Кто мог подумать

Кто мог подумать...

ТЕБЕРДА

Неожиданный покой меня и разбудил: автобус стоял. После пяти часов рокота мотора - тишина, только легкое подрагивание салона от движения ног. Ночь за окном, в ночи Теберда - конечная станция. В душном, липком мраке автобуса видны головы наших девчонок. Клара поворачивается ко мне с Дмитрием: "Приехали".

Мы выходим из автобуса, хотя покидать его не хочется. В автобусе мы пригрелись, за дорогу к нему привыкли, а снаружи чернильная ночь - бархатная и прохладная. Яркий фонарь автостанции только подчеркивает мрак. Горный воздух легко прикоснулся к нашим потным лбам, чуть-чуть как минералка покалывает носоглотку, и протискивается в забитые чужими испарениями легкие. Нам страшновато: час ночи, чужой поселок, и ни души. Даже собаки не лают. Только гул - вечный несмолкающий гул гор. И негде устроиться на ночлег.

Немного растерянные мы пристраиваемся возле фонаря под высоким раскидистым деревом. Еще не отошли после дороги, поясницы как деревянные, прохладный воздух забирается под одежду. "Клара, предлагаю прямо, к тем огням, там разберемся", - говорит со своего рюкзака Дмитрий, завязывая вибрам. Огни - обычные уличные фонари, как могут, освещают большую и почти пустую автостоянку. На ней отливают свежим лаком несколько рядков легковых автомобилей, а в ближайшем к нам углу длинный ряд автобусов - прочный и внушительный как крепостная стена. Клара с Дмитрием согласна - вариантов, собственно и нет. Автостоянка, так автостоянка, тем более для примуса нужен бензин - утром попросим у водителей. Она как раз разговаривала со Славкой Гамовым, и я слышал, как он предложил искать "пустое место, ну, чтобы поставить палатки, тут есть подходящее?". Клара пожимала плечами: "Я здесь никогда не была. Давай, как предлагает Дмитрий". Мы подбираем рюкзаки и, разговаривая вполголоса, страшась спугнуть ночь, идем в сторону Домбая.

Идти на свет - сознательный шаг, особенно в незнакомом месте. Мрак поднимает ворох страхов - что в нем скрывается, что ждет тебя, разумеется, что-то нехорошее. А свет манит и словно ласкает. И мы пошли на освещенную стоянку, пригнутые рюкзаками и растерянностью - искать ночлег в незнакомом городе не самое приятное занятие.

Клара впервые руководила группой горных туристов. Ей не хватало опыта, мучили мелкие страхи. От переживаний и тяжелых размышлений она даже немного ссутулилась. Но ничего - у нее нашелся неплохой помощник: Славка Гамов, слишком молодой, семнадцатилетний допризывник, но уже сходивший в горы. Правда, не горным туристом, а альпинистом, и, наверное, не на ахти какую-вершину, но у него уже был какой-никакой опыт, а Клара, чувствуя свою неуверенность, очень хотела на кого-нибудь положиться.

Остальных, навьюченных сейчас рюкзаками и бредущих по беловатой, словно слегка присыпанной мукой, дороге было пятеро. Ваш покорный слуга, написавший все, что вы прочтете дальше или прерветесь, не дойдя до половины. Не очень подготовленный, не очень расторопный.

Друг Гамова, такой же разгильдяй-допризывник Александр Миндин. Он зовет Славку Шурой Балагановым. Фильм "Белое солнце пустыни", я думаю, представлять не надо, бандита Абдуллу, думаю тоже. Так вот, Александр - вылитый Абдулла в молодости. Когда мы впервые увидели мускулистого поджарого Сашку в шортах, вибрамах, с черными, но редкими волосами на голове и такой же редкой и короткой щетиной на щеках, Клава, на него указывая, радостно воскликнула: "Смотрите, почти Абдулла!" Допризывники тут же весело захмыкали, правда, реального Абдуллу никто молодым не видел.

Дальше Дмитрий Бурляй - самый старший в коллективе - 26 лет, значит самый мудрый, женатый, семейный. Внешне привлекательная личность - похож на американского шерифа.

Клава - симпатичная девчонка девятнадцати лет. Всегда приятно, когда в группе появляется миловидное женское лицо, которому всегда (мужская часть, разумеется) стараются угодить и сказать комплемент. Украшение группы по женской части. Сашка, соответственно по мужской. Еще Ольга - завхоз, мощное лицо женского пола, молчаливое и непреклонное. Натуральная блондинка - горцы на нее поглядывали. Клара тут же назначила ее на должность завхоза. Ольга на все сто оправдала доверие и не передала в котел ни одного лишнего грамма. Пару лет спустя (завхозом был я) уже другая группа - и более опытная и лучше подготовленная - так растранжирила в походе продукты, что осталась почти без съестного. Поход еще не закончился, а от сухарей остались только крошки. Правда, крошек было много. Они растерлись до мукообразного состояния и пересыпались светло-коричневым потоком с густыми коричневыми крапинками. Тогда же кончились консервы, мясо и колбаса. Зато сохранился большой кусок сала шпик, красного от перца. Три дня, пока шли к цивилизации, мы питались кашами, чаем и салом шпик, которое макали в крошки и так перебивались. От остро перченого сала наши лица алели свекловичным цветом, а горная вода не могла залить пожар, полыхавший в наших глотках. В описываемом походе с едой все было в порядке. Уже на маршруте случилась другая неприятность, сутки - самые напряженные - продержавшая нас на сухом пайке. Но об этом ниже - в районе третьего перевала

Сторож автостоянки, очень любезный не смотря на глубокую ночь - я так думаю, понравилась ему Клава, отводит в нас дальний угол. Правда, рядом дорога, но с другой стороны тот самый ряд автобусов. Очень милый закуток, как раз для палаток - "никто не наедет, никто не тронет", - тараторит сторож. Денег он не берет: "Нет-нет, не надо..." и кидает взгляд на Клаву. Ее щечки слегка розовеют. А Дмитрий уже разворачивает первую палатку. Часы показывают полвторого ночи. Когда мы укладываемся, залазим в спальники, переговариваемся, шутим - стрелка поворачивает на третий час. Мы соединили змейкой два спальника-одеяла и забираемся в этот пакет все трое: Клара, Гамов и я. Клара тут проявляет тонкую женскую мудрость в нашем крошечном походном социуме - разводит по палаткам возможные группировки: меня и Дмитрия, Гамова и Миндина - чтобы не шушукались, не строили заговоры. Наконец все улеглись, гудя шинами об асфальт, проходит машина в сторону Домбая. Гамов зевает, скручивая челюсти: "Клара, когда подъем?" "Когда выспимся". "Значит, часов в десять". "Надо бы в девять, когда откроется КСС". Разговор затухает, как огонек догоревший спички. Палатки засыпают в надежде хорошо выспаться.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.

Хорошо выспаться! Как бы ни так. Солнце еще не пробилось в ущелье, как оглушительно заревел мотор, тут же, рядом с нами. От рокота полог платки дрогнул и чуть-чуть вытянулся от давления сильной воздушной струи. И тут же к нам ворвалось наглое, сизое облако выхлопных газов. Это автобус, за которым мы спрятались как за каменной стеной, отрыгнул в нас мерзкий клуб выхлопа, погазовал, взревел мотором, тронул с места, вывернул вправо и слегка покачиваясь, уехал. Все, чертыхаясь, полезли из палаток. Спали мы, однако, всего четыре часа. И теперь стоим как потерянные, поеживаясь и возмущаясь, а вокруг синими, фиолетовыми, голубыми и зелеными красками расцветает великолепное утро.

И до нас доходит - день начинается, полседьмого, свежий родниковый воздух. Прекрасно. Горы - прекрасно. Утро из-за гор, тоже прекрасно. Автобус уже забыт. Очень хорошо, что убрался. Если бы не он, мы бы проспали это прекрасное утро. Но все равно - жалко, что недоспали. А прекраснее всех Гамову, он уже наигрывает на гитаре. Минин тоже решает, что все прекрасно - у него вторая гитара и теперь нас развлекает гитарный дуэт. Клава прекрасна сама по себе. Где у Дмитрия прекрасно - не помню, хоть убей. У Ольги свое понятие прекрасного - через дорогу турбаза, там столовая и будет прекрасно, если мы там позавтракаем - сэкономим продукты. В горах они пригодятся. А у Клары одни переживания.

Во-первых, надо показаться инструктору КСС. Инструктор КСС - Цербер местного масштаба, через его горнило проходят все туристы. Хочешь на маршрут - к инструктору КСС, он проверит снаряжение; знания, которых нет; продукты питания; задаст пару каверзных вопросов по технике и снаряжению. Иногда достаточно одного вопроса, чтоб на лишний день запереть туристов в Теберде.

Во-вторых, нас преследует другая группа. Тоже из Кишинева. Хуже всего - из нашего же клуба. Тут уже вмешиваются амбиции - кто кого обставит. А Клара впервые ведет группу, хочет пройти маршрут без сучка и задоринки и надо же, подложили такую свинью. Надо во что бы то ни стало уйти вперед от конкурентов, не дать себя обогнать, а еще лучше - пройти маршрут за 6 дней, вместо 7-ми положенных. Это здорово: 100 километров за 6 дней (так думает Клара). Хотя и я тоже не против обогнать конкурентов. Я не затем отправился в горы, чтобы натыкаться на земляков. Когда видишь знакомое лицо, там, где ты вообще не хотел его видеть, мое настроение тут же портится. Надо говорить "Привет" и отвечать на ненужные вопросы. Я согласен с Кларой: за 6 так за 6. Группа, та, что за нами, в принципе, такого же пошиба - нескладная "единичка" с сомнительной физической подготовкой. Правда, руководитель чересчур опытный. Вот его-то способностей Клара и боится.

Боится она и инструктора КСС, и чтобы проверить обстановку сбегала к его логову. Оказалось миленький деревянный домик - в таком бы провести лето, да еще в горах. Но инструктор отсутствовал. Возле домика уже собрались группы - все с перепуганными лицами и все в ожидании жестокого экзамена. Настрой туристов Кларе не понравился, а тут еще руководитель из Калуги подошел, невысокий, пожилой, поджарый, закаленный отчасти походами, отчасти инструкторами КСС, и дал четкую информацию: "Инструктор где-то здесь, но неважно настроен - устраивает повальный экзамен. Вот те со вчерашнего вечера", - и чуть кивнул головой на группу туристов. "Те", растянув веревку между двумя елками прямо у стены домика, панически-аврально учили узлы. Клара невольно сжалась от испуга - вот незадача, поблагодарила калужанина и, стараясь не поддаваться панике, помчалась назад. Мы как раз отзавтракали, а тут прибегает Клара, в столовую не хочет, пугает всех инструктором, хватает веревку - узлы значит. Самое запущенное среди отсутствующих знаний.

Через час весьма напряженного урока мы поняли: Клара знает около пятидесяти узлов, а тридцать мастерски применяет. Этим наши знания и ограничились, но Клара подбодрилась, подбодрила нас и поволокла в КСС.

Возле домика тот же набор туристов, "Ого! Это что? Все в горы?" - удивляется Дмитрий. Да, в горах, похоже, не протолкнешься. Но, некогда, некогда разглядывать туристов - инструктор "уже здесь", - шепотом и оглядываясь на домик, сообщает калужанин. Все остальные с интересом смотрят на нас как на очередную жертву инструктора и ждут вопроса, которым он нас срежет.

А вот и инструктор появляется в дверях. Ох, ох, ну посмотрите на него - сама любезность, и вежливый, и побрился: "Что, Клара, твои?" "Твои", заискивающе улыбаются (вот какие мы хорошие) и чувствуют себя ягнятами под взглядом волка. Но что-то внутри булькает возмущением. Да! Что это за фамильярности "Клара, твои"? Похоже, что они на короткой ноге. ДА ОНИ ЗНАКОМЫ! Я ведь видел этого инструктора - высокий, худой, острое лицо, точно! - в нашем клубе! Вот гад - так со своими! А может как "свой" сделает нам поблажку? Я улыбаюсь еще шире, а Клава так и светится, так и светится.

