна в тайге слились в единое целое, и она, похорошевшая и сияющая, провожала нас из своего царства. Горелых мест становилось всё меньше и меньше.
       Вертолёт нёс нас всё дальше на юг, ближе к теплу и людям. Хотя на тепло Котуя грех было жаловаться, так как он подарил нам в этом году на редкость хорошую погоду. Несколько прошедших кратковременных дождичков даже нельзя было засчитать за минус: без них наше путешествие больше напоминало бы черноморскую пляжную прогулку, чем таёжные скитания в глубинке.
       Сегодня шли двадцать третьи сутки нашего пребывания на Котуе. И надо отдать должное, каждые из них были по-своему своеобразны и неповторимы.
       Когда все заботы тягостного ожидания остались позади, всех волновала только одна мысль: успеем ли мы прилететь в Туру до закрытия магазина? Пытаемся выяснить этот вопрос у экипажа, и получаем совершенно неутешительный ответ.- Похоже, что не успеем.
       Это значительно снизило жизненный тонус коллектива. Только сейчас мы начали по достоинству оценивать "вещий" сон нашего завхоза. Девушки в белом - к зайцу, а белый пароход - к вертолёту.
       Не было в этом сне только одного - ничто не предвещало нам закупки в магазине требуемого количества и ассортимента продуктов, в которых ми сейчас как никогда остро нуждались. Правда, Степаныч пробовал толковать часть этого сна с не опробованным обедом, как закрытие магазина, но его тут же обрывали.
       Обиженный Степаныч откинулся на рюкзаки и запел себе под нос.- У природы нет плохой погоды, всякая погода - благодать...
       Сквозь гул двигателей раздался голос Командора.- Это точно. Только хорошая погода всё равно лучше. Недаром народная пословица гласит - если начали летать самолёты, то это к ясной погоде.
       Разомлевший от тепла Ряша включил на полную громкость магнитофон и пы­тался сквозь шум двигателя слушать Высоцкого.
       Мечтатель, глядя на это варварство, обратился к нему.- Ты что, озверел? Питание бы поберёг.
       - Пущай даже озверел. Только прежде, чем давить в себе зверя, необходимо проверить не занесён ли он в красную книгу, а у меня её с собой нет.
       Часа через полтора полёта мы оставили позади долину Воеволихана, проскользили над лесистым плоскогорьем, и вылетели в долину Кочечума.
       Под нами снова простирались невысокие холмы-сопки, часто заросшие лиственничной тайгой. Было хорошо видно, что пожаров здесь почти не было.
       Кочечум был широк и, как казалось сверху, спокоен. Только изредка длинные прямые плёса чере­довались с короткими пенистыми шиверками. Вдоль воды тянулись сплошные узкие песчаные ленты. Каменистых, осыпных берегов не было видно.
       Где-то около половины восьмого под нами засветились под лучами заходящего солн­ца блестящие ёмкости бензохранилища. Вертолёт подлетал к Туре.
       Маленькая уютная гостиница вновь встретила нас белыми простынями, мягкими подушками и тёплыми одеялами.
       Мерцал экран телевизора, приятно светился огоньками электрокамин. Мы блаженно восседали в мягких креслах и на диване, отдыхая после гула и тряски вертолётного полёта. Показывали "Горное гнез­до" по Мамину Сибиряку. Мы буквально млели от благ цивилизации, и только завхоз и Уралочка, запасшись рюкзаком и парой авосек, срочно покинули этот рай, и направились попытать счастья в ближайшем магазине. Основной и самой важной частью их задания было любыми путями добыть горячительного, чтобы отме­тить наш благополучный выход из тайги.
       К счастью, они всё-таки успели попасть в магазин до его закрытия. Первым пытался обольстить продавщицу наш Меч­татель. Он глубокомысленно закатывал глаза и тихим, бархатным голосом вещал, склонившись к самому личику довольно миловидной хозяйки прилавка.- Девушка, милая... Надо... Очень надо... Только что прилетели из само­го пекла... Всего три бутылочки...
       Милая девушка, привыкшая ежедневно к таким просьбам со стороны всякой шантрапы, которой в этих местах хватало, равнодушно отвечала.- Поздно. Водкой торгуем только до девятнадцати часов. Всем надо... Но, нельзя.
       Видя, что чары Мечтателя на девушку не действуют, на передовую выдвинулась Уралочка. Она умоляюще придвинулась к прилавку и застонала.- Девушка, вы меня пожалейте. Ведь эти охламоны /то есть мы/ меня даже на порог не пустят, если я им этой отравы не принесу...
       Мечтатель не приминул тут же встрять.- Это точно! Обязательно не пустят! Придётся нам с ней всю ночь по улице шастать. Замёрзнем же...
       Очевидно, это подействовало на продавщицу, та как охламоны в её представлении виделись в виде здоровенных, заросших и невероятно наглых типов, которым ничего не стоило выгнать на ночь глядя слабую женщину из дома.
       Она нагнулась и извлекла из-под прилавка заветные бутылки.
       Когда Мечтатель и Уралочка переступили порог нашего пристанища, мы встретили их дружным "Ураа", - так как авоськи буквально трещали от обилия купленных продуктов. В них были и свежайшие натуральные рыбные консервы "Килька в томатном соусе", и масло сливочное не солёное, и сахар, и печенье, и консервированные огурчики фирмы "Балкан", и что-то ещё весьма вкусное... Не было там только одного - хлеба.
       Последнее обстоятельство несколько омрачило этот праздничный ужин, прошедший в теплейшей, дружес­кой обстановке за тостами и воспоминаниями о делах теперешних и недавно минувших.
       Интимно светился камин, тихо звучали прекрасные мелодии и песни в исполне­нии Джо Дасена и ансамбля Баккара.
       Расчувствовавшийся Степаныч затребо­вал налить по четвёртой, и тут же ознакомил нас со своим экспромтом - песней, которую он создал в честь прекрасной дамы - Уралочки, добывшей обществу столь необходимые сегодня граммульки. Исполнялась песня на чистейшем французском языке.
       И пусть простит меня читатель за незнание языка великих Бальзака, Мопассана и Гюго, но звучала она примерно так: Сету бур ду и... Кану шан сон шерше ля фам... Куривра, эрива, кинисо... Ту жу ре...
       Далее следовали слова, которые совершенно выпали из мо­ей памяти, но кончалась эта хвалебная песнь так: Се те аптит сюрприз!
       - Как у меня получилось?- гордо вопросил сияющий словно медный пятак Степаныч.
       - Небось, наворотил каких-нибудь непристойностей?- спросил Ряша.