Но прелести Клавы инструктора не привлекают. За лето он насмотрелся на привлекательных туристок - все в спортивных штанах не лучшего пошиба, вибрамах, панамах - под таким покровом не всегда и разглядишь женские прелести. А вот поиграть с земляками как кошка с мышкой... С веселым интересом инструктор разглядывает нас, потом садится на пенек и весело хлопает себя по коленям: "Ну, как, к походу готовы?" "Да", - неуверенным блеющим хором отвечаем мы. Инструктор прямо растаял в своей улыбке. "Ну, тогда один вопрос - и в поход! Согласны?" Один вопрос! Мы и не надеялись на такое счастье! Если вопрос касается узлов, то что-нибудь мы ему навяжем. Ну, мы ждем. "Назовите перевалы, по которым пройдете". "Борис Годунов" и "Ревизор" Гоголя: Немая сцена и народ безмолвствует. Не можем назвать даже один. Лица обреченно вытягиваются, плечи Клары опускаются, руководитель из Калуги осторожно готовится выразить сочувствие.

Инструктору все ясно. "Так, - хлопает он ладонями и потирает их. - Учите, я буду через час".

Через час мы приходим. Полянка перед домиком немного опустела. Групп поменьше: может пробились, а может на сегодня отчаялись. Нам тоже не на что надеяться - названия перевалов перепутались в голове и уже забываются. Инструктор пунктуален - время поджимает, он возвращается бегом. Так же на бегу, распахивая дверь: "Клара, давай!" Клара, сорвавшись с места, бумаги в руке, вбегает по ступенькам и исчезает за дверью. Пять, секунд, десять, пятнадцать... Дверь распахивается, пунцовая от счастья Клара, ее сдавленный ликующий шепот: "Подписал!!!"

НАЧАЛО ПУТИ

Вячеслав Гамов

Время приближалось к четырем, когда мы высадились на жарком шоссе прямо перед ущельем на перевал. Автобус, хлопнув дверцами, увез запах овчины, острого сыра и десять пассажиров. Клара ликовала, мы ликовали - всеобщее ликующее возбуждение: выходим на маршрут. На автостанции Клара заглянула в расписание - раньше девяти автобусов из Минеральных Вод не будет. Фора! "Эти", то есть, конкуренты, как она подозревала, тянуть с акклиматизацией не будут (она правильно думала), но все равно - до завтрашнего утра на маршрут не выйдут. Да и нам время терять не стоит, "Быстренько, быстренько", - подгоняет Гамов, уже освоившийся с должностью главного помощника. Миндин пользуется случаем и всучивает Гамову ледоруб - как старшему.

Мы с повышенным, очень приподнятым настроением, все-таки начался поход, перешли дорогу, прошли мимо плаката, предупреждавшего, что мы вошли на территорию заповедника и углубились в лес. Солнце веселыми лучами пробивалось через листву, в лесу пахло сырой прелью и настроение от игры света и восхитительных лесных запахов становилось все лучше и лучше. Всеми овладел повышенный настрой, говорили мало - когда идешь цепочкой говорить вообще сложно, но лица просветлели - мы ведь ждали этого события больше полугода, и вот свершилось.

В эти полгода вместились все нервы, которые сопровождают начало похода: когда пойдем в горы, с каким руководителем, как взять билеты, сколько будет в группе человек, дадут ли отпуск и так далее - и все для того, чтобы пройти по горам в спартанских условиях, обливаясь потом, проклиная свою глупость, затащившую тебя в эти горы и т.д. и т.п. и проч. и проч. и проч.

Собственная глупость, подтолкнувшая в этот поход, вспомнилась очень скоро, - как только кончился лес, приятный и прохладный. Мы вышли их него прямо под еще палящие лучи вечернего солнца, содрали рюкзаки и повалились на теплую, сухую траву. Все тело ломило от непривычной болезненной усталости. У Клары появилась озабоченность на лице. Ее подхлестывает желание идти быстрее, а тут группа - физически никакая, да и Гамов - ее оплот и надежда, вдруг сдал и закапризничал. Он курит сигарету, подтянув колени к подбородку, и поскуливает: "Если бы я знал, что горный туризм такой тяжелый, - пошел бы с альпинистами". Он будет повторять эту фразу на каждом привале, и порядком надоест остальным. Остальные же мало разговаривают, погруженные в свою усталость и невеселые мысли - если это начало похода, самое мирное и несложное, то, что ждать от остального пути. Но мысли, что авиабилет у нас групповой, а самолет из Адлера, а не Минеральных Вод, да и как самому в одиночку выбираться из Теберды, мобилизует усилия и волю.

Так мы и тащимся, придавленные грузом, мимо тренькающих или бурлящих ручьев, мимо пышных незнакомых растений, деревьев, волнистых гор, покрытых лесами, туда, где в складках плавного пока еще рельефа, скрывается перевал Муху.

Спина Сашки, Клара и Ольга

Всем тяжело, но Гамов опять затягивает: "Если бы я знал, что горный туризм...". Понятно - жалуясь, легче переносить усталость. Его ледоруб уже у Миндина, его гитара уже у Миндина, осталось только взять Гамова на руки. Тому же Миндину. Это он привел Гамова в клуб, пусть теперь с ним и нянчится. Кстати, никто так и не спросил, где же те горы, и та вершина, на которую поднимался Гамов-альпинист. Как горный турист Гамов оказался некудышним. Сплошная обуза, да еще скулит, да еще курит на каждом привале. Миндин - только он способен еще шутить и улыбаться, легонько тычет Гамова в бок острием ледоруба: "Шура, а, Шура, вспомните свою палатку - сразу легче станет!" Гамов посерел от злости, сверкнул на него глазами и отвернулся. Есть! Прокатилась легкая волна веселья. Теперь мы будем пытать этой палаткой Гамова весь поход - найдена болевая точка!

Да! Эта палатка достойна хорошего анекдота. Где раздобыл Славка это чудище - неизвестно. В ночь перед отлетом мы собрались в пустой квартире Дмитрия. Гамов появился позже всех - часу в одиннадцатом. Он нес на плече эту самую, скрученную в трубу, палатку, весь мокрый от напряжения - она весила килограмм двадцать. От вида этот сооружения Клара ужаснулась и чуть не закатила женскую истерику. Это наша, всегда сдержанная Клара! Гамов упирался, доказывал, почти орал, что сам нес ее на восхождение, но Клара оказалась сильнее - палатку оставили дома.

Между тем день догорал. Солнце садилось прямо перед нами, его красноватый свет резал глаза и играл бриллиантовым блеском на вспотевших ресницах. Вечерняя тень от гор уже накрыла ущелье и тянула навстречу свою нечеткую линию. Сквозь кутерьму бликов, прыгающих пятен, солнечных лучиков и размытого пейзажа я увидел, как Гамов содрал с себя рюкзак и потащил его по земле за лямку - его одолело отчаяние усталости. Клара обернулась, посмотрела на нас долгим взглядом, что-то сказала Миндину и тот, скинув рюкзак, пошел к нам - мне и Гамову, навстречу. На сегодня все. Подняться выше сырзавода, как намечала Клара, не удалось.

До его аккуратных побеленных домиков оставалось метров пятьсот. Туда загоняли овец - щелкал бич, слышалось легкое позвякивание десятков бубенцов. Тянуло подгоревшим молоком - мирные звуки и запахи, принесшие нам умиротворение. Довольно быстро, даже Гамов присоединился, мы натаскали веток и развели костер. Первый язычок пламени вырвался из-под хвороста, лизнул ветку и через минуту костер запылал, затрещал, пуская огненных мух. Синеющие горы тут же поглотила темнота, а мы, наевшись каши, сразу же полезли под пологи палаток - отоспимся, авось завтра легче будет.

Нас подкосил недостаток отдыха - мы действительно мало спали и не прошли акклиматизацию. Следовало остаться в Теберде еще на сутки, и тогда первый подъем нам дался бы намного легче. Но у Клары был повод спешить именно сегодня - там, в укрытую вечерними тенями Теберду, уже прибыла вторая группа.

ПЕРЕВАЛ МУХУ

К утру Гамов ожил и забыл свои усталости. Просыпаюсь, а место рядом пусто. Мой сосед куда-то исчез и непонятно как он меня не разбудил, выбираясь из спальника. Я немного ломаю голову над этой загадкой, но ответа не нахожу, выползаю из спальника и осторожно просовываю голову в щель палатки.

Передо мной на тропе, положив на плечо ледоруб, стоит Гамов. Красавец! В таких позах фотографируют геологов. Гамов изучающе смотрит в сторону перевала. Голова чуть вниз, чуть вбок, чуть вверх - очень подробно все разглядывает. Что там его привлекло? Ведь вчера он хотел в обратную сторону.

Но понаблюдать не получилось. Как я ни старался быть потише, а Клару разбудил. Только настроился Славку сфотографировать, - бац! Меня кто-то толкает в бок. Ну что значит "кто-то"? Кроме Клары в палатке никого и не было. А как Клара проснулась - все и закипело. Дмитрий и Ольга - дежурные в тот день, уже приступили к делу, но когда проснулась Клара, все задвигалось энергичнее, словно мотору, работающему на холостых оборотах, поддали газу. И главное - ни боли после вчерашнего, ни усталости. Клава списывает наше состояние на целебные свойства горного воздуха. Она сама-то как утренняя роза и уже у котла - что-то помешивает, хоть и не дежурная.

Клара как проснулась, так поглядывала вниз ущелья - ждала группу. Никто из кишиневских знакомых не появлялся. Так-то лучше. Прошла какая-то нелюдимая группа - уставились в землю и никакого на нас внимания. Руководитель лишь приподнял голову - посмотрел на нас из-под широкополой шляпы, буркнул приветствие из-под спички, которую жевал и дальше.

Ольга с Кларой тут же переполошились. Как же так! Кто-то уже идет к перевалу, уже поднялся, позавтракал, собрал вещи и поднимается в гору, да еще бурчит приветствия, а мы здесь рассиживаемся! Еще котлы не помыли! Дмитрий рукава засучил - котлы заблестели, остальные быстро все собрали, свернули, накинули рюкзаки, и пошли мимо сырзавода, мирных овец, голубоватых в утреннем свете, зевающих и почесывающихся кавказских овчарок. Мы сначала их боялись и шарахались в сторону, завидя большую лохматую псину. Оказалось напрасно - овчарки видят туристов с детства и не обращают на них никакого внимания.

Гамов неожиданно для всех чувствует себя хорошо. Даже слишком хорошо - расчехлил гитару и наигрывает на ходу. А Клара, бедная, вчера ломала голову, как же его отправить в Теберду. А он, на тебе - наяривает. Миндин решил не отставать - чем он хуже. Так под музыку, под скептические улыбки Оли мы по петляющей тропинке обходим сырзавод. Его белые постройки выглядят вымытыми и свежими в лучах утреннего солнца.

Самый последний домик. В темном прямоугольнике двери, облокотившись о косяк, маячит фигура и, открыв от удивления рот, смотрит на нас: местный подросток, весьма неплохо и чисто для пастухов одетый. Он никогда не видел, чтобы так, под собственную музыку поднимались на перевал. Клара пользуется моментом: "Что нравится?" Подросток смущается и кивает головой. "Молоко есть?" - наступает Клара. "Нет, только айран, молоко уже разлили по чанам - скисает". "Слушай, продай немного айрана". Подросток с интересом косится на музыкантов и говорит, что продать айран (местный сорт простокваши) не может, но так и быть - угостит. К нему почти сразу протягивается семь походных кружек: помятых, потертых - бывалых.

Мы отблагодарили мальчишку гамовскими сигаретами. Юный горец же больше боялся, что от взрослых влетит за такой подарок, и осторожно косился в темноту позади двери. У местных не принято брать подарки за угощение - такая традиция. Но разве сигареты подарок? Пастух угостил нас айраном, мы его - сигаретами и сыграли на гитарах пару популярных песен. Вот за песни мальчишку уж точно не накажут.

Все это утро мы натыкались на группы, или группы натыкались на нас, так что мы со всеми перезнакомились. Почти все из вчерашних жертв инструкторского террора. Самая большая группа из Калуги, пешеходная двойка, кажется 17 человек и почти все женщины. Инструктор замаялся с этим бабьим царством - идут плохо, часто отдыхают, вокруг горячие горцы - переживай за свой курятник. В Теберде женщины из Калуги приласкали местного пса, подкормили его и теперь он с понурым видом тащится за калужанами на перевал. Завидев нашу группу, пес направился к нам. Строго и по-стариковски оглядел наших женщин и затрусил обратно.