       Уралочка при этих словах стала вся пунцовой от смущения.
       Степаныч гордо заявил.- Я не так дурно воспитан, как это кажется с первого взгляда. Но для интрижки перевод будет только к следующей нашей встрече. Пока же передаю текст этой замечательной песни нашей прелестной фее из рук в руки, чтобы не было подделок!
       В самый разгар веселья Мечтатель незаметно улизнул из-за стола, и вскоре наша беседа стала сопровождаться его равномерным храпом. Видимо Мечтателю снилось что-то весьма острое и щекотливое, так как он несколько раз оглушительно чихал, хрюкал, подпрыгивал на своём ложе, но так и не проснулся. Потом его сны стали более спокойными, и Мечтатель совер­шенно затих под тёплым стеганым одеялом.
       Наши ряды за столом постепенно редели. В конце концов, около камина остались только я, Максим и Ряша. Лишь в половине первого ночи мы устали от воспоминаний и, сказав друг другу, вежливое - Спокойной ночи,- отправились спать.
       Необычная обстановка, мягкость пружинных кроватей и жгучая жажда подняла ­экипаж второго катамарана ни свет ни заря. Лёха, Командор и Максим сло­нялись по комнатам, топая словно свеже отдохнувшие кони, гремели вёдрами и, сопя, пили воду.
       Наш экипаж, ночевавший в соседней комнате, выдерживал эти
       слуховые раздражители до восьми утра. Когда лежать стало совершенно невмоготу, мы встали и начали готовиться к перелёту в Красноярск.
       Уралочка к этому времени успела приготовить на плитке привезенного с Котуя зайчишку, и угостила нас на завтрак горячим супчиком из дичины.
       Однако у всех почему-то пропал аппетит. И мы с трудом осилили свои порции супа с зайчатиной и потребовали чая.
       Все с удовольствием вливали в себя ароматную жидкость, когда зазвенел телефон, и аэропортовское начальство сообщило, что если у нас всё собрано, можно вылетать, так как самолёт готов. Летим в Красноярск спец рейсом.
       Мечтателю билет оформили прямо до Москвы, так как он решил поездом не ехать, а добираться домой самолётом. Степаныч, Ряша и я остановились всё-таки на поезде, так как это давало возможность ещё пару-другую суток оставаться в атмосфере дорожного пу­тешествия. Челябинцы тоже едут по железной дороге, так как других вариантов добраться до дома у них нет.
       На всякий случай оформляем всем ребятам справки о нелётной погоде, которые они будут предъявлять строгому начальству в случае необхо­димости.
       Шесть часов полёта от Туры до Красноярска на маленьком, вёртком АН-2 остались в нашей памяти, как небольшое самостоятельное путешествие протяжённостью ровно в тысячу километров. Тем более что с высоты полёта в полторы тысячи метров были хорошо видны и тайга, и озёра, и реки, и посёлки.
       За шесть часов полёта по маршруту погода менялась несколько раз. Наш юркий Антон проходил один за одним мощные грозовые фронты. Мы слов­но шуруп ввинчивались винтом нашего самолётика в их вязкие, мохнатые те­ла. Когда тучи впереди по курсу становились особенно зловещими, и начина­ли сверкать молнии, пилоты отворачивали с курса и обходили их стороной.
       Мы то катились по совершенно ровной асфальтовой дороге, то тряслись по каменистому просёлку, то проваливались в глубокие ямы и буераки.
       Глухие места сменились обжитыми, появились поля, чёрные квадраты паров, деревеньки и посёлки. Чем ближе мы подлетали к Красноярску, тем больше снижался наш самолёт. Последние сто километров мы летели совсем низко над землёй.
       Создавалось впечатление, что в аппарате кончается горючее, и он вот-вот совершит вынужденную посадку на каком-нибудь поле. Наконец под крылом самолёта появились прямоугольники жилых кварталов Красноярска, а затем и аэропорт, по рулёжным дорожкам которого одна за другой двигались сере­бристые стрекозы. Одни из них уже завершили свои воздушные прогулки, а другие, наоборот, ещё только готовились взмыть в небо.
       Наш бипланчик лихо устремился вниз, тихонько шаркнул резиновыми дутиками по грунтовой полосе и покатил к месту стоянки, которая соседствовала с современным бетонным ВПП и рулёжками, как провинциальная родственница рядом со столичны­ми родичами.
       Из кабины выглянул пилот и, подмигнув нам, доверительно сообщил.- В баках по нулям. Дотянули тютелька в тютельку. Ещё бы один фронт, и пришлось плюхаться брюхом в чернозём...
       Мечтатель остался в аэропорту дожидаться ближайшего рейса на Москву, а мы помчались на железнодорожный вокзал покупать билеты на скорый, фирменный поезд "Енисей".
       С билетами никаких проблем не оказалось. Оставалось только дож­даться отправления, которое согласно расписания планировалось на поло­вину девятого по Москве. До этого нам нужно было запастись хоть какими-нибудь продуктами в дорогу, а так же попрощаться с Челябинцами, поезд ко­торых уходил на два часа позже нашего.
       В ожидании отъезда они расположи­лись на груде шмоток около решетчатой ограды вокзала.
       Расставание с друзьями, с которыми ты провёл почти целый месяц, полный романтических ожиданий и переживаний, трудностей и радостей походной жизни, причём расставания на длительное время, для меня всегда было и остается волнительным и немного грустным моментом.
       Пройдёт всего несколько десятков минут, и разные поезда помчат по необъятным просторам страны людей, ставших друг другу необходимыми и близкими. И ведь ничего не поде­лаешь, время необратимо, и дома ждут каждого из нас повседневные дела и заботы, словом всё то, что называется жизнью.
       Я подошёл к Уралочке, которая изо всех сил старалась скрыть свои чувства, особенно заметные в такие моменты именно у особ слабого пола, в которых сентиментальность встреч и расставаний развита значительно сильнее, чем у мужчин.
       - Счастливого пути. Не забывай московские знакомства, заезжай в гости. Ну-ка, подставляй на прощанье щёчку!
       - Раз мне щёчек не досталось, паапрашу... губки,- заявил Ряша, и попытался осуществить намерения.
       - За это он был тут же награждён шутливым дружеским тумаком по спине.
       - Мужики, обязательно приезжайте в Москву, а то вы только всё время собираетесь.
       - Сами к нам в Челябинск заглядываете.