Мы пообщались с калужским руководителем, морально поддержавшим нас в Теберде, и решили заодно тут же, раз уже остановились, отдохнуть. Как раз над нами устроилась тучка, так что повод напросился сам собой. Мы расселись кругом, Ольга вытащила колбасу - все просветлели лицами и приготовились к пиру - в таких условиях по-новому оцениваешь вкус продуктов.

Мы стряхивали с одежды крошки, когда всадник, что-то спрашивавший у поднимавшейся следом группы, повернул от нее и направился к нам. Подъезжая, он пристально, немного исподлобья взглянул на нас, спрыгнул с коня, кинул ему на шею поводья. Тот сразу потянулся губами к траве, шумно фыркая и отмахиваясь хвостом от мух. "Здравствуйте!" - резанул горец, подходя.

"Не ваш"? - обратился он к Дмитрию, раскрывая ладонь протянутой руки. Острым лучиком на темной заскорузлой ладони блеснул лак перочинного ножика. "Нет, не наш". "Подарили брату, - пояснил наездник, - а по нашим обычаям нельзя. Нельзя брать у гостей". Он замолчал, пристально нас разглядывая. "А вы откуда?" - без всякой связи поинтересовался он. Мы ответили. "А пермяков не видели?" "Нет, не видели". Тут Бурляй, просто, чтобы заполнить паузу, спросил: "А что, ножик пермяки дали?"

Мы были рады, чтобы всадник ушел. На семинарах нас пугали контактами с местным населением. "Они местные, - говорил инструктор, - а вы пришлые, чужаки. Там, куда вы пойдете, другие взгляды, другие обычаи. Старайтесь обходить острые моменты и уйти при первой возможности". Сейчас как раз наступил тот самый "острый момент", а вот уйти возможности не представлялось - натянутая ситуация только бы обострилась. По напряженной мимике подошедшего чувствовалось, что перед нами вспыльчивый человек, с глухой, тяжелой обидой за душой. И эта обида добавила его характеру злости и беспощадности. Все невольно подобрались, ожидая, что горец недолго задержится, а он вдруг присел по-турецки и задумчиво похлопал ладонью по голенищу грязных запыленных сапог. Так мы познакомились с местными нравами и обычаями.

Как оказалось, несколько лет назад руководитель пермской группы убил родного брата горца. И убил, как мы поняли из не совсем складного рассказа. "Правильно". Брат приставал к девушке из группы, руководитель заступился. Брат вспыхнул, выхватил нож и кинулся на пермяка. В потасовке пермяк отобрал нож и нанес горцу смертельную рану. Суд оправдал пермяка, да и местные решили, что погибший был не прав. "Брат не должен был к девушке, - объяснял горец. - Они гости. Нельзя, но обычай требует, найти пермяка и убить его за брата". Думаю, пермяки знакомы с местными обычаями, - ни разу на Западном Кавказе я не видел пермской группы. Но Бурляя проняло. Всю оставшийся до перевала путь он подходил к чужим группам и предупреждал об опасном наезднике. Группам же было не до горца и местных обычаев. Перевал уже хорошо просматривался, и волновало другое - быстрей на него подняться.

Как мы взошли на перевал, никто не заметил. Просто подъем кончился и все. Открылись горные хребты, протянувшиеся поперек; зеленое ущелье; бескрайнее, немного выпуклое небо. Клара сразу кинулась к туру - перехватить записку. На перевале человек тридцать, все в радости, вытирают потные лица, фотографируются - шутка ли: 2764 метров над уровнем моря.

Все, кто сейчас на перевале, ждали этого момента долгий серый год с поздней осенью, затяжной зимой с бесконечными сумрачными вечерами и обнаженной, простуженной весной - поэтому и радость искренняя. Наверно собираясь в поход, все так и представляли первый перевал - много солнца, открытое небо и толпа очень веселых, очень счастливых людей.

За лето, подозреваю, что дожди в этот год шли редко, туристы истоптали грунт в мелкую как пудра пыль. Сейчас она, потревоженная, тончайшей мерцающей завесой, слегка колыхаясь, висит над перевалом. Я лезу в рюкзак за фотоаппаратом, а радостно возбужденная Клара раздает шоколадки - надо, надо - горная традиция: поднялся на перевал, насладись шоколадом.

После фотографирования Клара погнала нас дальше: нечего, нечего тут, еще много дел - ее так и подхлестывала мысль о подступающей группе. А там, внизу, с той стороны, зеленая с небольшими рощами горная долина и словно расплавленный металл искрится река. И туда, вниз по тропе, первооткрывателями Дикого Запада - шляпы, щетина, плечи, рюкзаки, ледорубы, неровный загар, вибрамы - топая ребристыми подошвами, потянулась вся туристская братия, топтавшая перевал Муху - с шутками, смехом и гиканьем - как студенты, приехавшие на картошку, впрочем, у нас больше возили на виноград.

А внизу все стихло: и шутки, и смех, и кутерьма радости - исчезли все непонятно куда. Мы опомниться не успели, как остались одни, возле старых сосен, в густой траве и дует отдающий водяной прохладой ветерок. Исподволь выросло чувство заброшенности и забвения - никого, только мы сами. Перевал Муху и спуск с него, просматривались очень отчетливо, и на нем тоже ни одной души, только над перевалом парочка заблудившихся, истрепанных облачков в контражуре колючего солнечного света.

Вечер мы встретили в ущелье Уручат, на самом деле называется оно, если не ошибаюсь, Уллу-Марка. Река, которая с высоты Муху блестела как горячая слюда, называлась Большая Марка, и вообще тут много названий двойных названий с Марка, так что поневоле запутаешься.

Кош в ущелье Уллу-Марка

Клара считала, что мы достаточно оторвались от конкурентов. После мягких линий и пастельных касок перевала Муху все здесь поражает резкой и сочной красотой. Много травы, много деревьев, бьется и пенится бурная река, кажется Аданге. Довольно широкая - вброд не перейти.

Мы скинули пожитки у дубовой опушки. Погода начинала портиться. Своим водоносным чревом над нами нависла дождевая туча. Ольга побежала к реке за водой, я и Бурляй кинулись копать канавки для палаток, Гамов и Миндин - палатки ставить. Девчонки быстро, в авральном режиме - успеть бы до дождя, приготовили ужин. Из-за страха ливня мы быстро справились, день еще толком не догорел, а группа уже разошлись по палаткам. И хорошо сделала. Завтра нас ждал тяжелый день, завтра перевал категории 1А - перевал Уручат.

ПЕРЕВАЛ УРУЧАТ

Уручат начался с ясного утра. Солнце перебралось через хребет и било лучами прямо в нашу палатку. Никакого намека на тучи. Тоненький-тоненький лучик протиснулся через щель и пятном лежал между мной и Гамовым. Я посмотрел на это чудо природы и начал будить Гамова. Он проснулся, не возмущаясь, и друг за другом, соблюдая все меры предосторожности, мы вылезли из палатки - боялись разбудить Клаву. Повод для опасений был серьезный - ни Гамов, ни я готовить не умели. Даже простую кашу.

Нашего совместного ума хватило, чтобы действовать по этапу: притащить дрова. Так, не надо - остались с вечера. Принести воды. Гамов сбегал. Развести костер. Развели. Поставить воду кипятиться - для каши и чая отдельно. Пока вода закипает, может все проясниться, может, научимся готовить, что ли.

Ждали, когда закипит вода и переживали все-таки. Группу надо как-то кормить. Клара нервничает из-за конкурентов и переживает. "Представляешь, какой конфуз, они просыпаются, а есть нечего?" - волновался я. Гамов представлял, но ничего поделать не мог. "Давай, вода закипит, помоем крупу и в котел, ну что-то из нее сварится. - А сколько крупы брать, - я верчу в руках небольшой мешок пшенки, - на нас его хватит? Гамов только жмет плечами. Ох, ну откуда он взялся на мою голову? Или я на его?

Вторая палатка подрагивает. Так копошится младенец в чреве матери. Гамову не удается нацепить на лицо равнодушное настроение, и он закуривает. С сигаретой актерские данные проступают у него лучше. Припекает, вода шумит, роса испаряется, горы в прохладной свежей дымке и мы на пригорке, ожидая, спасение идет из палатки или наказание.

Из-под полога высунулась нога. Так, размер мужской. Плохо, раз мужик, помощи ждать нечего. Нога нащупала вибрам, влезла в него, ту же процедуру проделала вторая нога. Вылез Миндин. Лицо после сна отрешенно-глубокомысленное и взгляд обращен внутрь. "Привет" - бормочет Миндин на ходу. Гамов курит, я сижу, уставившись в траву - завтрака сегодня, кажется, не будет.

Щелкая незавязанными шнурками, Миндин затрусил в кусты. Мы ждали, пока он там справится. Наружу он вылез через пару минут и с тем же отрешенным лицом заковылял к котлам - там как раз закипала вода. Абдулла заглянул в кан, поскреб подбородок и спросил: "А что вы делаете?" - "Не видишь? Кашу". - "Ка-а-шу?" - осовело спросил Миндин: "Ка-а-шу?!" - растягивая буквы, еще раз протянул он и тут какая-то пружина, хорошо спрятанная у него внутри, сорвалась с места и резко подбросила его. "Ка-а-шу?! Вы когда-нибудь готовили кашу" - завопил Миндин, сон слетел с него как луковая шелуха. "Да вы знаете, как готовить кашу?" - Он превратился в тигра, в леопарда - во что-то пластичное и гибкое, готовое к прыжку, возмущение билось во всех его членах. Я немного струхнул, если Сашка так возмущается, то Ольга с Кларой... Славка даже бровью не повел: "Абдулла - флегматично и даже меланхолично предложил он, - не трать патроны, нечем будет застрелиться". "Вы, что - продолжал разрушать голосовые связки Миндин - не умеете готовить кашу?" Разоряясь, Миндин отлил воду из кана, взял миску, крупу и говорил, говорил, говорил... Мы сидели как патриархи, не двигаясь с места.

"Давай его утопим, пока он всех не разбудил", - с крайне серьезным лицом предложил Гамов. "А кто понесет его рюкзак, - подбросил я коварный вопрос, - вообще ты, как друг..." "Нет, - почти резкий ответ. - Пусть живет и возмущается. Смотри: пошел крупу мыть. Значит, кашу готовить умеет. С завтраком, считай, справились. А до обеда еще часа четыре, там видно будет. Чай, надеюсь, заваривать умеешь?".

В то утро я решил сделать, что до меня, пожалуй, еще не делал ни один турист - умыться в реке, более того, там же и побриться. Это в ледяной воде! Но я думал что получится. Мне, надо сказать, удалось намылить щеку, и более того, провести по ней бритвой. Боль была ужасная, будто прошлись по коже плугом, кисть руки и щеку скрутило холодом, так что я бросил эту затею. Мыло смывать не стал, его смыл пот, который тек в этот день по нашим лицам как никогда. Перевал тяжелый попался.

Гамов простил Миндину его вопли, а тот на Гамова и обидеться не успел - прощать ему было нечего. Мы с Димкой собирали палатку, болтая о всякой ерунде и поглядывая на допризывников. Они стоили друг друга - уже расчехлили гитары. В горы они пошли "оторваться" перед армией, вот и отрывались. Друг друга они перекрестили еще в Теберде. Миндин стал Леня Мендельсон, Гамов - Джон Леннон. Аналогия с великим музыкантом им не приглянулась - тускло, тривиально и банально. "Будешь Джон Ленин, - решил Миндин, и Гамову неожиданно понравилось. Славка забросил свой пасмурный вид, посветлел, порозовел и наигрывал всяческие попурри, сопровождая их смешками и анекдотами, пока Клара решила, что лучшее лекарство от молодецкой глупости - выход на маршрут. Хоть она и фармацевт, но психолог в ней обитал тоже.

"Как думаешь, догонят нас вторые?" - спрашивал я Димку, когда мы вышли на маршрут. Димке было все равно. Клара же опять посмотрела вниз по ущелью, не идет ли кто? Не шел, не шел, только молодой пастух гнался за громадной белой овчаркой, силясь огреть ее крепкой палкой.

Минут тридцать назад эта собака выросла возле нашего лагеря. Мы обомлели. От неожиданности и страха каша застряла в горле. Но псина так застенчиво, так робко глядела нас, что Клара сообразила. Она вывернула из котла остатки каши на траву, а собака догладывала их уже на бегу. Из-за деревьев с отчаянной прытью выскочил молодой пастух, крикнул "извините" и огрел овчарку дрыном по спине. Она молча, как вихрь поддала с места, но пастух оказался проворнее. Он успел еще раз вытянуть животное по спине, а теперь собака и человек, как ни в чем ни бывало, карабкались к своим овцам. Но группы не было ни одной.

Мы шли с Димкой в конце колоны и горячо разговаривали: нас волновала судьба амазонской сельвы.

Начало дня разнообразием не отличалось. Шли, ломая Кларин график. Она настаивала: 45 минут ходьбы, 15 минут отдыха. Мы шли 20 минут и столько отдыхали. И потом поднимались и снова шли и так наткнулись на могилу.

На нее натыкаются все, кто когда-то шел этим ущельем. Длинная надпись, выдавленная в бетоне. Помню, что погибшему горцу было 25 лет.

Лес успел кончиться. Жалко расставаться с его прохладой, мы наслаждались ею, оставляя солнцепек тропы. Гамов, как ни в чем не бывало, хватался за гитару; присоединялся Миндин. В двух шагах от нас накаленные камни, а они пели о прохладе Ленинграда, и страстно хотелось, подальше от жары, под сырую прохладную арку старого петербургского дома, и так отчетливо ощущалась эта прохлада, с запахом старой отсыревшей штукатурки и плесени, что на душе становилось больно. Потом мы мучались жарой до самого перевала - нигде ни капли тени. Только две сосны, вцепившись измученными больными корнями в острые валуны, из последних сил боролись за жизнь.

Дальше группа идет, описывая большую пологую петлю. Река сварливая и бурливая здесь успокаивается и спокойно, подернутая мелкой, как чешуей рябью, медленно катит свои горные воды. Здесь все располагает к отдыху: у небольшой скалы нанесло песка - желтого как пух цыпленка, немного прохладной тени, медленная вода, маленький пляж напоминают о покое и умиротворении - самое время сделать привал.

Ущелье здесь пахнет нагретыми скалами и прозрачными чистым воздухом. В нем есть какая-то хрустальная свежесть. Река тренькает о камни и время от времени кто-нибудь из наших, опершись на руки, наклоняется к ручью и жадно пьет воду. Ледниковая растаявшая вода сводит зубы, и с непривычки чистая без солей вода вызывает приступы мелкой, колючей изжоги. Клара недостаточно опытный руководитель, но отлично подготовленный турист. Она запаслась аскорбиновой кислотой как раз на случай изжоги. На привале она выделяет каждому по таблетке. Они большие и вкусные. Гамов тянет руку за второй, но Клара хлопает его по ладони и прячет таблетки в рюкзак - лимит на сегодня исчерпан, завтра получите следующую порцию. Делать нечего - Гамов затягивается сигаретой, поганя кристальный горный воздух.

Сверху меланхолично спускается овечье стадо, легкие "бэ-э-э..." да "мэ-э-э", постукивание копыт о камни, хруст срываемой травы, за стадом два пожилых пастуха. Они подходят к нам, здороваются, интересуются откуда. Их угощают гамовскими сигаретами.

От ветра, солнца и горной непогоды кожа горцев стала пергаментной, а одежда изношенной, пыльной и пятнистой. Они задавали обычные вопросы, какие задают незнакомым людям: нравится ли нам у них, куда мы пойдем дальше. Клара воспользовалась случаем и навела вопросы по маршруту. До Уручата недалеко (горцы называли перевал Орючат), если без остановок, часа полтора-два. Трудный ли перевал? Сказали не очень. Для них дело обычное. Но нам с рюкзаками будет трудновато, впрочем, как мы подготовлены, так и поднимемся. Горцы чем-то напомнили те сосны, что росли, цепляясь за камни на границе леса. Такие же жилистые, иссеченные горной стихией.

Другое название перевала смутило Клару: а вдруг мы идем не туда? Она начала доказывать, что Уручат вовсе не Орючат, а совсем другое. Пастухи не спорят: "Заходите почаще, а то мы не знаем!" Клара смущается - она полезла со своим уставом не в тот монастырь.

Следующий привал вынужденный. Впереди, по всему ущелью, насколько хватает глаз, толстым слоем, - метров десять, навалены светло-желтые угластые валуны. Клара скидывает рюкзак и садится на него спиной к камням. Вид у нее спокойный и флегматичный: "Ложе старого ледника - морена", - говорит она, разглядывая свои вибрамы. "Когда ледник своей массой сползает по ущелью, он тянет за собой много камней. Ледник растаял, камни остались. Выхода нет - будем прыгать по камням". "Вот гадство", - злится Миндин. - А обойти никак нельзя". "Можешь попробовать, если хочешь", - говорит Клара. Миндин с легкой прытью молодого козла взбирается на камни. "Тянутся, на сколько хватает глаз", - объясняет он, возвращаясь: "Будем прыгать".

Клара отвела на отдых больше времени, чем обычно - участок нас ждал сложный. Мы распрыгались по камням в разные стороны и, наверное, напоминали неуклюжих блох. Прыгать все время в одном направлении невозможно. Перескакиваешь на громадный, размером с легковую машину валун, а он угрожающе наклоняется. Ждать продолжения, понятно, не хочется, и делаешь, я бы сказал, отчаянный, прыжок на соседний камень. Он тоже неустойчивый и под твоей массой подозрительно кренится. Снова прыжок, потом другой и так далее. Клара пару раз устраивала привал, прежде чем мы увидели разрушенные временем бараньи лбы. Они пристроились на покрытом травкой склоне. Спасибо вымершему леднику за такой отличный ориентир. Пройти мимо бараньих лбов, их не заметив, просто невозможно. Зато здесь отдых так отдых. Семь бродяг, называемых горными туристами валятся на траву и так лежат минут двадцать - мы дошли до первого, обозначенного в карте ориентира.

Клава, Гамов и Миндин

И здесь Клава - мне и Гамову после конфуза с завтраком дали отставку - приготовила отличный обед. Я попытался смутиться, мол, мы дежурные и так далее, но осталось только носить воду и мыть казаны.

Деревенские девчонки приобщаются к кухне чуть ли не с пеленок и, что сказать, кулинарного опыта у Клавы оказалось хоть отбавляй. Она мастерски куховарила возле закопченных канов и к концу обеда наши желудки впервые за поход переполнились сверх меры. Какой там Уручат? Мужская часть заползла в тень бараньих лбов и готовилась отлежаться там до ужина. Клара устроилась так, чтобы видеть все вокруг. Нет-нет, да и взглянет на накаленное, распаренное ущелье, от него горячий дух и ни одной живой души - все, что имеет мозги, отсиживается в щелях.

Из моего прохладного укрытия виден каменистый, одной, обточенной водой и ветрами, глыбой, подъем на Уручат. Вроде не высок, но жаркий, гад. Кажется, ступишь босой ногой и обожжешься. "Димка, - обращаюсь я к вибраму, покачивающегося у моего лба, - как ты думаешь, у Клары хватит совести выгнать нас на такой зной?" Над рифленой подошвой показывается голова Бурляя, но ответить не успевает. С другой стороны бараньего лба появляется голова Клары и отвечает: "Хватит, не волнуйся. Засекай 15 минут, и выходим".

"Кларочка, извини, я не знал, что ты так рядом", - мямлю я, хотя знал, конечно, на нее и рассчитывал - вдруг сжалится. Кларина голова исчезает и чуть приглушенный шумом воды доносится ее голос. "Ребята, не расслабляться - отдыхать будем завтра". Голова Бурляя исчезает за подошвой: "Как бы не так - отдыхать завтра..." Клара слышит реплику Бурляя, но молчит - кроме него опереться ей в походе больше не на кого.

Я подвел часы назад, но выиграл только пять минут. Удивляюсь, как Клара со своим зудом выдержала даже их. Мы вынырнули в жару как в печку, и тут же пот заструился по нашим спинам, а ведь мы никуда еще не двигались, даже не надели рюкзаки. Как-то года за три до описываемых событий мне довелось побывать в Бухаре. Температурный столбик зашкаливал за 40 градусов в тени, а что было на солнце, я даже не рискую назвать цифру. Но, похоже, что против ущелья Уручат, в Бухаре еще было прохладно.

"Не расслабляться, не расслабляться" - подгоняет Гамов, это-то самый активный. Его в пору самого тащить на носилках. Абдулла тычет его в спину грифом гитары: "Шура Балаганов..." Гамов огрызается. Клара их приструнивает, успокаивает и поход начинается.

Выходим на террасу перевала Уручат

То, что мы шли, мучаясь от жары и тяжести рюкзаков и так ясно. Мимо нас в обратную строну, как оглашенная неслась река. К нам долетало дыхание ее прохлады и это хоть как-то облегчало палящую настырность зноя. Вообще если забыть о жаре и давящей тяжести рюкзака, то пейзаж вокруг замечательный. Не знаю как кому, кто был тогда рядом со мной, а я не люблю пестроту деталей и яркие сочные краски. Ландшафт вокруг полностью отвечал моему вкусу - пастельные серо-желтые тона и зализанные, чуть округленные непогодой горы. А справа в наступавшей голубоватой и слегка дымчатой тени открывались совсем другие горы - вздыбленный хребет, иссеченный и размытый дождями. Он напоминал гигантского динозавра, застывшего много миллионов лет назад, когда в планету врезался метеорит. Он стоял, изогнувшись, и охранял покой небольшой горной долины.

В горах очень многие пейзажи открывается неожиданно. Может быть, ощущение неожиданности создают длинные монотонные ущелья - идешь, идешь, петляешь, петляешь, и вдруг открывается ослепительный ледник, в черном ожерелье гор или вот такая удивительная долина.

Сперва я решил, что угодил в чужой, но чудесный мир - таким необычным и неожиданным оказалось первое впечатление. Усеянная мелкими камнями, зеленая от сочной травы, долина солнечно мерцала голубоватыми испарениями. Какой-то горный поток, делясь на сотни мелких то живых, то ленивых ручейков блистал в траве, дробясь тысячами крошечных, остреньких лучиков. Над долиной висела, как легкое дыхание, тонкая перламутровая завеса водяных испарений, и посередине - черный плоский валун, как чуждый пришелец в этом феерическом мире. Мои руки тут же потянулись к фотоаппарату запечатлеть это откровение природы, и я отщелкал целую пленку. И зря: фотография ровным счетом ничего не передала - протокол и не больше. А в протоколе это необычное видение называется первая терраса перевала Уручат и все.

Мы, то есть все, но без меня - я, конечно, отстал и фотографирую, ровной, аккуратной цепочкой идем по протоптанной тропе (значит не так уж тут безлюдно, - тропу вон, какую протоптали) и прямо к загадочному камню. Дмитрий замечает, что мы тут не одни. На валуне - существо женского пола в позе андерсеновской русалки, слишком изящное, чтобы быть закадычной туристкой. Ее голова повернута в нашу сторону, но как это бывает у знающих себе цену женщин, поза ничего не выражает кроме спокойного ожидания. Миндина такое отношение слегка коробит: "Смотри-ка, нам не рады!" Ну, мне-то он что жалуется, я тоже недоволен, что девственную пустоту этого мира нарушили какие-то две фигуры, пусть одна из них и женская.

Вторая фигура принадлежит мужчине. Сложив руки на груди, опершись спиной о "метеорит", повернув к нам голову, он спокойно ждет приближения нашей группы. Он тоже знает себе цену и вдруг напоминает Бурляю соловья-разбойника.

А прямо перед нами поднимается нешуточный хребет с несколькими понижениями - любое из них может быть перевалом Уручат. Вот так-то. Это, конечно, забота Клары-руководителя, - какая из ям перевал Уручат.

Спустя несколько лет, в Осетии, я подвернул ногу и благополучно сошел с маршрута. Мое отчаяние - не такое уж большое, скрашивали еще три человека - у них началась горная болезнь, и отправили их отсиживаться пониже. Вообще группа собралась большая и бестолковая, даром, что была "двойка". Ну, они, те, кто остался годен, ушли дальше, а мы поплелись во Владикавказ, при этом водитель, подобравший нас по дороге, не взял с нас ни копейки. Но ни в этом дело. Группа, оставшись без балласта - больше относилось к страдавшим горной болезнью, чем ко мне, смело рванула на перевал. Они ползли на этот странный перевал со страховками, повалил снег - это в июле! Они продрогли, друг на друга злились и, забравшись на перевал, долго искали тур с запиской. Оказалось - перевал категории 2Б и последняя группа прошла здесь два года назад. Ну, руководителя потом дисквалифицировали, они-то шли на перевал категории 1Б. Ну, слегка промахнулись.