      -- За нас это с лихвой Мечтатель восполняет. Он к вам раз по пять в год умудряется слетать. Не иначе, как серьёзный интерес, кроме работы имеет.
       - К следующему году фото и кино плёнок побольше запасайте, а то они с каж­дым годом во всё больший дефицит попадают.
       - Ладно. Мы плёнки, а вы насчёт тройников старайтесь.
       - Будет сделано.
       - Смотрите, камнями торговать не вздумайте. Вон их у вас целый мешок.
       - У самих не меньше. Если удастся сделать хорошие спилы - пишите. Может и нам поможете. Если чего будет нужно, звоните.
       - Ну, что же, братцы, до скорого. Нам пора, вон уже проводницы нервничать начинают...
       - Ничего, без вас не уедут... Пойдёмте, мы вас проводим до вагона, а здесь пока Уролочка подежурит.
       Нет ничего более беспорядочного чем порядок на железной дороге. Поезда регулярно опаздывают в конечные точки своих маршрутов на многие часы, а иногда и на сутки. Приход поезда точно по расписанию считается в летний период почти невероятным событием.
       Бедные пассажиры, а особенно встречающие, даже ориентировочно не могут планировать своё время, и в течение всей поездки мучаются в тягостном ожидании и неопределённости. Все письма и телеграммы, посылаемые в пути родным, знакомым и сослуживцам приносят лишь огорчения и треволнения.
       Вот и наш поезд - фирменный "Енисей", не успев отмотать от Красноярска и двух сотен километров, намертво встал посреди пустынной равнины.
       В вагоне было тихо и так же пустынно, как и за окнами. Половина купе в вагоне была без пассажиров, хотя в кассах Красноярска билетов не было.
       Перед нами во всей своей "красоте" была знаменитая система создания ис­кусственного дефицита. О ней в последнее время много говорят, пишут, но, практически, ничего не делают для её уничтожения. Благо убытки, которые наносит эта система, стойко переносятся могучим организмом государства.
       Мы простояли почти всю ночь. Только под утро сквозь чуткий сон я по­чувствовал рывки электровоза и перестук колёс, возвестивших о продолжении нашего движения к дому.
       Первая остановка была в Минусинске. Было уже девять часов утра. На маленьком привокзальном базарчике торговали свежими помидорами и солёными огурцами. Все эти товары продавались по од­ной стандартной цене - рубль кучка. Правда, кучки почему-то 6ыли разные.
       Ряша пытался торговаться, но все его усилия оказались напрасными - бабки держались монолитным строем, и выдерживали назначенную ими цену.
       Вид свежих и солёных овощей был нестерпимо соблазнителен, и мы купили кучку помидор и кучку огурцов. В газетном киоске запаслись чтивом на долгую дорогу. Для этой цели закупили подряд всю прессу, которая имелась на прилавке. Тем более что она будет нужна нам и для хозяйственных нужд.
       По поездному радио хрипло надрывался, почти неузнаваемым голосом, Магомаев, или, как его на­зывает Степаныч - Муслимчик: И взорвалась гитара, словно сердце моё...
       Мы образно представили себе, как рванула эта самая гитара, если в голосе певца звучал настоящий ужас.
       После отправления из Минусинска узнали, что мы уже имеем отставание от графика в шесть часов. Поездная бригада оче­видно, но не вероятно, решила как-то нагнать упущенное время, и наш скорый принялся лихо раскручивать колёса. За окнами бодренько мелькали пере­лески, редкие посёлки, домики путевых обходчиков, заболоченные низины, поля.
       На обратный путь нам явно не повезло с проводницами. Хотя это были и студентки, поезд обслуживала бригада красноярского политехнического института, но совершенно необщительные и не дружелюбные. В результате и чай был совершенно не тот, и духовное общение тоже.
       После завтрака помидорами мы снова принялись "давить ухо". Ряша и Степаныч тут же начали заливисто похрапывать, а я лежал и тупо смотрел в потолок.
       В голове носились обрывки знакомой туристской песни, правда, с несколько измененными словами: Поезд длинный смешной чудак, всё никак не раскрутит колёс, видно что-то совсем не так, что-то не удалось...
       За окнами зашелестел крупный и частый дождь. Серая пелена окутала поля и перелески. От такой смены погоды Степаныч сразу проснулся и почему-то начал жаловаться на то, что он не принял участия двух последних банных днях на Котуе.- Вам сейчас хорошо! Вы вон, какие чистые, а я уже две недели, как немытый. Головка вон чешется и ноги тоже...
       На это мы вполне резонно ему отвечали.- Спокуха! Сам виноватый. Никогда не нужно отказываться от благ дарованных мирских, особо, когда их тебе предлагают за бесплатно. Ибо! Не вкусив их вовремя - не получишь больше никогда.
       - Братцы, а Мечтатель сейчас уже, наверное, на работе начальству мозги пудрит и на уши лапшу развешивает.
       - Точно. Он сейчас по поводу своего опоздания байки рассказывает. Чудак! Чего торопился. Вон нам спешить совсем некуда.
       - Это точно. Отсюда дальше вагона ресторана не убежишь.
       Проскочили станцию Тайга. На стене вокзала барельеф Ленина. Он был здесь проездом в ссылку.
       Дождь за окном продолжал разма­чивать и без того мокрую землю. Было скучно и голодно, поэтому мы решили посетить вагон-ресторан, и опробовать его кухню.
       На обед посетителям предлагали рассольник и какую-то неизвестной породы рыбу. Мы с Ряшей решили побаловаться горяченьким, а Степаныч отказался, заявив, что он лучше у себя в купе выпьет сто грамм и закусит яблочным джемом. Все эти припа­сы он успел купить на вокзале в Красноярске, и очень этим гордился.
       Мы не стали его уговаривать, и погрузились в дегустацию блюд. Они оказались вполне съедобными, хотя особенно приятых эмоций и не вызывали.
       Вернувшись в купе, Степаныч осуществил свое намерение, и вместо того, чтобы стать веселее и общительнее, откровенно удалился в мерихлюндию. Потом он достал из кармана какой-то помятый листок бумаги, огрызок карандаша, о котором мы даже не подозревали в походе, и принялся что-то пи­сать.
       Я тихонько заглянул через его плечо. Степаныч сочинял стихи! Это было поразительно! Стихи, вернее песнь души, была настолько необычной и интересной, что я быстренько достал ручку, и незаметно для автора перепи­сал её себе в блокнот. Она звучала так:
      
       Да! Вот и песня спета!
       Куда ещё несёт?!
       Сегодняшнее лето
       Мне показало всё!
       Пора кончать вояжи
       В холодные края,
       И прелесть жизни нашей
       Теперь уж не моя.
       Пороги, перевалы
       Оставим молодым,
       А старикам бывалым -
       Воспоминаний дым!
       Но нет! Пока что рано
       Нас списывать в запас,
       На Север и в Саяны
       Пойдём ещё не раз!
      
       Эта была даже не песня, а крик души. Написав последнюю строчку, Степаныч глубоко вздохнул и неподвижным взглядом уставился в окно. Он просидел, не двигаясь и не отзываясь на наши вопросы около часа. Затем, словно бы стряхнув с себя туманную пелену задумчивости, бодро заявил.- По-моему, мужики, мы забыли основную обязанность настоящих пассажиров - если есть карты, то в них нужно играть. Предлагаю пульку. Чтобы не заводиться и не утомляться - пятисоточку.
       Мы охотно согласились с его предложением, и бодро зашуршали картами.
       Поезд опаздывал безбожно. В Новосибирск мы прибыли с отставанием в семь часов, в Омск - уже в тринадцать!
       Похоже, что мы становимся очевидцами подтверждения старинного правила - Тише едешь, дальше будешь от того места, куда едешь.
       Ряша в слух мечтал.- Хорошо бы наша колымага опоздала ещё часика на четыре, тогда мы в Москву приедем раненько утром, а не среди ночи.
       Пока мы мечтали вслух о времени прибытия в Москву, наша колымага медленно раскручивала свои колёса по Западно Сибирской низменности.
       В соседнем купе какой-то молодой ловелас приставал к симпатичной молоденькой женщине:
       - У вас есть дети?
       - Есть. Сын.
       - Скажите, пожалуйста, такая молодая и уже сын. Наверное, уже курит? - Нет.
       - Это хорошо. Табак - яд! Простите, а в карты он играет?
       - Тоже нет.
       - Чудесный парень. Таких сейчас мало. А сколько ему лет?
       - Сегодня исполнилось ровно полгода.
       - Ну, тогда у него всё ещё впереди: и вино, и курево, и, простите, женщины... Это нам старикам остаётся только завидовать таким счастливым мамочкам.
       К нам в купе хмурые проводницы подселили "зайца". Это был сержант, добирающийся к себе в часть. Он тихо забился в уголок и задремал. Сколько мы не предлагали ему лечь на верхнюю полку, всё было бесполезно: бывалый солдат сразу же заснул в сидячем положении. Он так же незаметно и исчез из купе, очевидно, сошёл, когда мы спали.
       Зона дождей кончилась только где-то около Тюмени. Она тянулась на протяжении более тысячи километров. Но хотя дождь и прекратился, всё небо было забито, как наша дорога поездами, нескончаемыми эшелонами облаков.
       От бесполезного время провождения зверски хотелось есть, но продуктов, кроме хлеба, у нас не было. Была, правда, бутылка водки, которой единолично владел вновь начавший хандрить Степаныч. Он то и дело наливал себе в стакан некоторое количество прозрачного горючего и произносил трагически.- Пью бокал яда за ваше здоровье!
       - Эгоист и собственник,- шумел на него Ряша.- Совсем обнаглел, в одиночку потребляешь.
       В Называевской нам всё же удалось прихватить в станционном буфете по парочке пирожков с мясом, и мы с громадным удовольствием прожевали похожее на резину тесто с упакованным в него фаршем непонятного происхождения.
       Постепенно основным нашим занятием стала охота на мух, которых в вагоне и, особенно в нашем купе была масса. Этих "пернатых", как мёд, притягивал к себе запах нашей рыбы, и они тучами носились над головами.
       Мы бились с ними свёрнутыми в трубку журналами, газетами, распугивали руками.
       Мухи на какое-то время отступали в коридор, а затем снова с шумом бросались в атаку.
       В Свердловск мы прибыли с отставанием от графика на одиннадцать с половиной часов. Это означало, что в Москву мы прибудем скорее всего, не раньше половины второго ночи.
       Эти подсчёты совершенно не способствовали улучшению нашего настроения.
       Чтобы как-то скоротать медленно тянущееся время, предаёмся па­губной страсти - беспрерывно играем в карты. В основном, играем "сочинку", так как классика может длиться вечно, и нельзя реально оценить её результаты.
       Между очередными "пулями " сбегали в ресторан, и проглотили первое, второе и третье. На третье взяли жидкую буро-коричневую жидкость, которая в меню гордо обзывалась кофе растворимый. После этого напитка нам стало почему-то очень грустно, и мы заказали дополнительно салат из помидоров и по бутылке омской - минеральной.
       Минеральная окончательно подвела итоги на­шему посещению ресторана, так как вызвала в организмах, острые, довольно мерзкие и весьма красноречивые позывы.
       Степаныч, сбегав в одно место, чётко сформулировал своё отношение к только что завершившемуся обеду.- Пусть говорят, что частое употребление кофе развивает склонность к алкоголизму, но лучше пить водку стаканами, чем эту мерзотину глотками...
       Очевидно, после острых впечатлений от этого небольшого происшествия в нашей вагонной жизни, Ряша решил сыграть мизер, и тут же сел с пятью взятка­ми. Изюминка этой "подсадки" состояла в том, что он по недосмотру стал мизерить на "бомбе". Эта "бомба" и взорвалась с оглушительным треском, лишив Ряшу всяких шансов на успешный исход игры.
       Сегодня с утра погода значительно улучшилась. Очевидно, это было связано с нашим переездом из Азии в Европу. Сразу же после Урала небо очисти­лось. По нему лишь изредка величаво проплывали белоснежные одиночки - куче­вые облака, светило солнце.
       Погода располагала к выходу на улицу, и мы стремглав вылетали из вагона на каждой остановке поезда. Из каждого тако­го марш-броска мы возвращались с какими-нибудь трофеями. В Казани, напри­мер, мы запаслись свежим кефирчиком, мягкими булочками, кексами и коржиками. Это были единственные продукты, которые продавались во всех вокзальных продуктовых киосках и буфетах.
       Мы с Ряшей с удовольствием попивали кефир, заедая его булочками и кексами, а Степаныч снова забастовал: потребовал от проводниц чаю, и молча швыркал его из стакана, заедая хлебом, купленным ещё в Красноярске. Очевидно, вчерашний обед всё ещё навевал на него грустные воспоминания.
       Мы не пытались уговаривать "забастовщика", а быстренько съели и его порцию кексов и коржиков.
       Леса европейской части нашей страны или, как её образно называют Сибиряки, России уже тронуты яркими красками наступающей осени. Особенную нарядность придавали лесам готовящиеся к зиме осины. Они ярко расцветились всеми оттенками - от ярко красного до желто-оранжевого. Кудрявые плакучие берёзки желтели своими вершинками, как созревающие лимоны.
       Мелькали за окнами поля и перелески, большие и маленькие посёлки. Наш медленный "скорый" поезд заглатывал километр за километром, перескакивая со стрелки на стрелку.
       Сейчас мы двигались к Москве уже по Горьковской железной дороге. На станции Сергач две жизнерадостных, говорливых старушки соблазнили нас аппетитно дымящейся горячей варёной картошкой и малосольными огурцами.
       Мы купили этой обворожительной еды на целых три рубля, и помчались в купе заниматься "обжорством".
       По дороге Ряша прихватил в станционном ларьке шесть штук беляшей и три пожухлых котлетины, от которых пахло явно не тем. Да и по виду они были похожи на всё что угодно, только не на съедобный продукт.
       Однако Ряша уверенно заявил.- Вполне приличная еда.
       И, когда мы наотрез отказались потреблять это безобразие, мгновенно заглотил все три комка мяса, лука, хлеба и бог знает чего ещё, названные местными кулинарами котлетами.
       После такого сытного пиршества Ряша и Степаныч закурили. Пополнение за­пасов сигарет является для них на протяжении всего нашего пути основным занятием после добывания пищи праведной.
       Дымили они почти без перерыва, словно отжившие век паровозы. Клубы дыма сизыми струями вились под потол­ком купе, и медленно вытягивались наружу через окно и неплотно прикрытую дверь.
       Если верить утверждению, что только грамм никотина убивает лошадь, то у меня здоровье было рассчитано на целый табун, иначе я должен был дав­но валяться с летальным исходом на грязном половике тесного вагонного купе.
       Курильщики вопреки всякому здравому смыслу тоже оставались живыми и невредимыми. Только после каждого очередного сеанса поглощения яда они начинали с остервенением кашлять и чихать, приводя меня в молчаливое бе­шенство.
       Степаныча от длительного сидения на одном месте потянуло заняться изу­чением творчества Джо Дасена, и он на протяжении часа гонял бедный кассетник, записывая слова одной из наиболее нравящихся ему песен этого популярного певца. Он гонял плёнку без перерывов, перематывая её то сюда, то обратно.
       В ушах металлическими молоточками отдавались отрывки фраз: зи сте па... Зи сте ре... пердю,- и снова: Зи сте па...
       Нравящиеся нам раньше мелодии сначала начала раздражать, а затем превра­тилась в сплошную пытку, и вызвала настоящий приступ нервной дрожи.
       Мы потребовали от озверевшего искусствоведа.- Кончай, иначе выкинем тебя из ва­гона вместе с магнитофоном, несмотря на то, что он в отличие от тебя импортный и дорого стоит...
       Однако Степаныч выдержал все наши атаки, и пытка нас музыкой продолжалась до тех пор, пока не были уточнены все неясности в записанном тексте песни.
       На землю опускался вечер. Скоро ожидалась последняя стоянка перед Москвой - древний русский город Муром.
       В вагонах зажгли электрический свет. На Котуе сейчас была уже полночь. Там затихал уставший за день ветер, холодало. Комары и мошка спешили спрятаться куда-нибудь в тепло корней деревьев и мох.
       Всего четыре дня назад мы ещё были жителями Заполярья, а сегодня это казалось совсем далёким прошлым.
       Предаваясь воспоминаниям, я открыл почти полностью заполненную записями записную книжку, и настрочил, очевидно, последние строчки стихов об этой страничке нашей походной жизни:
      