С Уручатом, Клара тогда больше понимала в перевалах, чем остальные, получалась похожая история. Она, задрав голову и приставив ладонь козырьком, поизучала хребет, но ни на чем не остановилась. Любая щель могла оказаться нашим перевалом, а может и другим. Ничего не разберешь: тропинка очень отчетливая упиралась в склон, полого по нему поднималась и тут же терялась в сыпухи из крупных камней. Мы, расположившись на рюкзаках, вяло на хребет поглядывали - саднили плечи от лямок, тело словно оттаивало от усталости, а Клару волнует перевал - нам бы ее заботы.

Дело в том, что Клару насторожили фигуры на, и возле камня. Почему они торчат под перевалом, так тщательно его разглядывая. Все-таки Клара прихватила карту и направилась к фигурам. Бурляй подумал, поднялся и пошел следом. Девушка на камне давно потеряла к нам интерес и оглядывала перевал.

"Слушайте, - вдруг заговорила Ольга, с ней такое случалось крайне редко, - а где их палатки, и все остальное. Ведь не путешествуют они вдвоем?"

Действительно странная парочка, ведь в округе ни одной палатки, ничего вообще, да и они сами без рюкзаков, да и прятаться негде. "Бандиты, - сказал Миндин, без всякого выражения, - караулят туристов и ага! Гамов, не хочешь "ага"! "Лучше "ага" - бурчит Гамов, - чем тащиться по этим камням, я не против, если на сегодня хватит".

Тем временем вернулись Клара и Бурляй. Никаких ориентиров на тропу к перевалу, странноватые туристы не показали. Они сами намерены ждать группу, которая, не зная пути, сунется на перевал. То есть мы. Наблюдая снизу, они выяснят, где же путь и заодно, где же перевал. "Хотите, - предложил руководитель, - оставайтесь с нами, зачем вам зря напрягаться". Клара заколебалась, она тоже устала, но вспомнила о второй группе и передумала.

Часы показывали около часу, когда мы полезли на этот перевал. Те, снизу, внимательно изучали наше глупое упорство - семь человек с двумя гитарами, не зная тропы, пошли на покорение перевала. Одну гитару, впрочем, сломали. Как - я не видел, тащился, уткнув взгляд в землю. Только подняв голову, увидел, как расстроенный Миндин швырнул в стороны гриф и корпус с болтающимися и сверкающими струнами.

Мы вперлись вибрамами на камнепад и тут застряли: камней много, но никакого намека на тур или подобие тропы. Взмыленные, потные, уставшие и уже злые, мы скинули рюкзаки, и расселись где придется. Много потрачено сил, но результата нет. Все понижения исчезли за скалами и, поди разберись, где необходимый нам перевал. Я чувствую, как ломят мои плечи: "Как ты думаешь, не плюнуть нам на это дело?" Дмитрий посмотрел вниз, на мужчину, скрестившего на груди руки. Тот очень походил на американского ковбоя у салунной стойки. На уверенного ковбоя. "Я бы махнул рукой, но, видишь, спускаться надо вниз, а завтра снова подниматься". Да он прав: я просто мелю вздор.

И вдруг Клара поднялась и приставила руку козырьком, защищаясь от солнца: над краем террасы появилась голова.

Это была крепкая мужская фигура с большущим рюкзаком. Потом появилась вторая, две три секунды - выросла третья фигура. Все личности, повторявшие наш путь, чем-то неуловимо походили друг на друга. В них чувствовалась физическая сила и хорошая подготовка. Тем временем, мужские фигуры сыпались как из рога изобилия: четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой... Клара убрала козырек, и лицо просветлело облегчением - группа-конкурент состояла из семи человек. Значит, минута нашего поражения еще не отступила. Теперь оставалось решить, как быть нам дальше.

Послали на разведку Миндина. Миндин не принес ничего путного. Никаких туров. Никаких тропинок. Вообще ничего - одни камни. Камни накалились под солнцем и исходили жаром, от которого с трудом дышалось.

"В общем, так, - решила Клара, идем прямо". Перед нами действительно вырисовывалось что-то вроде перевала и если это Уручат, значит, нам мучаться не очень долго.

Мы пошли прямо, но с большим трудом: рюкзаки, отрывают плечи, камни неустойчивые, так и норовят вместе с тобой сползти вниз, седловина перевала, вроде недалеко, но приближаемся мы к ней с большими муками.

Я шел позади всех, и если хватало сил, озирался по сторонам в поисках фотографических сюжетов. Поэтому очень хорошо видел и разглядел, как по террасе прошла группа, которую Клара чуть было не приняла за наших конкурентов. Их оказалось очень много - 18 человек и все мужики. И чувствовалась в них хорошая физическая подготовка. Они почти не останавливались на привал, а если останавливались, то отдыхали недолго. Главный группы подошел к мужчине у камня, девчонка все так же едва-едва повела на них головой. Мужчина показал на нас рукой, потом в правую от нас сторону. Светловолосый руководитель поблагодарил, пожал мужчине руку и дал сигнал своим мужчинам сниматься с места. Мы между тем, теряя силу и все надежды, что когда-то это мучение кончится, ползли к перевалу.

Это оказался не перевал. Действительно понижение в хребте, откуда открывался восхитительный и горячий полуденный вид на Кавказский хребет. От жары и прямого солнца горы приобрели желто-коричневый цвет. Озеро, окруженное хребтами, казалось вот-вот закипит. Даже ледники Большого хребта казались горячими и разомлевшими от жары. Но красивый пейзаж в нашем случае дело второе. Мы искали перевал Уручат, а нашли неизвестно что - никаких туров с записками и вообще даже намека, что здесь когда-либо были туристы.

Мы пеклись на солнце, щурясь и обливаясь потом. Миндину надоел рельеф внизу, пусть красивый и необычный, и он повернулся в сторону террасы. И увидел тур. Он высился метрах в ста ниже нас, а дальше по склону торчал точно такой же тур, еще дальше виднелся третий, и там уже прорезалась тропа. Клара, которой Сашка показал на тур, просветлела лицом и радостно сказала, что это и есть тропа к перевалу, и "дело почти сделано. Идти немного".

Между тем накачанная банда из восемнадцати мужиков ломилась в нашем направлении. Камни скрипели под их мощными вибрамами. Я сфотографировал это упорное воинство, потемневшее от загара и лакированное от пота. Они отличались уловимым однообразием, как одетый немного не по уставу взвод солдат. Они явно шли на Уручат и сейчас были уверены, что идут правильно.

Клара, однако, считала, что они ошибаются, и сделала им знак, указывая верный путь. Главный светловолосый поднял голову, посмотрел на Клару, и пошел дальше, упираясь ледорубом на камни. Нас заинтересовала эта упорная молчаливая кавалькада, и Клара даже отложила выход, чтобы посмотреть чем "все это кончится". Я думаю, она хотела посмотреть на их разочарованное выражение лица, когда она сообщит, что прутся они не в том направлении. Итак, мы сидели на рюкзаках, ждали, когда мужики подойдут поближе, а я их еще и фотографировал.

Между тем я вдруг понял, кого мне напоминают эти молодые ребята, - не старше 22-23 лет. Они напоминали вояк из германской дивизии "Эдельвейс", которые наверняка побывали здесь в 1942 году. Те, наверное, так же упорно и подготовлено поднимались на перевалы - мы уже наслышались о проходивших здесь боях.

Между тем ребята подошли к нам - оставалось метров десять, когда светлоголовый "эдельвейс" поднял голову: "Здравствуйте! (на русском!) Это перевал?" Клара едва подавила в себе желание расхохотаться? "Ребята! Там! Вон тур и вон тропинка. Мы тоже ошиблись".

Светловолосый обернулся к своим. "Эй, не сюда. Тур видите? Туда". Уже нам: "Спасибо". Клара потом расстраивалась, что эта необычная группа прошла вперед нас. Ей хотелось даже в мелочах быть первой.

Прыганье по камням вытрясло из нас последние силы. На тропе я еще немного сохранял пристойный вид, а потом увидя, что Клава впереди стала, как бы сказать поточнее, на карачки и так продолжает путь, я последовал ее примеру. Правда, перед тем как принять такую неэстетичную позу я скосил глаза на террасу. Среди ручьев, изумрудной травы, лежал тот черный камень, а на нем два мудрых наблюдателя. Они не петляли среди камней, выбиваясь из сил и проклиная глупость, затащившую их в поход. Они спокойно ждали тех идиотов, которые отправятся искать путь в этом хаосе камней и непонятных ориентиров. Теперь они знают путь и без всяких хлопот чистым прохладным утром взойдут на перевал.

Итак, я встал на четвереньки. Представляю, какое забавное зрелище открылось наблюдателям снизу. Наверное, никто не поднимался на Уручат таким оригинальным образом. Кажется, выглядели мы как поросята с рюкзаками на спине.

Когда группа вползла на перевал, от утесов уже протянулись глубокие вечерний тени. Прохлада в них был плотной и освежающей. С другой стороны перевала спускалась обошедшая нас мужская группа. Замыкающий на площадке надевал рюкзак, когда там показались мы. Он сказал нам несколько приятных слов - поздравил с восхождением, пожелал счастливого пути и уточнил время, - все наши часы шли вразнобой.

Перевал Уручат, кто бывал, тот знает, очень узкий и по площади небольшой - как будто сказочный великан слегка тюкнул громадным топором по хребту и оставил вот эту выемку - перевал Уручат. Нашей семерке, здесь оказалось тесно, как разместилось на перевале восемнадцать мужиков для нас до сих пор остается загадкой.

На перевале Уручат: Гамов, Бурляй, Миндин, Клара, Ольга и Клава

Гамов тут же сел и закурил. К Кларе вернулось хорошее настроение. Она внимательно оглядела террасу, все просматриваемые подходы к ней и осталась довольна, среди блистающих ручьев и изумрудной травы никого не было видно. Даже наблюдатели ушли: загадочный камень оказался пуст. Клару наблюдение удовлетворило - никакого намека на группу-конкурента. Есть от чего подняться настроению.

Все так же радуясь, Клава выдала нам по небольшой шоколадке. Это награда за взятый перевал, а потом - в одной руке шоколадка, наполовину освобожденная от фольги и синей обертки, полезла в тур за запиской. "Мужики" оказались военными курсантами. Записка сообщала, что 10 августа в 17 часов с минутами группа военных курсантов харьковского высшего военного авиационного училища взошла на этот перевал. Цитирую по памяти, так что в названии училища могут оказаться неточности.

Курсанты. Военные. Вот откуда их схожесть с альпийскими стрелками и военная упорная подготовка. Клара нацарапала нашу записку, положила в футляр из консервных банок и вернула его в тур. Потом она еще раз оглядела безлюдную террасу и объявила горный сюрприз.

Все навострили уши и глаза. Ольга полезла в рюкзак и, покопавшись в его объемных внутренностях, вытащила банку сгущенки. Это и был сюрприз. Клара решила приготовить горное мороженное: "Вытаскивайте свои кружки. Ну, быстро!"

Горное мороженное готовится просто. В тени утеса не смотря на август, еще лежал снег. Он походил на крупную поваренную соль, посеревшую от пыли и сотен вибрам, прошагавших здесь за лето. Но Дмитрий выдолбил ямку и там оказался чистый, белый, как только выпавший снег. Это снег смешали с банкой сгущенки, добавили горсть изюма и восхитительное лакомство готово. Мы, стуча ложками, мигом проглотили мороженное. Миндин - самый большой сладкоежка, предложил помощь Клаве - девчонки ели холодное медленнее мужчин, но Клава шутя притянула к себе ледоруб, и продолжала наслаждаться мороженным. Миндин отцепился.