       Вот и пройден маршрут заветный,
       Который так к себе манил.
       Промчался месяц незаметно,
       Но в память много отложил.
       В ней свет искрящейся дорожки,
       Бегущей резво по воде,
       Звон комаров и шелест мошки,
       Настырно лезущей везде.
       Сгоревшие в огне листвянки,
       Как спички тонкие встают,
       И наши славные стоянки,
       Что создавали там уют.
       Недвижность солнца над горами,
       Всю ночь немеркнущий закат,
       И, вставший грозно перед нами,
       Звучащий музыкой Сонат.
       Нам отдал Котуй вместо дани
       Прекрасный северный загар,
       Дымок костра и прелесть бани,
       Её неповторимый пар.
      
       Дальнейшее стихотворное творчество было прервано остановкой поезда. Мы прибыли в Муром. Мимо вагонов сновали уставшие от долгой дороги пасажиры.
       Прошла осмотрщица вагонов, постукивая своим молотком на длинной ручке по на­гревшимся буксам. Проходя около нас, она сочувственно произнесла.- Эх вы, бедолаги, вам бы сейчас в Москве быть, да дома чаёк попивать! А вы ещё да­же нашего Мурома не миновали. Ничего, терпите. Последние часы всегда самые томительные...
       Мы последовали её совету и направились к себе в купе терпеть... Поезд медленно, но верно приближался к Москве.
      
      
       ГЛАВА 7.
       ПОСЛЕДНЯЯ. В НЕЙ АВТОР ДЕЛИТСЯ С ЧИТАТЕЛЕМ ПРЕЛЕСТЬЮ ПОЭТИЧЕСКИХ СТРОЧЕК, КОТОРЫЕ ЗАПАЛИ ЕМУ В ДУШУ.
      
       Находясь сутками в железнодорожном вагоне, не перестаёшь удивляться и восхищаться громадными пространствами нашей страны, тем, сколько людей живёт и трудится на её просторах. И вот ты - микроскопическая частичка огромного человечества за какие-то считанные часы успеваешь краешком глаза взглянуть на жизнь тысяч незнакомых людей и, толком не разобравшись в увиденном, уносишься в даль от горя и радостей, сомнений и свершений.
       Даже мысленное сравнение - ты и человечество, земля и вселенная,- всегда вызывают в нас неясные чувства чего-то могучего и необъятного.
       Через день или два после этой поездки ты полностью окунаешься в повседневные заботы, и в памяти начинают стираться впечатления от увиденного и пережитого, но потом снова нахлынут воспоминания, и ты обязательно вспомнишь и этот начинающий надоедать вагон, и эту бесконечную дорогу.
       Недаром так много прекрасных строк написано самыми разными людьми о природе, путешествиях и чувствах, вызванных общением с прекрасным и незабываемым.
       И пусть не будет излишне взискателен читатель к желанию автора поде­литься с ним лишь некоторыми строчками, написанными в разное время о том восторге и переживаниях, которые охватывали авторов при тесном общении с природой и её красотами. Не всех авторов, к великому сожалению, сохранила память, но написанное ими от этого не теряет своей свежести и прелести.
      
       Тайга! Тайга!
       Под ветром и дождём,
       Безбрежная, как море,
       Бедовая, суровая, увешанная льдом,
       То солнечная вся и зоревая!
       Такую сразу не поймёшь,
       Зовёт и манит, и бросает в дрожь!
       Сколько не вспоминаю, не помню автора этих строчек.
      
       Но чем же всё-таки влечёт нас к себе тайга? Пожалуй, на этот вопрос однозначно не сможет ответить никто! Наверное, это и её бескрайние просторы с подёрнутыми прозрачной дымкой зелёными далями, и чистейший, обладающий неповторимыми тончайшими запахами жизни воздух, и вечное движение голубых рек, речек и ручейков. Это неосознанно влекущее к себе очарование неба, то идеально чистого и глубокого, как океан, то разрисованного, как известнейшие полотна знаменитых мастеров, тончайшими кружевами облаков, то всё налитое свинцовой тяжестью грозовых туч. И, наконец, это постоянная смена впечатлений от всего увиденного и прочувствованного.
      