Не знаю как, но спустя два года, в сырую и пасмурную погоду, наш местный асс Слава Левин провел нас по тому же склону, опираясь на собственную интуицию и опыт. Я даже не заметил, как мы оказалась на перевале на ветру и под секущим мелким дождем. Как советчик по маршруту я был никакой и даже не лез с советами. Окажись я снова на перевале Уручат, с меня опять не было бы проку.

С Уручата спускаться оказалось легче, чем подниматься, ну, в принципе, это всегда так. Когда кончились камни, и началась трава ровного зеленого цвета, залитая мягким вечерним светом, Клава еще раз оглядела спуск с перевала. И осталась довольна - никого.

За Уручатом лежит очень широкое ущелье - почти покатая долина. Разглядеть ее было трудно. Солнце нагрело воду, сочившуюся из-под камней и мы шли в золотистом, напоминающем пар, тумане. От избытка чувств и осознания что все нагрузки позади, Миндин, Гамов и я горланили популярные песни. Горланили нестройно, зато старались погромче. В тумане нарисовались палатки, а возле них застывшие в удивлении люди. Оказалось летчики из Харькова, опередившие нас на Уручате. Они стояли - руки в карманы и смотрели на нас как на больных с разболтанной дисциплиной.

Мы смутились. Чтобы скрыть и сбросить смущение я спросил крайнего курсанта, где находится их училище. На Холодной Горе, был ответ. "Холодная Гора - позор Харькова", - резюмировал я, скрываясь в тумане. В ответ послышались возмущенные возгласы. "Знаю, знаю, - безапелляционно заявил я силуэтам позади, я в Харькове родился". Удивительно, но пилоты сразу успокоились. Впрочем, не пилоты были они, а авиамеханики, но нам все равно как их называть.

Вечер после спуска с Уручата

Вечер наступил быстро, как всегда в горах. Солнце ушло за перевалы, в ущельях посинело, потом посерело, потом краски сгустились, и быстро-быстро подкрался вечер. Мы по одному перепрыгнули через поток и забрались на противоположный склон. Над нами высились небольшие утесы и мы, закаленные и натренированные землетрясениями в Кишиневе, поглядывали во время ужина на утесы и гадали, а если ночью вдруг тряхнет? Но палатки переносить не хотелось и мы уже при звездах расползлись по ним, чтобы отоспаться после Уручата. Пока мы ставили палатки, готовили ужин, ели, по тропе не прошел ни один человек. Мы оказались последней группой пошедшей по перевалу в этот день.

ДНЕВКА.

Утром мы поднялись какие-то поломанные, все в теле болело и тянуло, вчерашние нагрузки давали знать резиновой тяжестью мышц. Клара нервничала с утра, ей хотелось уйти побыстрей. От гряды тянулись приятные голубоватые и прохладные тени с легкой дымкой испарений. Не смотря на физическую усталость прошлого дня, мы быстро справились с завтраком и убрали палатки. А Клара продолжала торопить и нервничать. Ее мучили и подгоняли дурные предчувствия и точно: только мы накинули рюкзаки на больные плечи, как с тропы, сбегавшей с перевала, раздался радостный голос: "Клара привет!"

Ее лицо мигом осунулось и посерело. Обреченно она присела на валун, даже не скидывая рюкзака. По тропе, прохладной, дымчатой, утренней спускалась вторая группа. Они не только наступали нам на пятки, они нас догнали. Все гонка кончилась - Клара ее проиграла.

У руководителя и в горах было снисходительное лицо. "Клара, мы будем готовить праздничный ужин?" - все так же весело спросил он. "А есть из чего?" - спросила Клара. "Да есть. Вот такой большой казан". Потом я сообразил, что он просто посмеивается над Кларой. Нужен ему этот ужин, тем более в горах.

Вчера к вечеру группа подошла к перевалу. "Соловей-разбойник" вооружил их знаниями - показал перевал и тропу к нему. Сегодня утром с минимумом затраченных сил они поднялись на Уручат, съели по традиционной шоколадке, отведали мороженного и начали спуск. Руководитель - вот острое зрение - заметил нас на середине спуска и припустил изо всех сил, чтобы "обрадовать" Клару, - мол, не старайся, мы уже здесь.

Бедная Клара! Конкуренты не долго оставались с нами, попрощались и пошли. Мы разбито и обреченно посмотрели в след. Нас победили, ну и ладно. Собственно о чем переживать?

Зато в долину мы спускались быстро и весело. Утро, лес, заброшенная телега, похожая на цыганскую арбу. Неожиданно за лесом отрылась бурная и широкая река, а вдоль нее хорошо разъезженная дорога. Мы на удивление быстро и весело, перекидываясь шуточками в прохладе густых крон, по этой дороге пошли на юг, где у острых и черных хребтов блистал на утреннем солнце громадный и ослепительно белый ледник.

Почти без остановок мы дошли до моста - перекинутых через широкий поток Аксаута двух могучих стволов павших деревьев. Какая-то группа - почти одни девчонки, осторожно переходила на противоположный берег. Девчонки шутили и хихикали, и было видно, что они просто скрывают страх и неуверенность. Мы немного посмеялись между собой над их испуганной неловкостью.

Клара тем временем дала указание "ждать здесь" и, прихватив для поддержки Бурляя, ушла в поселок горняков. Здесь нас ждала казнь 2 - очередная, к счастью последняя, КСС на нашем пути. Не обошлось без наставлений: "Названия помните, узлы не забыли?" Названия помнили, узлы не забыли. Как можно забыть то, что никогда не знал. Да и чем нас можно теперь испугать. Нас, покоривших перевал Уручат.

Гамов, чтобы показать какие мы матерые туристы, закурил как бывалый покоритель гор, а Миндин взялся за гитару. В общем, мы неплохо провели время. Клава все время с нами хихикала, а обычно сдержанная Ольга даже заулыбалась и что-то сострила.

Клара не то, что прибежала - примчалась. Веселая, вспотевшая, запыхавшаяся. Даже обогнала Дмитрия. Он вынырнул из прохлады деревьев, когда Клара уже подбегала к нам. Он так же светился улыбкой. Инструктор поставил штамп без проволочек. Все оказалось просто. Они подошли к КСС. На дверях замок, они не успели расстроиться, как из кустов высунулся инструктор: "Где ваши бумаги?" Через секунду на документах синел штамп - нам открыта дорога на Марух.

Ну, дело сделано. Рюкзаки на спины и на мост. Ольга и Клава пошли вперед, я следом, остальные задержались, не помню уже почему. Я вступил на мост и вдруг понял тех девчонок - мне тоже стало страшновато. Ни перил, ни элементарной ограды. А внизу бурлит поток, закручиваясь вокруг сухих макушек больших валунов. Реку мы перешли, но неприятный страшок, нет-нет, да и холодил душу.

Зато на той стороне, роскошный лес, вроде и не густой, но восхитительный, высокие ели, лиственные деревья и на каждой полянке палатки. Скопление туристов напоминает большой слет, с той лишь разницей, что никто друг друга не знает и знать не хочет. Так уж получается, что туристская группа - небольшой замкнутый социум, со своим укладом, настроем, составом и так далее. Далеко не углубляемся. Первые же сосны, первая полянка, палатка сбоку нам не помешает.

В одинокой палатке одинокий рижанин, лет двадцати с небольшим. Оказался общительным и коммуникабельным. Через два часа он уже с нами обедал. Таких одиночек хватало на Кавказе - инструктор им не нужен, только собственный страх и риск. Возраст для таких одиночек решающей роли не играет. Как-то в другом походе к нам пристроился пятидесятилетний "свободный волк" из Минска и прошел с нашей группой весь маршрут.

Дневка замечательное событие похода. Не надо никуда идти - даже удивительно. Не надо тащить тяжести - тоже непривычно после двух дней похода. И картина вокруг мирная, расслабляющая: палатки, пригретые солнцем, легкий дымок плавает в солнечных лучах, пробившихся сквозь листву и мохнатые лапы елей, сушится одежда, под каждым кустом - ложе из веток, спальников и всякого походного барахла. Закрываешь глаза, и звуки лагеря становятся яснее и отчетливей - в твое сознание вползает беззаботная походная жизнь и в душе становится легко и невесомо, а вместе с легкостью приходит и сон. После обеда, расположившись, кто где, мы проспали до четырех часов.

Вечером неприятная для нас новость - примус не работает. Мы его крутили, переворачивали, только что на хвост не одевали как мартышка очки - но бесполезно, среди нас ни одного техника, прибалт тоже из гуманитариев, и примус работать не собирается. Поразмыслив, мы с Бурляем отправляемся к Харьковским авиамеханикам. Им положено разбираться в технике. Они не против - над примусом склоняется чуть ли не десяток голов. Через минуту общий вердикт: примус работать не будет, нужен ремонт в мастерской.

Клара подрастраивается: горячей пищи нам не видать целые сутки. Впереди нас ждет крутой каменистый участок с двумя ледниками - лес только в Абхазии. Чтобы сократить путь, Клара собиралась подняться на последнюю террасу перевала Халега, с нее стартовать и за день взять два перевала - и Халегу и Марух. Из-за примуса план лопнул. Лес кончался у первой террасы перевала, значит выше нам не подняться. Ужин всухомятку и так весь следующий день - по меньшей мере, несерьезно. Предполагали выйти на маршрут в час дня, а теперь переносим выход аж на четыре - все равно остановимся на первой террасе, можно не торопиться. Примус прячем подальше, - чтобы не раздражал, бензин отдаем пилотам. Наших конкурентов, кстати, нигде не видно, то ли пошли дальше, то ли хорошо замаскировались - не хотят выбрасывать продукты на "праздничный ужин". Нам до них уже никакого дела.

Зато у призывников хоть одна гитара на двоих, но они пользуются спросом. Роль второго инструмента - ударного - выполняет перевернутый кан и дело пошло. Я привожу в порядок записи, уточняя детали у Дмитрия и нам слышно, как у соседнего костра наяривают Миндин и Гамов. Через минут тридцать из кустов (непонятно почему - мог бы обойти) высовывается лицо Гамова: "Вы шашлык будете?" Хозяйственная Ольга тут как тут: "Конечно! А откуда?" "Будет, будет, принесу". Все забрасывают дела в ожидании и предвкушении.

Оказалось группа - уже забыл, откуда, выменяла тушу барана на спирт и теперь не знают, что делать с этой грудой мяса. Миндин кричит издали: "Налетайте... Мясо еще горячее... Ну, быстрее, я же говорю: казан не наш".

Допризывники уже отведали шашлыка. Наши были все в лагере и в нерешительности собрались возле горячего казана. Никто не решался накинуться на аппетитное мясо, пока Клара с решительностью руководителя не подцепила коричневый кусочек на ложку, положила в рот и потянулась за следующим. Сразу к мясу потянулось пять ложек и через минут пятнадцать после стука ложек и хруста сухарей от шашлыка ничего не осталось. Меня погнали мыть казанок - Гамов сегодня был добытчиком, а я и так отлынивал от кухонной работы. Я, собственно, и не возражал.

Вечером прием уже у нас. Горит костер - в него сунули целый ствол, пламя поднимается выше деревьев, трещит древесина, летают огненные мухи, а Миндин с Гамовым в музыкальном ударе. В восемь часов, - музыки Миндина и Гамова я слышал достаточно, - я удаляюсь в палатку: тут у реки в спокойном, вечернем, задумчивом лесу, хочется спать и спать. В конце концов, песни Гамова и Миндина никуда не денутся. И дома будут сборы, слеты и выезды на природу. Я воспользовался пустотой палатки и развалился во всю ее ширину.

Просыпаюсь оттого, что кто-то дергает меня за ногу. В проеме палатки головы Клары и Гамова. Гамов старательно шарит по палатке. Шарит ледорубом. Вернее не шарит, а легонько постукивает по полу палатки, как психиатр простукивает суставы резиновым молоточком. Но там молоточек, а здесь, знаете ли, ледоруб - две большие разницы. Я уже готов разразиться возмущением, выйти из себя и из палатки, надрать уши Гамову, как ледоруб натыкается на что-то металлическое (на мне). Раздается звонкий "звяк", а следом голос Гамова: "Это рюкзаки, не разбудить бы Олега". Как это не "разбудить Олега!", когда он колотит по мне ледорубом и еще проявляет такую трогательную заботу: "не разбудить Олега!" Но возмущенно заорать я не успел: работая локтями и коленями, на меня вползла Клара. Следом тем же способом - Гамов. Не особо церемонясь со мной, выкатившим глаза от ярости и возмущения, они вползли в спальник, устроились и затихли. Через минуту Клара спросила: "Олег спит?" "Спит". "Ну и хорошо". Приятных сновидений!

Впрочем, зачем мне злиться на Гамова из-за какого-то там ледоруба. Зато он накормил сегодня нас мясом. Допризывники вообще оказались смышленым насчет "разжиться пропитанием". А Миндин хорош и тем, что отличался хорошей физической формой и смекалкой. В Сухуми, когда вдруг выяснилось, что жить нам здесь еще три дня, а деньги на исходе, Сашка взялся ловить мидий. Процесс добычи пропитания оказался простым - отдирать ракушки от бетонного пирса и кидать в кан с морской же водой.

Солнце - на дворе август - палило немилосердно, но море волновалось, поэтому лезть за мидиями никто не хотел - кроме Сашки никто не верил в смысл такого мероприятия, и в воду полез сам автор идеи. Гамов согласился собирать оторванные мидии, которые Миндин кидал на волнолом.

Так как делать было нечего, вся наша группа собралась на пляже, наблюдая за действиями допризывников. Гамов с самым серьезным видом, как заправский морской волк, не вынимая сигарету из зубов, собирал мидий в ведро. Миндин улучшив подходящее мгновение, отрывал раковины от обросшего слизкой тиной бетона. Его голова все время поднималась над пирсом и опускалась. Потом раздался металлический звон, и мы увидели - волна ушла, а Миндин зацепившись подбородком, повис на волноломе. Гамов, как ни в чем не бывало, подбирает раковины. Бурляй даже кинулся снимать рубашку.

Тщетные старания - ничего страшного не произошло. Все зубы героя оказались на месте, на подбородке ни синяка, ни царапины. Он явно оказался героем того дня. Если не ошибаюсь, весь туристский лагерь заглянул в закипающий с мидиями кан, и на следующий день у волноломов маячило уже с десяток голов - туристы массовым порядком очищали волнорезы - финансовые проблемы настигли не только нас.

Морские мидии немного напоминали крабовое мясо и при этом оказались очень сытной, но быстро приедающейся пищей. Волна увлечения мидиями как пришла, так и быстро схлынула, оставляя чистыми стенки волнорезов и высыхающие перламутрового цвета ракушки на мусорных кучах.

На следующий день - ближе к пяти, мы снялись с якоря. Прибалт с нами. Мы шли гуськом мимо палаток, костров и сами себе напоминали поезд, отходящий от станции. Еще утром Дмитрий и Клара продумали маршрут на завтра. Мы проходили мимо их голов, склоненных над картой, и старались не трогать. Потом Клара посоветовалась с руководителем калужской группы. Большим табором они стали недалеко от нас, тебердинский пес с ними. Его уже нарекли Матросом. "Мы выходим после четырех - объясняла Клара. - Поднимаемся к первой террасе. Выше подниматься невозможно, да и нет смысла... Вы слушаете меня или нет. - Да, продолжай - Так вот, дальше не пойдем. Лес кончается на первой террасе, а примуса у нас нет. Утром мы поднимаемся рано. Нам надо подняться на два перевала за день и спуститься к лесу на той стороне. Все выглядит просто, но на самом деле мы должны выложиться".

Прибалт слушал в стороне. Он готовил чай на всю группу. Повернувшись к нам, он объяснил: "Ниже ледника есть лагерь гляциологов. Очень радушные люди. У них есть очаг, можно приготовить пищу".

Предложение прибалта было дельным, но план разделаться с перевалами за один день выглядел заманчиво. Мне не приходилось встречать туриста, последовавшего рекомендациям похода. Обычно после перевала туристы поднимаются на Оборонный - он всего лишь немногим выше перевала и, траверсируя склон, выходят на ледник и оттуда совсем несложно подняться на Марух - больших сил этот подъем не требует.

Женский мозг не склонен к мужским авантюрам - выходить на ледник без страховки довольно опасно, особенно если опыт пересечения ледовых пространств крайне мал. Клара решила обойти ледник и оттуда начать подъем на перевал. Конечно, такой маршрут требовал сил, но рисковать на леднике Клара не хотела.

После легкой, расслабляющей дневки идти трудно - рюкзак давит, тяжесть в теле, в голове, вибрамы как-то не так сидят, и вообще все не так как раньше. С поникшим настроением мы поднялись на террасу. Гостеприимное ущелье окутывал мягкий мрак, вечерний гул лагеря давно утонул в обычном шуме гор и только дым костров, легким растрепанным облачком лежал над верхушками сосен.

На террасе тоже жгли костры. Они теплыми, яркими пятнами светились в ночи и мы даже почувствовали домашний уют в их располагающем свете. Костров оказалось четыре - по числу групп. Все завтра с рассветом собирались на Халегу. Среди них оказались и старые знакомые - калужане.

Когда мы проснулись, калужане уже не спали. Их костер тянул сыроватым дымом и возле него копошились закутанные в платки женщины. Пес с гипертоническим видом расхаживал рядом. Рассвет только собирался, но верхушки гор уже порозовели.

Тот самый калужский руководитель

Мы раньше остальных снялись с места, прибалт поднялся с нами до третей террасы и тут с нами попрощался. Он не хотел связывать себя с тяжело идущей группой и подался вперед. Последняя терраса - большущая альпийская долина, покрытая сочной зеленой травой, вызвала тихий волнующий восторг, а рижанин долго маячил впереди, пока его не скрыли невысокие утесы.

На Халеге солнце уже хорошо припекало. Самый высокий перевал на маршруте - 3027 метров, хоть и не категорийный. Марух ниже почти на 300 метров. Как ни спешила Клара, но все-таки решила отдать дань традиции - съесть горное мороженное, а заодно подкрепить группу, ведь весь рацион на сегодня, консервы, остатки колбасы и сала. На северном склоне Оборонного сохранился от зимы толстый пласт снега, из него мы и делали мороженное.

Пока мы возились с угощением, подошла калужская группа, - у всех женщин легкие, прозрачные косынки на шее - трепещут на ветру.

Мы вместе поднялись на Оборонный и тут расстались - они прямо к леднику, мы в обход его. Но прежде немного задержались на вершине хребта - оглядеть масштабы сегодняшнего приключения. Текучий лед ледника подпирал серый уступчатый обрыв перевала. Словно два зуба, которые давно пора удалить выпирали две отталкивающего вида горы - Клара сказала массив Марух-баши. Между ними нам и предстояло нырнуть в хаос утесов, холмов и уступов, ледников - здесь пролег перевал Марух.

Спуск прошел без всяких для нас осложнений - пришлось у ледника попрыгать по камням, но и все. Калужанам повезло меньше. На половине склона - травянистого, пустого как скат холма, на них сорвались два громадных валуна. Сколько лет они простояли здесь, дожидаясь, когда их обойдет калужская группа. Женщины завизжали так, что даже услыхали мы, на расстоянии не менее трех километров. Сначала ветер донес тяжелый и глухой стук, наверное, один валун ударил о другой, а потом крик ужаса.

Валуны пронеслись мимо группы и выкатились на ледник, один из громадных камней прокрутился на прочном льду и остановился метрах в трехстах от кромки льда - разогнался он прилично. Калужане не сразу пришли в себя после потрясения. Прошло минут пятнадцать, пока калужский руководитель не просигналил нам - все в порядке. Но стресс они испытали, видимо сильнейший - пока мы шли и могли их видеть, они оставались на месте. Только пес букашкой крутился возле них. Не знаю, не уверен - ходил ли кто-нибудь из них в горы после этого случая.

Мы спустились к потоку к четырем часам. С левой стороны возвышался язык ледника, серый, рыхлый - как грязный тающий снег. Запах талой воды, ее шум живо напомнили о весне. Но зато река оказалась свирепая на вид. Блистая на солнце, мутная и стремительная, она вырывалась из мрака льдов, и словно ошалев от блеска солнца, прыгая по камням, неслась вниз по ущелью.

Главная неприятность этой бурной воды не в ее силе, мощи и каменистом дне, главная неприятность для нас - в низкой температуре. Около нуля градусов. Я еще сомневался, цивилизованный человек, снимать мне вибрамы или нет, все-таки они намокнут, а мне идти дальше. У меня не хватило ума понять, что по камням, устилающим дно, идти босым просто невозможно.

Пока мы паковали в рюкзаки груз, который взяли у девчонок, они сами двинулись через поток. Девчонки спотыкались, тут же старались сохранить равновесие и снова брели к берегу. Мутная вода бурлила вокруг их ног, образуя буруны.

Я сделал первый шаг, и вода, проникнув в вибрам, обожгла ногу холодом. Ощущения оказались четче и острее, чем от бриться. Наделенный неприятным опытом, я мог сравнить болевые ощущения. Они оказались не в пользу ледниковой реки. Но другого выхода не было. Вода поднялась выше колен, стремилась сбить с ног, а холод мелкими и острыми иголками вонзился в кожу, проник дальше и лишил мои нижние конечности чувствительности. Осталась только боль, поднимавшаяся волной, как только я наступал или ударялся о большой камень, укрывшийся на дне.

После пары таких ударов ноги окончательно лишились чувствительности, оставив лишь одну ломающую боль. Каждый шаг как в бездну и только болевой медленный удар сообщал моей нервной системе, что я сделал шаг.

Клаве вдруг захотелось со мной пококетничать. Она сидела на островке и, расшнуровав вибрамы, выливала из них воду. Я почти достиг берега - оставался шаг, как Клава кинула возле меня большой булыжник и захихикала. От неожиданности я потерял равновесие, меня занесло, фотоаппарат, висевший на шее, макнулся в воду, правую руку обожгло холодом - она нырнула в воду, я уже видел, как меня понесет по потоку, а Клава все хихикала. На остатках сил я сделал шаг и ступил на спасительный островок, взмокший, злой, распираемый желанием швырнуть в поток Клаву. Она, бедняжка, на меня обиделась: "а что такого сделала, подумаешь, пошутила".

Перевал Марух уже располагался не под нами, а над нами. Солнце уходило на запад и скалы окутали голубоватые тени. Даже Марух-баши, лишившись своей горячей коричневой окраски выглядел миролюбиво и несколько уставше.

К подножию перевала мы дошли довольно быстро - на пути несколько ручьев, не представлявших интереса. Кто перешел их, прыгая по камням, кто - шлепая по воде.

По леднику было бы намного быстрее. Но и так неплохо, когда все позади. Мимо ледника по крутому склону - весь в небольших скалах, тянулась неотчетливая тропа, - здесь протоптать тропинку сложно. Ее указывали туры. Ледник в закатных красках мелкими лучиками переливался слева. Он напоминал гигантскую равнину влажного сахара. Дышалось легко и свободно, пейзаж окрасился в спокойные, ровные закатные краски. Оборонный лежал во всей вечерней красе - солнце заливало его мягким вечерним светом. Сколько мы не пялили глаза, не напрягали зрение, калужан не было видно.

Мы прошли половину подъема, когда сверху нас весело окликнули и помахали рукой. В шортах, майке и фотоаппаратом в руках спускался наш недавний спутник из Риги. В приподнятом настроении: "Марух уже недалеко. Видите, утесик? От него вправо и там уже перевал". "А ты куда?" "К леднику. Пофотографирую расщелины". Он легко запрыгал дальше, махнув рукой на прощанье. Мы смотрели вслед его легкой проворной фигуре, удивляясь его смелости или безрассудству: фотографировать трещины в леднике!

Тропинка уперлась в склон. Невысокий, но отвесный. В нем щель по которой можно взбираться дальше. Только это ли подъем на перевал? Тур на краю тропинки упорно твердил, что мы на правильном пути. Бурляй закрепив рюкзак, цепляясь за выступы, полез вверх, и через минуту исчез. Потом показалось его довольное лицо: "Поднимайтесь! Вот перевал!" - и он показал рукой назад. Миндин тут же полез следом. Потом девчонки. Мы с Гамовым, как повелось, замыкали группу.

"Щель" на перевал Марух: Ольга, Миндин и Гамов

Бурляй, скинув рюкзак, радостный и возбужденный, освещенный с левого бока солнцем, протягивал руки девчонкам. Я, как повелось, взбирался последним. Фотоаппарат, уже искупавшийся в ледниковом потоке, и тут испортил радость момента - он зацепился за выступ. Я, держась за другие выступы и все-таки переживая: "А вдруг соскользну?" Пришлось дернуть сильнее - он не поддался, чуть поднажал и тут он отцепился. От неожиданности я чуть не потерял равновесие.