       Ещё байдарки тянут волоком
       Через болотистую гать,
       Ещё поэтам и геологам
       На свете есть чего искать.
       Есть где-то реки безымянные,
       Цветы неведомых полян,
       Тропинки странные, нежданные,
       Ведущие в лесной туман.
      
       Эти замечательные строки написаны одним из моих любимых поэтов Вадимом Шефнером. А вот ещё:
      
       Наш трезвый век, надев очки учёные,
       Твердит, едва свою скрывая спесь:
       Есть лебеди лишь белые да чёрные.
       Неправда! Голубые тоже есть!
       И есть любовь. И дружба небывалая.
       И, вопреки канонам прописным,
       Чем старше мы, тем жарче кони алые
       Сквозь все преграды рвутся в наши сны. Это уже Борис Олейник.
      
       Воображение человека могущественно настолько, что могущественней его во вселенной только одно: сама вселенная.
       Космос больше нашего воображения: ведь он вмещает воображение в себя; ведь существовать воображение может, если существует он. Таким образом, во вселенной может быть найдено все, что рождалось и рождается в воображении людей, и даже то, что люди не могут вообразить.
      
       Есть реки - воды не закутят,
       Смирны, как мирные пони.
       А эти на Север бегут, летят -
       Большие вольные кони.
       Бегут к океану во весь опор,
       Не ищут лёгкой дороги,
       Бока обдирают о кручи гор,
       Копытами бьют в пороги.
       Горами, тайгой, среди буйных трав,
       Как вспугнутые волками,
       Притоки мчатся - чуть приотстав -
       За реками - вожаками... Это снова Вадим Шефнер.
      
       Степи видятся мне по ночам,
       И байкальские воды, и горны,
       Солнце, кажется, прячется там
       В золотой перелив кругозора.
       Снится мне, как поют поезда,
       И мерцанье Саян голубое,
       Птицей, вылетевшей из гнезда ,
       На земле не ищу я покоя.
       Приютили, как сына меня
       Забайкалье, Сибирь, Приамурье...
       Я живу, в своём сердце храня
       Эти горы, и реки, и бури... Паулюс Древинис.
      
       И чего тебе всё бродится?
       Не сидится и не спится!
       Погоди, погода портится!
       Погляди - всё ниже птицы...
       И куда несёт нелёгкая?
       Ведь погода-то нелётная!
       Но лети, уж раз летается!
       Путь с путём переплетается,
       И гора с горою сходится...
       А погода? Распогодится! Елена Николаевская.
      
       Человек мчится по коридору своей жизни, ничего не сознавая, живя в полпамяти, трогая работу, не совершая её, отмахиваясь от людей, от ума - и мчится, мчится, пропадая где-то пропадом, бесполезный, счастливый, удивительный.
      
      
       Звёзды горят над безлюдной землёю.
       Царственно блещет созвездие Пса ...
       Вдруг потемнело - и огненно-красной змеёю
       Кто-то прорезал над тёмной землёй небеса.
       Путник не бойся! В пустыне чудесного много.
       Это не вихри, а джины тревожат её.
       Это архангел, слуга милосердного бога,
       В демонов ночи метнул золотое копьё.
      
       Вот меркнут звёзды.
       Даль озарена.
       Равнина вод на горизонте млеет,
       И в ней луна столбом отражена,
       Склонив лицо прозрачное, светлеет,
       И грустно в воду смотрится она.
       Поёт комар. И мхами ветер веет . Иван Бунин.
      
      
       Всё это рассказать нельзя - можно только на скрипке сыграть. Так писал Андрей Платонов.
      
       Взгляни на небо - звёзды, звёзды...
       Вчерашний блеск, вчерашний зов.
       Сверлят неоспоримый воздух
       Сигналы призрачных миров.
       И что-то прошлое в тех звёздах,
       Но, слава богу, не твоё.
       И будет рано или поздно -
       Забыто всё ... Забыто всё...
      
       Ворох сучьев сухих всё сильней, веселей разгорается.
       И трещит, и пылает костер.
       Пышет пламя в лицо, тёплый дым на ветру развевается,
       Затянул весь застывший простор.
       Над тайгой затишье, светло от гонящего тальника яркого,
       И по светлой долине речной
       Тянет гарью сухой от костра распалённого,
       Развевается дым голубой...
      
       Как неожиданно и ярко,
       По влажной неба синеве,
       Воздушная воздвиглась арка
       В своём минутном торжестве!
       Один конец в леса вонзила,
       Другим за облако ушла.
       Она полнеба обхватила
       И в высоте изнемогла. Тютчев.
      
      
       Я думаю, мы сильно заблуждаемся, когда рассчиты­ваем, что-то, чего мы не заметили, недосмотрели, не доузнали или просто пропустили в природе вчера и се­годня, что все это мы успеем узнать и увидеть зав­тра. Дело даже не в том, что мы сами не застрахованы от трагических неожиданностей, что мы подвержены всякого рода случайностям, болезням и т. д., и эти кан­далы помешают нам наверстать упущенное. Главное в том, что природа в своих прекрасных мгновеньях во­все не так расточительна, как это кажется на первый взгляд.
       Может быть, я что-то переиначил, но на Востоке, кажется, говорят так: Природа повторяется во всем. Лишь только в нас не повторится.
       Не все то правда, что говорит древняя восточная мудрость. А в этом афоризме, вернее всего, справедли­вы слова только его второй части. Природа же, повто­ряясь во многом, далеко не во всем повторяется, тем меньше она повторяется в своих прекрасных мгнове­ниях.
       Эстетическая реальность мира безгранична и неис­черпаема, так как она развертывается в пространстве и во временной протяженности. Но если принять во вни­мание всю ограниченность нашего индивидуального вре­мени и вот этого нашего пространства, то окажется, что даже если мы в месяцы летних отпусков путешествуем, то и тогда от великих щедрот природы на нашу долю выпадает не так уж и много.
      