"Ну, что ты возишься?" - закричал сверху Миндин, а мне освободившемуся от ловушки его голос показался самым прекрасным в мире. Два-три цепляния за выступы и Миндин с Бурляем протягивают мне руки.

Клара опять переживает и подгоняет нас. Закат, оранжевый как апельсин, словно прилип к небу, и уходить не собирается. Но солнце ушло за гребни и на сам перевал ложатся большие глубокие тени. В них словно утонули дорога, выложенная камнем и площадка перед небольшим памятником защитникам перевала, павшим в войну. Сам памятник еще освещен солнцем. Быстрый снимок для отчета и скорее, скорее спускаться вниз. Быстро не получалось. Марух широкий перевал. До спуска идти минут десять. Справа показались две загадочные фигуры в брезентовых штормовках. В сгущающихся сумерках они разглядывали обломки двух минометов. На нас они не обратили никакого внимания.

И вдруг из сгущающегося мрака мы вышли к леднику Южный Марух - он как свежая, чистая пломба на черном кариесном зубе. Ледник круто сползает в ущелье и его верх бликует на солнце как слюда. Красивейшее и жестокое зрелище - сияющий ледник в венце черных скал. Тропа резко поворачивает вдоль крутого склона и, петляя вдоль ледника, исчезает в ущелье. Там глубоко на его дне блестящей лентой струилась река. Все остальное пряталось во мраке. Легкий мистический ужас вполз в наши души. Мрак заставляет внутренне сжиматься, пригибаться и терять уверенность.

Зато мы снова увидели солнце. Оно висело над горами, слегка розоватое в вечерних испарениях. Где-то там внизу рос лес, к которому мы так стремились. Он обещал тепло и горячую пищу. Но где он, этот лес?

Мы уже немного спустились по склону, и ледник нависал над нами сияющим до боли в глазах ледяным потоком, а над ним темные, и все-таки ужасные на вид, островерхие скалы. И вдруг стук, заставивший нас сжаться и ощутить свою незащищенность. Этот стук был нам уже хорошо знаком - стук падающих камней. Где-то наверху оборвались тяжелые глыбы. К нам они не долетели, застряли где-то на льду, а мы уже вступили в полосу тени, и тут сразу почувствовался сырой холод и подступивший мрак тяжело навалился на наше уставшее настроение.

Вышли прямо к леднику. Боязливо посмотрели вверх, туда, где он начинался - а не приготовит природа очередной неприятный сюрприз с камнепадом и все же пошли дальше. Сумерки накатывали на нас густым покрывалом, приходилось спешить.

Мы шли и шли, огибая светлые глыбы льда, шарахнулись в стороны с гальки, под которой вдруг со звериным грохотом загудела вода. День уже перешел в серые глухие сумерки, только за границей небольшой терраски из мелких камней - "сыпухи", слабой красной лентой дрожал закат. Все скинули рюкзаки и, усевшись на них, несколько секунд смотрели на красноватую полосу. "Кто пойдет разведать дорогу?" - спросила Клара. Тут же, почти без колебаний вызвались Дмитрий и Гамов. Шурша подошвами о сыроватый гравий, они шли к границе земли и красноватого заката. Достигнув гребня, они остановились. Гамов показал на закат. Дмитрий кивнул. Потом они повернулись и пошли назад.

"Лес далеко, едва виден", сказал Дмитрий, подходя к нам. - Тропинка подходит к скале и там пропадает". Вернулся и Гамов. Он обнаружил следы, определив их как волчьи, и его не очень смелое лицо теперь посерело. "Ребята, волки", - испуганно шептал он, будто волки прятались за скалами и, услышав Гамова, кинутся на незадачливых молдавских туристов.

Клару волки не испугали, ее волновал лес, она еще не могла отказаться от мысли достичь его и пошла проверить неприятную новость сама. Я двинулся следом. За нами поднялся Миндин, потом Ольга, а вместе с ней Клава.

Лес был, но далеко. Едва просматривался в вечерних испарениях. До него сегодня не дойти. Часов пять спуска по ночной дороге, а там могут встретиться сложные участки, реки с бродом. Клара вздохнула: "Ну что делать..." и повернула назад. Мы поплелись следом. Настроение упало. Место надежды заняла неуютность, неприкаянность и обреченность.

На песке тянулся отчетливый след волчьих лап, с ним пересекался другой. Я не большой специалист, но наклонился и посмотрел: лапы действительно огромные. Вспомнились мощные кавказские овчарки. Я сказал о собаках пастухов Гамову, он ничего не сказал, но побежал к Кларе просить ледоруб. Остальные взялись ставить палатки - уже почти стемнело.

Вместо костра приспособили фонарик в его тусклом свете, зябнув от холода ледника, перекусили консервами. Хотя за день мы толком не ели, консервированная пища не лезла в горло.

Гамов таки выпросил ледоруб. Он еще обнаружил на песке крупных, прочных уховерток и теперь добывал у Клары вату. Устав от его просьб она без звука выдала ему кусок ваты заткнуть уши.

На какое-то время, пока Клава спускалась с ведром за водой, а Гамов за моей спиной копошился в палатке, я остался один. Подперев щеки ладонями, уперев руки локтями о колени, я смотрел на беловатые камни под ногами и ощущал вселенскую заброшенность. Холод ледника, уховертки, шмыгающие под камнями, настороженные подглядывающие волчьи глаза, и мрак тяжелого беспросветного ущелья. Я вздохнул, как бы освобождаясь от надавивших на меня ощущений, и поднял голову - может быть удастся разглядеть гребни гор, и так узнать в какую дыру меня закинула походная судьба.

Я поднял голову и застыл зачарованный. Мириады звездных миров серебряной космической пылью покрывали небосвод. Чертили быстрые и яркие линии метеориты, а звездный поток плыл, переливаясь от края до края, и цепляясь за полный мрак гребней гор. Все волки вокруг, уховертки, мрак, холод, консерва на дне желудка свернулись в комок и понеслись вниз в полную темноту, быстро превратившись в исчезающую точку. А надо мной развернулся свободный звездный мир, на который я глядел словно со дна колодца.

Звякнула ведром Клара, и слияние со вселенной исчезло. Чтобы не нарушать ненужными разговорами хрупкую идиллию, воцарившуюся у меня в душе, я осторожно обошел камни и юркнул в платку. Гамов все еще укладывался, уши заткнул и теперь прилаживал ледоруб. Он зло сверкнул на меня глазами. Пусть злится, ничего не скажу - у него в руках ледоруб. Лишь бы не принял меня за волка, а еще хуже за уховертку.

Утром встретило нас тучами. Пахло как в остывшей бане - сырым тепловатым паром. Облака весели прямо над нами - казалось подпрыгнешь и можно достать их рукой. Дмитрий предложил перекусить и "быстро сматываться, пока не пошел дождь".

Но быстро не получалось, все поднялись, но Гамов дрых, как ни в чем не бывало.

Мы всунули в палатку три мужские головы - Гамов спал на спине, не шевелясь. Руки сжимали ледоруб, прижатый к груди, брови сведены к переносице и выражение лица крайне суровое - как часовой на посту, готовый тут же разрядить автомат в нарушителя. Понятно, что желающих будить Гамова не нашлось - в каждой голове пронеслось: сейчас проснется и как рубанет... Была охота подставлять голову. Самым смелый как должно было быть, оказался Миндин - он его друг - пусть и расхлебывает. Мы чуть поодаль наблюдали. Миндин распустил нитку и опустил кончик прямо к Гамовской ноздре. Сначала нитка затрепетала, и ветерок выдыхаемого воздуха отклонил ее в сторону. Описав дугу, нитка, однако, вернулась на место, колыхнулась и (с потоком всасываемого воздуха) щекотнула край ноздри. Гамов поморщился, лицо изобразило еще большее недовольство. Правая рука, устремившись к потревоженной ноздре, отпустила ледоруб, и тут же Миндин рванул его на себя.

"Ну, ты, молоток! - начал Миндин, - Такую стаю разогнал!" "Какую?" - поинтересовался Гамов, продирая глаза. "Да вот Олег говорит: пришли ночью волки, сунули морды в палатку, увидели тебя грозного с ледорубом и дали деру". Кивая как китайский болванчик, я подтверждал слова Миндина. "Да идите вы", - отмахнулся от нас Гамов, вытаскивая из ушей комки ваты. Наше подтрунивание его обидело. Но, конечно, понял, что выглядел пугалом, и это еще больше его и расстроило, и обидело, и разозлило. Он надулся, покраснел и весь завтрак с нами не разговаривал. Правда завтрак был коротким: рыбные консервы, сухари и речная вода - за такое короткое время обида Гамова не успела рассосаться.

А тучи словно прессовали воздух под ними: уши чуть-чуть заложило, настрой чуть-чуть ватный, в теле легкая вялость. Пора собирать палатки и уходить отсюда пока не заладил дождь.

Дождь не заставил себя упрашивать - мы не успели собрать палатки, как на песок плюхнулась тяжелая, ленивая капля. Рядом шлепнулась другая.

Я задрал голову: из серого покрывала тучи, отвесно падали редкие крупные капли. Одна больно щелкнула меня по щеке, вторая по веку, выбив из глаза слезу. "Быстрей, быстрей", - торопила Клара. Она-то знала, что такое дождь в горах.

Когда все вещи собрали и затянули рюкзаки, дождь, наконец, прорвался. Он не был сильным, но каким-то уверенным. Капли летели на нас, словно бомбардировщики на задание. Мы быстро скинули только что надетые рюкзаки, сложили их в кучу, собрались возле них и сверху накинули целлофан. Капли гулко и вибрирующе забили по целлофану. Я выставил наружу руку и поймал несколько капель. Удивительно, но они были теплые, словно их нагрели, но, падая, они успели немного остыть. Мне показалось, что они чуть уловимо пахли водорослями и морем.

Гамов, пристроившийся с нижнего края, закурил. Осторожно приподнимая край целлофана, он выпускал наружу дым. От этого дымка, мерцающего кончика сигареты и постукивания дождя под навесом стало по-домашнему уютно. Мы смотрели наружу, просто молчали, отдавшись настроению и спокойным мыслям, а дождь все шел и шел, и со стороны мы напоминали избушку первых переселенцев в этом суровом и незабываемом краю. Там внизу, за легким колыханием дождевого тумана угадывался стройный лес, белели постройки коша и пенилась, сбегая по ущелью, речная вода. До леса оставалось часа два хода, а не пять, как казалось вчера. Теперь, когда был виден путь, и до леса оставалось всего ничего, так быстро уходить уже не хотелось.

Тем временем над мягким, еле различимом силуэте гор проявилась мутная желтоватая полоска. Она росла, ширилась и вдруг, словно отклеившись от гор, приподнялась, открывая чистую голубую и даже на вид теплую полоску. Она все росла, ширилась, приближаясь к нам. Дождь притих - словно перешел с рыси на шаг. А на нас вместе с голубой полоской неба надвигались волнующие теплые запахи сырой древесной коры, политых тропических растений, мокрой гальки пляжа и морских водорослей - этот дождь, этот ветер пришел с побережья, уже недалекого.

А Гамов все курил и тоже смотрел на расползающееся голубое небо и, глядя на него, я вдруг почувствовал беспричинную жалость - она росла, ширилась как полоса голубого неба и вдруг заполнила меня до краев, до слез, до мучительной боли расставания: я понял, ощутил, почувствовал - ведь это все, все, все - поход закончился, похода больше не будет.

КОНЕЦ

Уже в Абхазии (Фото Дмитрия Бурляя)

Таценко Олег Юрьевич: другие произведения.

Очерк: Кто мог подумать

Комментарии: 8, последний от 23/11/2011. © Copyright Таценко Олег Юрьевич (fra@meganet.md) Обновлено: 17/02/2009. 98k. Статистика. Очерк. Горный:Кавказ , 100 км , 1 к/с (1) , Ноги Дата похода 06/10/2005 {7 дн} Маршрут: Теберда-муху-уручат-халега-марух Иллюстрации/приложения: 10 штук.		Ваша оценка:
Аннотация: В Абхазию через Кавказские перевалы