       И еще окажется, что можно, допустим, целый год прожить и, как бы невзначай, обнаружить, что был этот год в силу каких-то атмосферных причин совсем, до обидного бедным на яркие, красочные закаты; что незамеченной прошла твоя вечерняя звезда -- то ли дождило, то ли суета тебя одолела; что не слу­чился, не выдался тот са­мый единственный, хрустальной ясности день, которому обязан Тютчев своим поэтическим шедевром...
      
       Сибирское лесное лето...
       Резвятся белки в кедрачах,
       Ручьи, наполненные светом,
       В логах некошеных журчат,
       Ползёт усталое светило
       Пустыней выжженных небес,
       И туча гриву распустила -
       Из-за горы вползает в лес. Павел Майский.
      
       Удивительное это дело сидеть зимой над картой, рассматривая водоразделы, реки, болота и читать манящие неизведанной тебе тайной названия. Большое, неповторимое удовольствие - глядеть на карту. Невольно стараешься представить себе все эти леса, немногочисленные деревни, реки, а потом на деле всё оказывается совсем иным, неожиданным, прекрасным или, наоборот, разочаровывающим, но всегда неожиданным. Глядя на карту, сразу видишь, как много путей для путешествия, выбирай любой. Лишь бы подъезд к началу маршрута был поудобней, да его окончание хоть как-то вязалось с возможными путями выезда.
      
       Мы по свету поездили много,
       Мы устали бродяжничать, но
       Вновь, как радость, дана нам дорога,
       Вновь, как счастье, движенье дано.
       Мы с тобой за билеты заплатим,
       И поедем куда захотим -
       То ли в синие горы укатим,
      
       То ли снова в тайгу улетим.
       И не вспомним -- за смехом, за спором,
       Что влекут нас с тобою года,
       Словно едем мы в поезде скором
       Из которого нам - никуда... Лев Левинсон.
      
       Дни пролетают и годы,
       Наши заботы, труды,
       Наши былые походы...
       Скоро уж станем седы.
       Тихо подступит сутулость -
       Сколько воды утекло!
       Пусть бы подольше тянулось
       Время... И медленней шло!
      
       Лучше вспомним, что были когда-то
       Вот такие же ночи и дни,
       Те же числа в году, те же даты...
       Как светили и грели они!
      
       А за окном вагона - ветер,
       Степей безудержный простор.
       И чуть видны в закатном небе
       Далёкие вершины гор.
       О жизнь! Топи меня в заботах,
       Томи меня красой земной,
       Раскачивай на поворотах
       И чаще ссорь меня со мной!
      
       Я пил парное далеко
       Тумана с белым небом,
       Как пьют парное молоко
       В стакане с белым хлебом.
       И я опять себе простил
       Желание простора,
       Как многим людям непростым
       Желания простого. Семён Кирсанов
      
      
       Наверное, в генах у меня какой-то вирус сидит. Под названием "неусиденьчик". В меня этот вирус пробрался ещё в ту пору, когда я усердно альпинийствовал. Умные люди точно говорили, что вирус этот в кровь вместе с горным воздухом поступает. И представляет он собой нечто такое, что потом всю жизнь не даёт покоя, заставляя вновь и вновь карабкаться по скалам, рискуя жизнью и здоровьем. Нездоровье, то бишь контрактуру ладони я себе благополучно заработал, карабкаться по скалам перестал, а вирус всё так же продолжал жить в моей крови и буйствовать. Именно из-за него в дороге я всегда думаю и мечтаю о доме, а дома - о дороге. Что же это за болезнь такая!? Наказанье или награда? Это ведь как посмотреть...
       Любые излишества в нашей жизни неминуемо приводят к пресыщению. Это в полной мере относится и к восприятию поэзии. Поэтому остановлюсь на том материале, который разместился на предыдущих страничках, и буду завершать своё затянувшееся повествование.
       Через неделю, другую после любой поездки, как бы ни была она интересна, мы неминуемо погружаемся в мирские дела и заботы, которые начинают постепенно стирать из памяти остроту впечатлений и картины увиденного. Забываются тягостные минуты долгой дороги, холод и жара, ветры и дожди, и даже самые счастливые минуты, которые подарил тебе очередной маршрут.
       Вот тогда-то и помогает нам потрёпанная в походах, пропахшая дымом костров, пропылившаяся пылью странствий записная книжка, в которой ручкой или карандашом, иногда совершенно неразборчивым почерком, на коротком привале или у вечернего костра ты заносил самые яркие впечатления от только-то увиденного и пережитого.
       На её страничках вновь оживут былые дни, и именно с них заговорят с тобой старые, верные друзья, с которыми делилось и тепло костра, и последний сухарь.
       Выцветут с годами чернила, и сотрётся карандаш на пожелтевших от времени листочках, но и тогда ты будешь с волнением и радостью вчитываться в собственное прошлое, и оно будет переносить тебя в юность, давая возможность ещё раз пережить пережитое.
       Так будем же бережно хранить эти незатейливые блокноты, тетрадки и листочки, как самые большие наши ценности, так как пока они с нами, мы будем всегда молоды и полны сил для новых дел и свершений.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       85
      
      
      
      
  • Комментарии: 33, последний от 04/12/2021.
  • © Copyright Сутугин Анатолий Николаевич (sutanik@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 787k. Статистика.
  • Водный:Сибирь средняя
    • Оценка: 4.26*8  Ваша оценка:
    Техподдержка: Петриенко Павел.
    Активный туризм
    ОТЧЕТЫ

    Это наша кнопка